Северный гамбит
Шрифт:
Так не желаете купить Железный Крест, той еще войны? Эх, сэр, вы не поверите, сколько я уже пытаюсь его продать — один раз это даже получилось, но он вернулся ко мне, когда… скажем так, я стал наследником вещей того парня. А ведь я, когда бедствовал, продал все свои медали, полученные от американского правительства, и деньги те давно уже ушли. А крест того старого немца так и болтается в моем кармане, и никто его не берет. Иногда мне хочется просто бросить его в реку — останавливает лишь мысль, что если есть Господь на небе, то он явно этого не хочет, а в мои года поневоле станешь верующим, сэр!
А там, в Норвегии, что дальше было? Да ничего хорошего, сэр! Пару миль прошли, вымотались все — ну, про пейзаж и дороги там я вам сказал — и снова перешеек впереди.
Кто снял? Русские, конечно. Пришли и разобрались: немцев в плен, нас до Нарвика — там уже английские транспорты стояли. Еще через три дня мы все в Британии.
Из «нарвикской» папки Додсона. Зигфрид Штрель, в октябре 943 года — корветтен-капитан, командир U-1506
Мы были честными солдатами фюрера! И как подобает германским воинам, блюли дисциплину, исполняя приказы.
В тот день мы стояли в базе Нарвик. После того как наша лодка в прошлом выходе чуть не погибла, встретив русскую сверхсубмарину, мы не выходили в море. Теперь я знаю, что это был всего лишь подводный крейсер К-25 с фторовой турбиной, но это стало достоверно известно лишь после заключения мира. А тогда весь Арктический флот Рейха знал про русский Подводный Ужас — то ли еще одно воплощение «Летучего Голландца», то ли демон из преисподней, призванный русскими священниками, — ведь известно, что он появился в океане как раз тогда, когда их вождь Сталин вдруг стал другом русской Церкви! В общем, говорили всякое, — но все сходились, что в море этому неизвестно чему лучше не попадаться.
Это было так. Еще год назад мы могли проникать глубоко в русские воды до Карского моря. Теперь же экипажи субмарин считали величайшей удачей и подвигом очень осторожно подойти к границе русской зоны ответственности, чуть углубиться в нее и, боясь каждого шороха, отбыть там какой-то срок, по истечении которого спешить в базу с рапортом: «Поход завершен, противника не встретил». Ну, а атаковать русские конвои считалось заведомым самоубийством, ясно было, что этот Ужас ждет нас там и уже не выпустит.
Согласитесь, что для солдата очень страшно выйти против заведомо сильнейшего противника — с негодным оружием. Знать, что он быстрее, незаметнее, лучше видит и много лучше вооружен. Чувствовать себя в положении пусть даже волка — в лесу, где охотится голодный тигр. После того как мы все чудом остались живы, в экипаже появились двое сумасшедших, а пятерых пришлось списать из-за нервного срыва. Да и я сам был близок к тому, проводя все время на берегу в кабаке и напиваясь до одури, лишь бы не вспоминать! И не думать о том, что завтра, возможно, придется снова в море.
Слава богу, командование флотилии и, что еще лучше, штаб в Берлине также пришли к выводу о нецелесообразности использования наших субмарин в русских водах. Адмиралам тоже нужны ордена и доклады о победах — и всё чаще нас посылали не на Север, а в Атлантику, воевать всего лишь с англичанами. Там тоже, конечно, были потери, но всё происходящее укладывалось в рамки «обычная война», без всякой чертовщины. И был очень хороший шанс вернуться живым.
В тот день в базе стояла наша U-1506 и две лодки старого проекта, «тип VII», U-473 и U-476. Лодка U-1505, однотипная с нашей, вечером четырнадцатого октября вышла в Атлантику. И налет вашей авиации был внезапным, но поначалу совершенно не метким — были разрушения в городе, но насколько мне известно, ни один из военных объектов серьезно не пострадал. И штаб 11-й флотилии тоже, мне тогда казалось — на нашу беду. Потому что на U-1506 поступил однозначный приказ: немедленно выйти в море! За невыполнение — арест, концлагерь или казнь. Причем наказание полагалось не только нам, но и семьям отказавшихся. Мы вышли из базы, скажу открыто, с настроением как на убой. Если англо-американскую эскадру сопровождает русское Нечто, мы все покойники.
