Северный гамбит
Шрифт:
— Эрих, сзади!
Он бросил «месс» влево в последнюю секунду, мимо пролетела трасса. Два последних британца висели на хвосте, а у него не было ни скорости, ни высоты. А Рогов с напарником (еще одного из его звена всё же сбили) болтается где-то вдали, не торопясь вступить в бой! Трус, унтерменш! И ничего нельзя сделать, пары секунд не хватает, не поможет всё его мастерство, британцы успеют ударить раньше! Если бы не сбросил скорость, чтобы заняться парашютистом… Неужели теперь и мне придется умереть? И Хартманн почувствовал, что снова не управляет своим организмом, ужас был сильнее физиологии.
Смерти не было. Ведомый, фельдфебель Нойбауэр, пытался атаковать англичанина. Но не рассчитал маневр, и самолеты столкнулись, и оба полетели вниз, выпрыгнуть никто не успел. Второй англичанин метнулся в сторону и выскочил прямо на барона.
— Эй, засранец, смотри и учись!
И тут Хартманн понял, что барон Рогов стал его врагом, на всю жизнь. Ну недостаточно Эрих общался с пруссаками, чтобы знать, что «засранец» — их распространенное ругательство, и вовсе не означает, что барон о чем-то догадался! Ненависть была такой сильной, что будь они в небе одни, Хартманн не сдержался бы поймать самолет Рогова в прицел и нажать на спуск. Но рядом были ведомые, свидетели, в гестапо после не хотелось. Однако настоящий германский рыцарь обид не прощает и всегда мстит врагам! Как только представится случай…
Рогов дожал британца в догфайте, двое на одного всё же не равный бой. И вызвал по радио Хартманна.
— Засранец, ты как? Ладно, считай, что ты мне ничего не должен. Давай домой, а я еще за англичанами присмотрю, горючее еще есть.
Сверившись с радиополукомпасом, Эрих положил «мессер» на курс, набирая высоту. Снова черные шапки зенитных снарядов — оказывается, он вышел почти точно на британский авианосец. Плевать, вот я уже в облаках! До «Цеппелина» долетел без проблем, а вот чего стоило после посадки скрыть состояние своих штанов от персонала — это история отдельная.
Вот только радиопозывной «засранец» так и остался за Хартманном на всю его летную карьеру.
Флайт-лейтенант Майк Хенчард, и. о. командира 830-й эскадрильи Королевских ВВС, авианосец «Фьюриез». Записал М. Кеннет для книги «Кровавая Атлантика, год сорок третий». Лондон, 1960 (альт-история)
Паршивый всё же самолет эта «барракуда»!
По замыслу конструкторов фирмы «Фэйри», это должно быть что-то универсальное. Чуть изменили — получили тяжелый палубный истребитель «фулмар»; другое изменили — фронтовой бомбардировщик «бэттл»; еще что-то — «барракуда», палубный торпедоносец и пикировщик. Вышел же гибрид бульдога с носорогом — ни то, ни сё, ни третье — всё
«Фуллмары» уже с прошлого года с палуб исчезли — тяжелы и тихоходны. «Бэттлы» выбили еще во Франции в сороковом. А мы только получили «барракуды» вместо «суордфишей». Считалось, что раз над морем немецкие истребители встретить нельзя, то это некритично — а обследовать море с тихоходного биплана, при охоте за субмаринами, действительно куда удобнее. И взлететь «рыба-меч» может откуда угодно, что немаловажно, когда в строй стали вводить МАКшипы. Аналогов этого класса кораблей нет и не было никогда ни в одном из флотов, типичная импровизация войны. Про эскортные авианосцы знаете: корпус и машины торгаша, только полетная палуба поверх, а в трюмах ангары и хранилища бензина и бомб? Ну, а МАК — это чистый торгаш, который берет в трюмы обычный груз, несет не военный, а коммерческий флаг — но полетную палубу имеет для нескольких самолетов, чтобы отбиться от одиночных бомберов или субмарин. А палуба тесная, короткая и узкая, и чтобы регулярно с нее работать, надо иметь склонность к суициду: рано или поздно гробанешься. Хотя до того еще КАМ-шипы были, на торгаш ставили катапульту с истребителем — бомберы появится, так в воздух, а после боя или тяни до берега, если есть такой в пределах досягаемости, или прыгай и надейся, что тебя успеют подобрать раньше, чем в холодной воде отдашь богу душу.
