Северские земли
Шрифт:
Рудый снова кивнул Косому и тот вновь ударил ногой священника.
– Это тебе за окстись. За языком следи, старый.
Потом подумал, и изрёк:
– Ладно, уравняем. Три дня и тридцать рублёв принесёшь. И даже рот не открывай, старый. Тридцать – последнее слово. С себя продай, но принеси. Сам хвалился, что ты мужик непростой. Иначе умирать твой пацан страшно будет, лютую смерть примет.
Странно дело – вроде бы говорил Рудый просто, даже голос не повысил, но у Ждана спину холодом взяло. Почему-то не возникло ни малейшего сомнения, что этот как сказал, так и сделает. Ждан вспомнил, что здесь слово «руда» означало не только цвет, но и «кровь», и понял, что кличку свою разбойник получил не только
– Иди, иди, что встал? – поторопил священника атаман. – Верёвку как-нибудь сам снимешь. Подарок тебе от меня будет.
Встать со связанными руками у священника долго не получалось, и Косой, потеряв терпение, сам вздёрнул батюшку на ноги.
После чего отец Алексий тяжелым взглядом посмотрел на Рудого и сказал:
– Ты ж не дурак, атаман. Ты же понимаешь, что я у тебя на крючке, только пока с мальчиком ничего не случилось? И тебе самому выгодно, чтобы я с него не снялся.
– Иди, дед, иди! – не отвечая, напутствовал священника Рудый. – И сверлить меня взглядом не надо, не из пужливых я. Через три дня жду.
После этого отец Алексий, так и не сказав ни слова ученику, повернулся и, не оглядываясь, скрылся в лесу.
Ждан остался один.
Глава 30. «Один утверждал: "На пути нашем чисто"»
Пару часов спустя, вернувшись в Чёртово городище, разбойники вольготно валялись вокруг костра, где над углями шкворчала и капала жиром тушка зайца. Ждан, которого стреножили, как лошадь, сидел чуть в стороне. Неожиданно один из разбойников, тот самый Косолап, что на пару с Косым избил священника, спросил Рудого:
– Слышь, атаман, а поп людей не приведёт? Я слыхал, что батюшка в Гранном холме – человек уважаемый. Вдруг да мужички решаться подсобить пастырю своему?
– Не приведёт. – отрезал Рудый. – Одно дело – к батюшке с уважением относится, совсем другое – под ножи за него идти. Если бы мы не батюшку, а самих мужичков допекали – тогда да, могли бы и решиться всем обществом нас задавить. Но мы всегда правильно делали, мы там, где живём, не пакостили. Поэтому мужик всегда думает так: батюшкины проблемы – это батюшкины проблемы, при чём здесь чужой пацан? У меня своих ртов хватает, меня разбойники прирежут – кто их кормить будет? Люди – они всегда для себя живут, другие им интересны только тем, что от них для себя получить можно. Так что – нет, никаких мужичков поп не приведёт.
– А сам придёт? – поинтересовался Косолап. – Сам же сказал – при чём здесь чужой пацан? Он ему не сын, не внук, ублюдок он, девкой дворовой нагулянный, про то всем ведомо. Я б и полушки за чужого пацана не дал, а ты – тридцать рублёв заломил.
– А вот сам – непременно придёт! – уверенно сказал атаман и с хрустом потянулся. – Я таких людей знаю. Блаженные они. Я их «терпеливыми» называю, они вечно стонут: «Господь терпел и нам велел». Вечно гундят, что человек создан по образу и подобию Божьему, что нужно не грешить, стремиться с большому и светлому, и прочую афинейскую премудрость несут. И ладно бы он просто гундел – в конце концов, работа у человека такая, объяснять людишкам, что надо отдавать богу богово, а кесарю – кесарево. Так нет же – он сам в это верит! Представляешь, Косолап – он ведь среди нас живёт, всё видит, что вокруг творится, на исповедях слушает, какие злодейства и гадости его паства творит – а всё равно в сказки верит! Блаженные они, по-другому и не скажешь. Вот ты или я – на его месте не то что не вернулись бы, нас бы вообще здесь оказаться не могло. Оно нам надо – чужому пацану помогать? А он, как ты видишь, припёрся, да ещё и жизнью ради этого мелкого в поединке рискнул. Поэтому он и деньги принесёт. Когда человек жизнь свою на кон ставил – что супротив этого деньги? Деньги другие раздобыть можно, а жизни второй ещё никому не выделили. Так что принесёт монеты терпеливый, никуда не денется.