Да, мы могли, наверное, атаковать американские корабли еще днем пятнадцатого октября. Но не решались выходить из-за линии минных заграждений — это давало нам хоть какую-то уверенность. Однако же, чтобы не подвергнуться репрессиям, следовало хоть как-то проявить активность. В шесть вечера мы очень осторожно выдвинулись вперед; затем провидению угодно было, чтобы U-1506 повернула на север, и очень скоро акустик доложил, что слышит много шумов транспортных судов и боевых кораблей на малом ходу — это был третий транспортный эшелон американской группы десанта.
Так же осторожно мы двигались вперед шестиузловым ходом подкрадывания. Нас не обнаружили, хотя судя по акустике, два или три эскортных корабля несли дозор, но их присутствие не составило для нас никаких проблем. В 20:45 мы были на позиции атаки, подняв на короткое время перископ. Я увидел прямо перед собой, в шести-семи кабельтовых, буквально стену из транспортов — цели створились друг с другом, промах был даже теоретически невозможен!
В 20:50 U-1506 дала полный шеститорпедный залп. Такую цель упускать было нельзя — казалось, вернулись благословенные «жирные годы»! Американцам очень помешало, что конвой шел самым малым ходом, по сути, крутясь в зоне ожидания, и эскорт ожидал атаки по привычной «атлантической» схеме — когда субмарина ночью подходит к цели в надводном положении, погружаясь непосредственно перед атакой. Эта их тактика тоже оказалась успешной — именно так пару часов спустя была потоплена U-476, вышедшая на этот же конвой по пламени горящих, торпедированных нами судов, но обнаруженная радарами эсминцев. Но мы не ушли и не всплывали — дальность подводного хода нашей «двадцать первой» составляла триста сорок миль, а база была рядом, и мы могли позволить себе роскошь не экономить батареи!
Меня после упрекали, что не рискнул пройти всего двадцать миль на север, где я имел бы шансы потопить линкор «Алабама». А почему тогда не двести миль к западу, где были американские авианосцы? Я имел перед собой реальную цель, здесь и сейчас! А запас торпед на лодке не бесконечен. Кто может винить меня за то, что победе вероятной я предпочел победу верную? А груженный военный транспорт в десантной операции для противника столь же важен, как линкор.
В 21:40 мы выпустили последние торпеды. Все двадцать три «рыбки» боезапаса ушли меньше чем за час. А мы теперь могли идти в базу с чувством выполненного долга. Эти торгаши сбивались в кучу, может быть, они решили, что голова конвоя попала на мины? На наш счет после того боя записали четырнадцать побед, этого не бывало даже в «жирные годы» в Атлантике, у таких мастеров, как Кречмер или Прин! Ну, может, стоило бы отдать один на долю U-476, если она все-таки успела, как сообщают… Или на долю U-473, которая в ту же ночь пропала без вести? Но ведь эти сведения так достоверно и не подтверждены, а у нас выходило бы несчастливое число.
После было — фанфары, Берлин, Дубовые листья к моему Рыцарскому кресту. А тогда мы удирали домой, молясь о том, чтобы скорее оказаться в базе, пока нас не заметило русское нечто. И только пришвартовавшись к пирсу, почувствовали себя победителями. И первое, что я сделал, сойдя на берег после официальных процедур — это пошел в кабак и напился в стельку. Наплевать, что город в осаде, его бомбили и завтра, возможно, будут штурмовать!
И хотя мы были первой лодкой нового типа, добившейся столь впечатляющей победы, могу сказать вам, сэр, с чистой совестью, что на мне нет обильной крови американцев. Ведь те транспорты, которые нам попались, были, как я сказал, третьим эшелоном, должным разгружаться уже в захваченном Нарвикском порту — там были в основном грузы, запасы и техника. Ну и несколько тыловых подразделений — но ведь войны без потерь не бывает, сэр?