У меня хоть чин и невелик — флайт-лейтенант [13] — но что в штабах бардак, это даже я видел. Сначала далеко на севере ловили непонятно кого, перекинули всех, кто, как показалось, без дела. Затем выяснилось, что джерри охотятся за «Куин Мэри», и что сам Тиле выскочил из Норвегии. А половина флота ушла на Индийский океан восстанавливать положение — это надо же, макаронникам проиграть! А штабы только что трясли, ища виноватых еще за те апрельские события, такие шишки постов лишались — и не факт, что вновь назначенные лучше, но прежние хотя бы в курсе были, что и где. И во всей Империи такое творится: Суэц пал, япошки в Индию ворвались, итальянцы в Кению (Эфиопию и Судан уже сожрали, и хоть бы подавились!), что после будет, страшно. И немцы что-то зашевелились, в Канале днем показываться опасно, что на воде, что в небе, как в сороковом перед вторжением — по всей Южной Англии газоубежища строят, если гунны начнут, как на Варшаву, химию бросать. И в Атлантике ужас: немецкие U-боты за неделю десяток транспортов потопили, возле конвоев настоящие сражения идут. Но не сороковой всё же, их тоже топят пачками. Что раньше кончится — у немцев лодки и моряки, или у Британии транспорты?
В общем, нервы, как перед грозой. И в такой обстановке нас в море вытолкнули. «Фьюриез» — одно время все думали, его окончательно из авианосцев разжаловали в авиатранспорт, из Америки самолеты возить, ан нет, принял на борт две эскадрильи торпедоносцев, нашу и 827-ю, и одну эскадрилью истребителей, 801-ю, на «сифайрах». Каждая по дюжине машин, вот и считайте — и брали, так показалось, тех, кто был под рукой. Но решили, что хватит не потопить, так ход сбить, а после как на «Бисмарк» навалиться. Штаб так решил, ну а наше дело — сказать «есть» и исполнять.
А немцы тоже учатся. И над морем летают, и очень далеко. И их авианосец «Цеппелин» весной в Атлантике шум навел, теперь в Бресте стоит. И над Каналом замечены «мессеры» и новые «фоки» с подвесными баками — несколько раз сбрасывали израсходованные чуть ли не на скалы Дувра. И в Северном море и в Бискайском заливе стали наши патрульные самолеты пропадать, последнее радио: «Атакован истребителями», — вдали от берега, и всё! В августе еще было флотские решили, что «Цеппелин» в море прорывается, и рванули туда эскадрой… и наткнулись на завесу из субмарин. Крейсер «Бермуда» получил торпеду, едва дотащили до базы, и еще их авиация ударила, причем бомбардировщиков сопровождали «фокке-вульфы», ребята из 802-й истребительной рассказывали, драка в воздухе была лютая… и еще: будто бы радисты слышали разговор по-японски. Ну это уже слишком, с чего бы это джапам свои эскадрильи в Европу посылать, почудилось, наверное. В общем, зона к югу от Западных Проходов — это место сейчас очень опасное, с тех пор как Испания к гуннам переметнулась. По крайней мере поход туда точно не для нашей антикварной лоханки, а для настоящего авианосца, вроде «Индомитэйбла». Но очень уж хотелось мерзавца Тиле утопить! После того, что он с нашими творил.