– Что-то тебя не поймёшь, - сказал Косолап и длинно сплюнул. – Только что баял, что все люди только про себя и думают и для себя живут, а теперь про блаженных речь ведёшь, что за других хлопочут.
– Так всё правильно! – не стал спорить Рудый. – Одно другого не отменяет. Вся их помощь другим в конечном счёте – для себя. Он всё это добро делает не потому, что других любит больше себя. Нет, он это творит, чтобы самому в рай попасть, а не в аду в котле кипеть. Веришь в рай – верь, нам жить легче будет. Дураков не сеют, они сами растут. Что там за чертой будет – про то один Бог ведает, обратно пока ещё никто не вернулся, не рассказал. Но только я уж лучше на этом свете хорошо поживу, чем себя обделять за ради какого-то непонятного «потом», которое то ли будет ещё, то ли нет.
С этим спорить никто не стал. Похоже, вся почтенная компания придерживалась подобных же принципов жития, разве что не формулировала их так красиво по причине слабой развитости мозгов. Все немного помолчали, но пауза не затянулась.
– Ну ладно, пусть так. А вдруг он не серебром, а сталью вопрос решить захочет? – не унимался Косолап. – Сам же говоришь – мужик он рисковый, да в ратном деле толк знает, я сам видел, как он Макара кончил. Умелый он, учёный ратному делу на совесть. Опять же – Дар у него. А нас только четверо. Вдруг захочет всех нас к земле прислонить?
– Не захочет. – уже менее уверенно заявил атаман. – Повезло нам, что он поп. Попам убивать запрещено. Вообще. Я это специально узнавал, был повод. Только свою или чужую жизнь защищая, но и это грех страшный, который не факт, что отмолишь. Ему проще откупиться, чем душу свою загубить.
– Угу… - мрачно пробурчал Косолап. – Видали мы, как он душу загубить боится. Макару скраний[1] одним ударом проломил и не жужукнул.
[1] Скраний – так в средневековой Руси называли висок.
– А вот это правильно! – неожиданно оживился атаман. – Чужая душа – потёмки, пёс его знает, что там у него в голове творится, поэтому нам лучше поберечься будет. Эй вы двое, слышите? По одному никуда не ходить, даже до ветру - вообще никуда. Даже на охоту ходить погодим – припасы у нас пока есть. Днём смотреть в оба, ночью дежурить по очереди, но и остальным всем спать в полглаза. И нечего мне здесь морды жалостливые корчить, тридцать рублей стоят того, чтобы пару ночей не поспать. А щенка я вообще от себя отпускать не буду. И, случись что – сразу кадык вскрою.
– Нет у него никакого кадыка, - пробурчал поперечный Косолап. – малой он ещё для этого.
Но атаман не рассердился, а только чмыкнул:
– Ну ему же и лучше. Быстрее зарежу – меньше мучиться будет.
Этим оптимистичным заявлением завершилась философская дискуссия и началось поедание зайца. Ни в том, ни в другой Ждан не участвовал – в Чёртовом городище он на всякий случай снова замолчал, а кормить его, похоже, никто и не собирался.
***
Отец Алексий появился только на исходе третьего дня, как раз когда разбойники сели ужинать – уже, конечно, никаким не зайцем, а вяленой рыбой из запасов.
Ждана за все эти дни покормили только один раз, и он разве что зубами ещё не клацал. Живот подвело, сосало внутри невыносимо, да и общее самочувствие было так себе. Мальчик начал спотыкаться, перед глазами то и дело летали «мушки», в ушах звенело, и если раньше у него ещё были мысли о побеге (вот только умелый опекун Рудый так и не дал ему ни одного даже маловероятного шанса), то сейчас он понимал – не стоит и пробовать. Сейчас его с лёгкостью изловит даже неуклюжий Дундук – четвёртый член банды, который отличался огромной силой, но был, судя по всему, умственно отсталым.