Серебряная лоза
Шрифт:
— Он совершил необдуманный поступок, причём не один. Сделал это вопреки решению остальных, без совета и одобрения, — жёстко ответил Эдгард. — Да уже, может, раскрыл своим новым знакомым что-то из сведений, предназначенных лишь для нашего узкого круга. Вим был очень полезен для нас, пока делал, что просили. Теперь он опасен, и его нужно убрать. Для пользы дела.
Ковар во все глаза глядел на торговца. Он знал Эдгарда как умного человека, возможно, расчётливого, но не жестокого. Неужели в том, что касается дела, снисхождения он не ведает?
—
Вечером того же дня хвостатый переминался с ноги на ногу в небольшой комнатке с белыми стенами и до того скудной обстановкой, что даже стула гостю не нашлось. Комнатка эта, расположенная на верхнем этаже дома на отшибе, служила кабинетом Виму Петерману.
Хозяин, опершись на стол, пробегал взглядом строки письма, лежавшего в пакете. Лицо его помрачнело так, что и глядеть было страшно.
— Значит, приговор, — наконец криво усмехнулся он, поднимая тёмные глаза на хвостатого. — И вынесен своими же. А ты, мальчик, тоже не считаешь, что разумно искать союзников среди людей, обессилевших от тяжёлой неблагодарной работы? Они не видят, к чему стремиться в жизни, потому что любые цели кажутся им недосягаемыми. Они лишь выживают, но что если дать им подходящую цель?
— Я не знаю, — растерянно пожал плечами хвостатый. — Я совершенно не разбираюсь в этом. Самому бы выжить.
— Выполняя приказы других, долго не продержишься. Однажды и ты станешь не нужен, тогда и тебе пришлют пузырёк с ядом.
— С ядом?
— А ты не знаешь, что было в пакете, принесённом тобой? Разумеется, такие, как я, не должны попасть в руки людей правителя. Слишком много тайн, много путей развязать мне язык. Смерть от яда по сравнению с этим покажется мечтой. Вот мне и дали возможность уйти самому.
— Я не знал, — прошептал Ковар, с ужасом глядя на склянку в руках Вима.
Он-то надеялся до последнего, что в пакете будут инструкции, как сбежать, укрыться, залечь на дно. Так значит, вот какое значение имело слово «убрать».
Хозяин дома глядел на него с понимающей усмешкой.
— Ну что же ты? Иди. Доложи Эдгарду, что я всё понял. Да он и сам узнает. И всё же скажи, я уверен в правоте своего поступка. Может быть, позже все они и сами к этому придут.
Ковар спустился по лестнице на негнущихся ногах, ощущая себя до того мерзко, будто своими руками убил невиновного. Он ненавидел сейчас Эдгарда, напрочь, как оказалось, лишённого человечности, когда речь шла о столь важном для него деле, но больше всего ненавидел себя. И это чувство стало совершенно невыносимым прежде, чем он успел покинуть дом.
Метнувшись по лестнице вверх, хвостатый распахнул дверь. Хозяин с удивлением поднял на него взгляд. Пузырёк в его руке всё ещё был запечатан.
— Не надо! — вскричал Ковар. — Не надо, прошу! Должен быть иной выход!
— Мальчик, — печально покачал головой Вим, — уходи. Мне ты уже ничем не поможешь. Даже если откажусь, достанут не чужие, так свои. Если ты не понял, я уже мёртв.
Тяжёлые ли, лёгкие, дни шли.
Наступила осень, хотя казалось, лету забыли о том сообщить. Стояли до того жаркие, душные недели, что даже дожди не помогали. Капли падали с шипением на раскалённые мостовые, лужи мгновенно высыхали, а долгожданная прохлада тут же сменялась тяжёлым удушающим зноем.
На юге, говорили, бушевали пожары. Часть урожая сгорела, что неминуемо скажется на ценах на хлеб. Владельцам птичьих дворов тоже придётся туго, а значит, и они задерут цены. Впрочем, хвостатый не особо печалился: если вместо жидкой каши весь следующий год он будет получать рыбу, это даже и к лучшему.
В эти осенние дни он вернулся в город Пара и предстал перед правителем.
— Докладывай, — повелел тот.
— Прессы теперь работают лучше прежнего, — сообщил Ковар.
Ещё бы не лучше, если там и поломок-то никаких не было. Так, пустяки, лишь предлог для его поездки. Зато с чертежами, которые раздобыл для него Эдгард, хвостатый смог значительно ускорить работу машин.
Ковар не понимал, для чего это нужно. Ясно же, послали не для этого. Но Эдгард настоял, сказал, пускай правитель не забывает, насколько одарён его юный мастер.
— Ты ведь понимаешь, что не это я хочу услышать в первую очередь, — нахмурился господин Ульфгар.
— Вим Петерман... он оказался виновен. Некоторые рабочие подтвердили, он расспрашивал о том, довольны ли они своей жизнью, не хотят ли что изменить, если им подскажут, как. Но больше, насколько мне известно, он ничего не успел. К несчастью, похоже, он знал, что за ним идёт слежка. Я даже не успел с ним увидеться, вечером в день моего приезда с ним случилось то несчастье.
— Об остальном мне уже доложили, — кивнул правитель. — Что ж, как я и думал, подозрения были небеспочвенны. В мастерской тебя дожидаются волки, вернёшься пока к привычной работе. А там посмотрим.
Дом Вима Петермана сгорел до основания. Виноваты были последние недели, жаркие, почти сухие. Запасы дождевой воды иссякли, воды в озёрах едва-едва доставало, чтобы напоить скот. Вот и ближайшие бочки оказались пустыми, а пока подвезли песок, остался лишь остов. Беда с этими деревянными домами.
Хозяин, видно, опрокинул свечу. Но не мог уже ничего исправить, как не мог и спастись. Причиной тому был пузырёк, зажатый в его руке, пузырёк с остатками яда. Толстое стекло не треснуло от жара.
И всего троим было известно, что в тот же день из местной лечебницы пропало тело. У двоих была веская причина молчать, а третий получил достаточно денег и выходной на половину дня: не пришлось рыть могилу для неизвестного бедняка, лишь насыпать холм и водрузить камень.
Впрочем, чуть позже третий по-настоящему похоронил беднягу, получившего и достойное погребение, и имя. Не своё, правда, но всё лучше, чем пустой камень.