Да и командиру нашему повезло. В госпиталь попал буквально накануне, и с чем — с аппендицитом! Вот так я и оказался «временно назначенным». Надеюсь, если хорошо себя покажу, утвердят и повысят до сквадрон лидера. [14]
А «барракуда» — это действительно не подарок! Например, есть у нее такая поганая особенность: после сброса торпеды резко клюет носом, балансировка нарушается. Умники с фирмы «Фэйри» что-то с аэродинамикой перемудрили — с щитками на крыле. А чем это грозит торпедоносцу, если на цель заходишь над самой водой, буквально на высоте мачт корабля? Реагировать надо, как цирковому акробату, отработав ручкой и педалями, иначе разобьешься в секунду, и это в полумиле от вражеского борта, когда навстречу стреляют из всех стволов! По транспорту работать еще куда ни шло, но по линкору, то есть плавучей зенитной батарее в полсотни, а то и всю сотню стволов всех калибров — самоубийство, не пробовал еще никто так. Вот мы и попробуем сейчас, если повезет найти.
Нашли. Мы за «Ринауном» угнаться не могли, он вперед умчался. Мы следом, против волны выгребаем. И вот, с «Рина» радиограмма: «Я его вижу, это он!» Вечер уже, да и волна, качает, но вот завтра… Короче, ясно всё.
Боялся ли я, сэр? Пожалуй, что и нет. Понимали, что две дюжины «барракуд» против зенитного огня линкора — очень может быть, одну-две торпеды мы в него влепим, но что из нас вернутся не все — это наверняка. Но война — дело такое, каждый надеялся, что не с ним, вот ему повезет — и я тоже. И если повезет выпрыгнуть и после забраться в резиновую шлюпку, то шансы повышаются, ведь наш флот должен тоже подойти, присоединиться к охоте — увидят, подберут и медаль дадут. Так что кто как, а я спал ночью сном праведника, чтоб не быть в бою усталым.
Утром заметили «кондор», подняли четверку истребителей. Я в центре управления, как положено, хоть и не мы летим, но надо же в курсе быть? Доклад, атакуем, разведчик горит — и тут же атакованы «мессами»! Немецкие истребители здесь откуда? Неужели «Цеппелин» всё же вышел? Радио, конечно, в штаб — а чем они помочь могут здесь и сейчас? После я узнал, что те, кто за нами шли, были еще милях в шестистах и за полосой шторма, а американцы еще дальше. И кто мог помочь нашим ребятам, что там в небе сейчас дрались? Командир, кэптен Филипп, приказал еще четверку в воздух. Что-то случилось на взлете, один «сифайр» так в воду и рухнул, втроем ушли. Спасли ли? Да вы что, сэр, представьте, на скорости в полтораста миль в час и об воду с десяти метров? Ну, а после…
Я всё видел, сэр. Сначала голос в радио лейтенанта Макгроу: «Все погибли, я один, возвращаюсь, и у меня гунны на хвосте»! Филипп приказал поднять последнюю, третью четверку истребителей, отсечь джерри и надрать им задницы. И наши успели взлететь и кружились под облаками, вот Макгроу показался — эх, не надо было ему возвращаться, ведь не так далеко летал, наверняка горючее оставалось, и патроны! Хотя у «сифайров» дальность была мала — ну не подходили они для настоящего палубника, а вот «си фьюри», на которых я уже после летал… Но это уже был год сорок седьмой, и на палубы тогда уже садились реактивные, у русских и американцев. Да что там говорить, сэр! Я не знаю, отчего Макгроу решил, что в воздухе ему больше делать нечего. Хотя задание они выполнили, «кондор» свалили — но я бы на его месте, раз уж пошла такая игра, постарался бы разведать, где гуннский авианосец. Если бы топливо оставалось — но может, Макгроу благоразумно решил, что не стоит пытаться одному, если в воздухе такое — уже шестеро погибли? В любом случае себя он не спас. Он уже выходил на посадочную глиссаду, когда из туч вывалились гунны, сначала трое, зачем еще столько же. Я еще удивился, они же всегда парами и четверками летают, четным числом. Но одна тройка связала боем наше прикрытие, а вторая погналась за Макгроу.
Мы кричали ему: «Уходи в сторону!» Я не знаю, отчего он не реагировал — может, шок после боя, бывает такое даже с опытными пилотами иногда, ну а с молодыми запросто. А Макгроу был из молодых — я слышал, пришел в эскадрилью в сорок втором, боевого опыта не имел. А пилотажная подготовка и реальный опыт — это очень разные вещи. Ты можешь отлично уметь летать и стрелять, но быть совершенно не готовым к тому, что здесь убивают. Трус просто срывается и бежит, более стойкий может «зашориться» — когда делаешь что-то на автопилоте, иного не воспринимая — вот и Макгроу, наверное, твердил себе: «Вот уже посадка, я дома, еще чуть-чуть, и всё позади», — и просто не слышал, о чем предупреждали. Он уже выпустил закрылки, шасси и крюк — и тут немец прошил его очередью, и он упал прямо в кильватерную струю корабля.
Наши зенитки залились лаем, но это были «помпомы» — такому ветерану, как наш «Фьюриез», новых «бофорсов» не полагалось. А немец, как мне показалось, даже крыльями издевательски покачал, развернулся и вместе с двумя своими ведомыми помчался к месту воздушного боя. Он сразу не вступил, а выждал и ударил по одной из наших пар. Одного сбил сразу, второй потянул на малой высоте — в это время вторая пара «сифайров», свалив всё же одного гунна, бросилась на выручку. Что там произошло, я не разобрал — малая высота и расстояние довольно большое, даже в оптику не видать — но после в воздухе остались лишь один наш и четыре гунна. И его закружили, причем двое работали в догфайте, а двое были рядом, готовые вмешаться, не выпустить и ударить при случае. Такая у немцев была тактика — ну, как если вы деретесь с кем-то, а рядом стоит приятель вашего врага с палкой, чтобы огреть вас по затылку в удобный момент.
А затем пара «мессов» прошла над нами, чуть левее, наплевав на зенитный огонь. По-моему, это был тот же, кто сбил Макгроу, и мне показалось, что он снова издевательски покачал крыльями, чтобы выказать свое презрение к нам. И они имели на то право: мы лишились всех истребителей! Что же здесь творится, откуда у джерри такие воздушные силы?
Дальше была очень неприятная сцена на мостике. Читая сейчас рассуждения на тему того боя, я вижу, что все дружно ругают Филиппа за то, что он немедленно не лег на курс отхода. Хотя в тот день я слышал от него много резких слов, но готов заверить, что абсолютно не имеют основания обвинения кэптена Джорджа Филиппа, кавалера креста «За Отличие», полученного еще в прошлую войну, в трусости, равно как и в некомпетентности! Мы не имели достоверных сведений о судьбе «Ринауна», как и приказа адмирала на отход — что было бы, если бы наши товарищи сражались там, а мы бежали, потому что сочли положение опасным для себя? «Ринаун» только что сообщил, что ведет бой, и на радиовызовы не отвечал — и если была тактическая ошибка, то не нашего командира, а адмирала, обнаружившего истинные силы противника и не отдавшего нам приказ! Филипп потребовал от летчиков разобраться, что происходит. Но когда экипаж лейтенанта Уиттла из 827-й эскадрильи стартовал, то не успел он набрать высоту, как на беззащитную на взлете «барракуду» обрушилась пара «мессеров» и расстреляли, как сидячую утку, и снова высота была слишком мала, чтобы кто-то успел выпрыгнуть до удара об воду. Всё это произошло на наших глазах, но не поколебало уверенности Филиппа, приказавшего еще одну машину в воздух. На что я и командир 827-й дружно заявили, что это всё равно что убийство, проще и дешевле вывести летчиков на палубу и поставить расстрельный взвод — результат будет тот же. У немцев очевидное господство в воздухе в этом месте и в это время, а «барракуда» далеко не истребитель. «Вы видели, какие шансы даже у „сифайров“»? В ответ на это Филипп стал орать, что он всё понимает, но в отличие от нас, он отвечает за судьбу корабля и почти полутора тысяч человек экипажа на нем, а еще тех, кто на «Бирмингеме» и эсминцах — и он должен стопроцентно точно быть уверен, что не ведет сейчас их всех прямо в пасть немцам, но и не может отвернуть с курса, пока нет такой же абсолютной уверенности, что «Ринауну» не нужна наша помощь! На что я сказал, что это и есть ваш долг, кэптен, в сомнительных случаях взять ответственность на себя и поступить так, как говорит вам ваш опыт. На что Филипп ответил, следует ли понимать, что какой-то флайт-лейтенант будет учить его, как исполнять воинский долг? И что он отстраняет меня от командования эскадрильей — а в базе по приходу домой состоится судебное разбирательство этого инцидента!
Да, сэр, случилось, как на «Глориесе», когда между командиром корабля и командиром авиакрыла вышла такая же размолвка. Когда кэптен Ойли-Хьюг настаивал на ударе по берегу, а коммандер Хит отказался выполнить приказ, утверждая, что его самолеты не приспособлены для таких заданий. В результате авианосец следовал в базу, где должен был состояться суд, не приведя авиагруппу в должный порядок, ведь было время убрать с палубы оказавшиеся там сухопутные истребители и подготовить к взлету дежурную эскадрилью торпедоносцев! Но тогда немцы не имели своего авианосца в составе эскадры — я и сейчас считаю, что кэптен Филипп обязан был принять решение под свою ответственность. Может быть, он принял бы его, будь у нас еще час. Но история не знает
Мне было дозволено остаться наверху. И я видел, как немцы точно так же расстреляли еще две «барракуды». И уже командир 827-й язвительно спросил, закончится ли его эскадрилья на этой паре «мессов», или что-то останется тем, кто прилетит на смену, когда эти уйдут на дозаправку. На что Филипп заорал: «Молчать!» — и даже топнул ногой. Видно было, что он, безусловно храбрый человек, боится принять ответственное решение, не располагая информацией. И «Фьюриез» шел прежним курсом… на что надеялся несчастный Филипп? Что «Ринаун» вдруг выйдет на связь, или эскадра «Кинг Эдварда» на подходе? И я не могу его винить — потому что сам страстно ждал и надеялся на то же самое.
Время шло. Периодически в облаках мелькали силуэты «мессершмитов». Не знаю, та ли это была пара, или они менялись; вероятнее второе, сколько топлива должно остаться у них баках? И тут доклад по радио с эсминцев впереди: большие корабли идут навстречу. «Ринаун»? Нет, их трое, поодаль еще один. Сейчас я знаю, что это были «Ришелье» (или «Фридрих», как переименовали его немцы) и всё те же «Шарнхорст» и «Гнейзенау» — повторялась история, случившаяся в Норвежском море в сороковом. Тогда из экипажа «Глориеса», 1245 человек (почти как у нас), спаслось всего сорок четыре, и еще трое с эсминцев сопровождения.
Отмечу лишь перемену с кэптеном Филиппом. При всей опасности, обстановка прояснилась — и не было больше сомнений. Теперь это снова был абсолютно спокойный, уверенный в себе британский офицер, его приказы были точны и безошибочны: авианосцу поворачивать на северо-восток и уходить самым полным, «Бирмингему» прикрыть дымовой завесой, эсминцам выйти в торпедную атаку, прикрыть отход. Хотя не знаю, может, и правы те, кто считал, следовало оставить эсминцы при себе, также как дымзавесчиков, и угрожать торпедной атакой уже из-за дыма.
Я не видел, что происходило за кормой. Читал мемуары и немногих спасшихся, и самих немцев, как они с восьмидесяти кабельтовых накрыли «Пенн» и «Петард». Первый был расстрелян «Шарнхорстом» почти сразу — одиннадцатидюймовый снаряд в машину, затем добивание; по второму стрелял «Зейдлиц», и гораздо хуже — из двенадцати выпущенных снарядов попал один, зато разворотил эсминцу всю носовую оконечность, отчего тот почти потерял ход — и «Ришелье» подключился, нанеся удар милосердия. От двух его снарядов «Петард» затонул мгновенно. Что любопытно, число спасенных в точности повторило тот эпизод с «Ардентом» и «Акастой» — всего три человека, двое и один, с разных кораблей. Но мы не видели, потому что «Бирмингем», отчаянно пытался нас прикрыть, описывал за нашей кормой зигзаг, ставя дымовую завесу. И он еще стрелял, и даже попал в «Зейдлиц», без особых последствий; зато в него, в те минуты, когда он был виден, вцеплялись залпами и «Зейдлиц», и «Шарнхорст». Я видел, как на крейсере сверкали вспышки взрывов и летели обломки — от надстройки, от трубы, от кормового мостика, как рухнула мачта, как поднялось пламя над его носовыми башнями, а затем и над третьей, как он сам накренился на борт, теряя ход, а четвертая башня, кордовая нижняя, еще стреляла, а затем «Бирмингем» опрокинулся через правый борт и исчез под водой. Кажется, последние выстрелы по крейсеру, уже не имеющему возможности сопротивляться, сделал «Ришелье», уж очень сильные взрывы там были — хотя может быть, рвался боезапас. Ну, а после, насколько можно было различить в бинокль, флагман Тиле прошел прямо по тому месту, где затонул «Бирмингем» — да, я с охотой подпишусь под любым свидетельством, что этот палач и садист Тиле и тут рубил спасавшихся винтами, ведь из всей команды крейсера, восьмисот с лишним человек, не выжил никто!
Мы убегали по курсу 40, а немцы нас догоняли, уже можно было различить их на горизонте невооруженным глазом! Три линкора и тяжелый крейсер против нас, плавучей керосинки почти без брони с несколькими пушечками зенитного калибра! Но смею заверить, на борту не было ни малейших признаков падения боевого духа, каждый готов был выполнить свой долг до конца! К тому же все помнили, как этот мерзавец Тиле поступил с экипажем сдавшейся «Айовы». И наше британское упрямство было, хотя все понимали — сейчас расстреляют нас, как у стенки, и дальше пойдут.
И тогда кэптен Филипп приказал готовить к стрельбе торпедные аппараты. Да, мы были таким уникумом, что на авианосце два подводных торпедных аппарата остались еще с тех времен, когда «Фьюриез» числился линейным крейсером. А сам командир на несколько минут оставил мостик — и вернулся уже в парадной форме со всеми наградами. А немцы приблизились еще, но отчего-то не стреляли. До них было уже, наверное, миль пять до головного, «Эйгена»; за ним, чуть правее, «Шарнхорст»; и еще позади — «Ришелье» и «Гнейзенау», а их авианосец мы так и не видели. Но «мессы» над нами крутились, причем не пара, а больше в облаках мелькали — наверное, ожидали, что мы будем выпускать торпедоносцы, единственный наш шанс. Так ведь мало того, что истребители и зенитки трех линкоров, нам еще и развернуться надо было, ветер с северо-запада, а мы убегали на северо-восток, как я сказал, а надо было развернуться, чтобы носом против ветра или хотя бы с острых носовых углов, тогда лишь «барракуда» с торпедой могла с нашей палубы взлететь. Тут немцы дали первый залп — лег у нас перед носом. Тогда Филипп приказал лево на борт. Я уже подумал, что всё же решился, и хотел просить его позволить мне сесть за штурвал, лучше уж так помереть, чем просто под снарядами без малейшего шанса ответить. Но джерри больше не стреляли, а «Зейдлиц» стал сигналить: «Предлагаю сдать ваш корабль, в противном случае никого спасать не будем. При капитуляции жизнь обещаем, чтобы трофей до базы довести».
А до Бреста чуть больше трехсот миль. То есть довести нас туда могут вполне реально. Погано, конечно, представить наш «Фьюриез», самый первый британский авианосец, под немецким флагом… Мы последние остались из авианосцев довоенной постройки — «Корейджес» погиб в сентябре тридцать девятого, «Глориес» в сороковом у Норвегии, «Арк Роял» и «Игл» в сорок первом в Средиземном море, «Гермес» японцы у Цейлона потопили. Но ведь если откажемся, этот палач Тиле всех в воде расстреляет, тысячу триста человек. В ту войну всё же честнее и милосерднее было — тонущих спасали. Значит, правда была в том русском кино, что для настоящего немецкого фашиста все не немцы — это дикари, как для нас негры из какого-нибудь Занзибара? И поступят с нами точно так же…
А кэптен Филипп приказывает ответить: «Ваш сигнал принят, но не понят». Дистанция до «Зейдлица» уже три мили. «Торпедный аппарат, левый борт, пли! Машины стоп, экипажу оставить корабль и открыть кингстоны». Это он правильно приказал еще до того, как немцы стали бы нас расстреливать — у нас полные трюма бензина и бомб. И не ждали немцы, что авианосец по линкорам может торпедами стрелять — есть надежда, что на субмарину подумают. А значит, близко подойти к этому месту не решатся и вообще здесь не задержатся. А наша эскадра должна подойти, так что спасут — не корабль, так хоть экипаж уцелеет.
Сам он так на мостике и остался. Пока мы все в шлюпки и на плотики. Почти успели — когда немцы открыли огонь. Причем стрелял не «Зейдлиц», а «Ришелье». Так как мы без хода, то накрыли нас почти сразу. Авианосец горел и кренился, мы спешили отгрести в сторону. Я командира на мостике видел: он всё стоял и честь нам отдавал, а после взрыв попавшего снаряда — всей надстройки-«острова» нет, только пламя вверх рвется. А мы — что нам еще делать, отгребли, ждем. А гунны, когда уже «Фьюриез» затонул, стреляли по нам — нет, не из главного калибра, из шестидюймовых, как флотские сказали. Но в подлодку, похоже, поверили. Или спешили — к нам ближе чем на пару миль не приближались, только стреляли, мимо проходя на восток. Выпустили снарядов, наверное, с полсотни. Но едва ли не больше убитых у нас было, когда «мессы» на нас в атаку заходили, по шлюпкам целились, там почти никто не спасся — лишь те, кто на плотиках и в стороны успел.
А на следующий день нас подобрали. Почти восемьсот человек спаслось. Филиппа только жаль, и зачем он на корабле остался? Если бы не его выдумка с торпедой, порубили бы нас всех винтами, расстреляли бы накоротке из пулеметов, да еще подманили бы акул. Хороший был командир — и отчего такие в первую очередь погибают?
13
Звание британских ВВС, соответствует нашему капитану.
14
Звание в британских ВВС, соответствует нашему майору.
После боя. На мостике линкора «Фридрих дер Гроссе» (бывший «Ришелье»)
Адмирал Тиле был зол. Очень зол. Невероятно зол.
Потому что высшие тайны Рейха — это как провод высокого напряжения. Если прикоснулся — сгоришь, чуть что-то пойдет не так. И даже неважно, истинной была тайна или мнимой — достаточно того, что сам рейхсфюрер в нее верил. И как он поступит с обманувшим его ожидания, не надо было гадать — довольно было вспомнить судьбу несчастного гросс-адмирала Редера.
Тиле верил, и даже знал, что Полярный Ужас существует. Но отчего рейхсфюрер решил, что если убить демона, русский фронт от Вислы покатится назад к Москве и вермахт снова станет непобедим? «В материальной ипостаси эта сущность становится уязвимой и может быть уничтожена», — сказал этот тип из Аненербе. Гиммлер поверил, и будучи в то же время главой ваффенмарине, взялся за дело со всей энергией. Флот не знал сейчас ограничений ни в чем — топливе, любом вооружении, снабжении, людях. Причем все вопросы решались без малейшего бюрократизма и волокиты, для чего к Тиле были прикомандированы хмурые парни от СД. У «толстого Германа» безжалостно отняли воздушные эскадры, расположенные на западном французском побережье, оперативно подчинив их даже не армии, как иногда бывало и раньше, а флоту: «Рейхсмаршал, разве во Франции есть сейчас сухопутный фронт?» Все воздушные, надводные, подводные силы Еврорейха к западу от Ла-Манша и к северу от Гибралтара были сейчас сосредоточены в одних руках — Тиле. Что было гораздо эффективнее — как вообще можно было раньше воевать на море, имея люфтваффе и кригсмарине сами по себе? У русских, правда, единое руководство войны на море было с самого начала, ну так они же варвары и азиаты, а у истинных арийцев свой путь — был, до недавних времен.
И вся эта эффективность, какую никогда еще не имел германский флот, была подчинена одной цели. Убейте демона. «У вас есть озарения, герр Тиле? Вы считаете, что для того нужны жизни ста тысяч недочеловеков — демону интересны не связанные пленники на алтаре, а солдаты, умершие в бою и на море, в родной стихии Ужаса? И тогда или вы, герр Тиле, обретете высшую силу или вам откроется, как демона убить? Что ж, дерзайте, вам виднее! Но не тяните, русские уже на Висле, а если завтра они ворвутся в Рейх?»
Итогом же был страх. Не тот простой и понятный страх кончить жизнь в подвале гестапо, с которого всё началось — а ледяной ужас, намертво засевший внутри. Спрятанный под внешней оболочкой прежнего адмирала кригсмарине Августа Тиле, совершенно незаметный посторонним — но не дающий забыть о себе ни на миг, потому что стал уже частью личности, вытесняя прежнего Тиле: «Ты поклялся уничтожить меня, человечек, так взгляни, на что ты замахнулся!» Это было похоже на ощущение потока, отдавшись которому не надо было бояться больше ничего — ощущение иной, нечеловеческой силы внутри. Абсолютно холодный ум, находящий самой эффективное решение, ледяное бесстрастие не ошибающейся машины, и даже время будто замедляло свой ход — возникал «взгляд полубога», словно сверху, когда и ты сам и все окружающие лишь пешки на игровой доске, подчиняющиеся твоей воле. Какие-то британцы — смешно! Жалкие людишки, разве они соперники мне, почти богу!
Нет страха, нет смерти, нет врагов — пока тебя несет потоком. Но при попытке обернуться, остановиться, взглянуть ужасу в лицо, рассудок выходил на грань помешательства. И росло понимание, что чем дальше, тем больше он сам во власти этого Нечто, принадлежит ему, и выйти нельзя. Господи, и если это последствия всего лишь случайного прикосновения Полярного Ужаса к его сознанию, то каковы же те русские, которые соединились с этим целиком? Неужели тип из Аненербе был прав, считая, что причиной всему чистота арийской крови, и русские — это истинные потомки древних ариев? И несчастная Германия, сама того не желая, бросила вызов подлинным сверхчеловекам, до того спавшим, а сейчас пробудившим в себе эту силу? Читая сводки с Восточного фронта, можно было в это поверить, особенно на фоне успехов германского оружия против англо-еврейских унтерменшей. И если мы действительно имеем дело с проснувшимся арийским богом — одна лишь мысль о поединке с ним вызывала у Тиле приступ паники и дрожь в коленях. А ведь сойтись в битве придется, как иначе спасти Германию, не признаться же рейхсфюреру, что он готов драться с любым числом англичан и американцев (имея поддержку демона, это совсем не страшно, лишь больше будет добычи!), но не смеет идти против русских, это будет не Рагнарек, а избиение, даже если на той стороне будет не сам Ужас, а всего лишь русский адмирал, одержимый больше него, еще более безошибочная боевая машина?
Он знал, что японцы называют это «сатори», слияние с Единым, Дао — эти слова не говорили Тиле ничего. И это состояние, достижимое не монахом в молитве, а самураем в сражении, считалось у японцев подлинным бессмертием, нирваной, но не в покое, а в действии, как на гребне волны. Но за все надо платить, и мало того, что мозг в эти мгновения работает на форсаже, на износ — идет сбой «системы управления». Да, берсерк в битве мог порвать толпу врагов, сам не получив ни одной раны — но сознание начинает именно «сверхсостояние» считать нормой и требовать еще и еще, как наркотик. И с каждым походом за грань она утончается, и наконец прорывается рано или поздно — и тогда берсерк превращается в машину смерти, даже если находится среди своих, среди друзей, ему кажется, что вокруг одни враги. И остановиться он уже не может, пока его не убьют. Вот только трупов после будет очень много. Но об этой стороне обычно молчат те, кто воспевает «непобедимых бойцов севера». Викинги не знали сложных методик и медитаций — те, кто имел к этому изначальную склонность, бросали себя в измененное состояние поначалу с помощью особым образом приготовленных мухоморов, а после привыкнув, простым усилием воли, по сути же, это явление было сродни алкоголизму.