Северские земли
Шрифт:
Сразу после этих слов лежащий неподвижно Косой вдруг подскочил, и, пусть и кривясь немного на бок, но довольно бодро побежал вниз с холма, крикнув не поворачиваясь:
– Будь ты проклят, гад! И ты, и щенок твой! Век бы вас не видеть!
Вскоре он скрылся в кустах. Сразу после этого тяжело поднялся Косолап и поклонился батюшке.
– Спасибо, отец Алексий, что целым и при деньгах отпускаешь. Разбойничью стёжку я не брошу, врать не стану. Привык я уже к лёгкой жизни, обратно крестьянствовать и жилы на пашне рвать не пойду. Но и здесь не останусь – как ты и просил. На Волгу пойду, там, говорят, нашему брату просторно.
Он ещё раз поклонился
Отец Алексий посмотрел на тупую рожу Дундука, выражавшую полное непонимание происходящего, вздохнул, и спросил, не ожидая ответа:
– А с тобой нам что делать?
Вместо ответа тот громко и продолжительно пустил ветры – до этого дела идиот был большой охотник. Священник махнул рукой:
– Ладно, убогого бросать грех. Дождёмся, пока оклемается. А я пока другим делом займусь.
Он подошёл к телу Рудого, и с профессиональной ловкостью обшмонал тело атамана. В том числе – аккуратно срезал с пояса мошну с ядовитыми монетами. Заметив взгляд Ждана, улыбнулся и подмигнул:
– Нет, парень, так далеко моё всепрощенчество не простирается. Мы ведь с мамкой твоей и впрямь всё продали, а жить нам на что-то ещё не день надо будет.
У Ждана даже потеплело на сердце – сейчас отец Алексий наконец-то стал тем улыбчивым и даже смешливым батюшкой, которого он помнил с детства. Красивая победа над разбойниками, казалось, даже омолодила его.
– Только домой ты не скоро попадёшь – сообщил батюшка. – Нам теперь тянуть нельзя, после того, как ты кровь пролил, нам теперь как можно быстрее в доброе место пробираться надо, и доброй силой Дар написать.
– Меня с собой не прихватите? – раздался сзади незнакомый голос.
Ждан и отец Алексий синхронно повернулись.
– Чего глаза вылупили? Да я это говорю, я. Ну не дурак я, и что? Вы даже не представляете, насколько в наше время выгодно быть дураком.
Во взгляде Дундука не осталось ни малейших признаков слабоумия.
– Интересно девки пляшут... – священник подёргал себя за бороду, как делал всегда во время важного раздумья. – И что же это ты личину снять решился?
– А не повезло мне. – степенно ответил фальшивый идиот. – Ноги у меня отнялись от твоего снадобья, поп. Я ить давно в себя пришёл, все члены давно отошли от омертвения, а вот ниже пояса ничего не чувствую. Твоя работа?
Священник потёр лысину и несколько смущённо кивнул:
– Бывает такой эффект. При сильной дозе.
Поддельный слабоумный долго и витиевато выругался:
– И за каким хреном я только тот рубль в рот потянул!? Даже настоящему убогому понятно, что такие, как ты, оловянных денег нипочём не подсунут[2].
[2] В данном случае, как ни удивительно, имеется в виду свинец. Большинство древних народов считали свинец, олово и сурьму одним и тем же металлом разной степени чистоты, а на Руси раньше свинец называли «оловом», и это значение осталось в полузабытой ныне поговорке «Слово – олово!». Нынешнее название этого металла происходит от технологии его разливки: «свинками» называли слитки, отлитые для продажи.
– Да ты сразу не отчаивайся! – попытался утешить новоявленного калеку священник. – Может, ещё отойдут…
Но Дундук лишь махнул рукой.
– Да что отойдут, что не отойдут – мне теперь однова дорога. Правильно ты всё сказал, поп, про верёвочку-то… Господь мне этот знак подал. Сам посуди – мы вас ограбить да порешить хотели. Рудый пацана живым выпускать не собирался, да и тебя они прикопать определили, как полностью выдоим. Вот только Господь всё наоборот перевернул, и нынче вы вдвоём - моя единственная надёжа свет белый видеть да воздухом дышать. Уйдёте вы – и ждёт меня здесь смерть лютая. Пожалеете да помилуете – глядишь, и поживу ещё.
Я вот сейчас лежал, думал про это всё и понял, что правильно нас поп по воскресеньям в проповеди уверял, что добрым быть выгоднее. Случись тебе край - добрые может ещё и спасут. А злые только добить могут. Вон возьми хоть товарищей моих. Оба ушли и хоть бы словом о товарищах вспомнили. А ить мы все не один год вместе прожили. В общем, ясный знак мне подан был, яснее не бывает. И вот что я скажу. Спасёшь ежели меня, поп – на твою сторону перейду. Есть время грешить и есть время грехи замаливать. Видать, нагулялся уже Дундук, вышел его срок. Уйду я из мира, батюшка, в монастырь пойду - грехи замаливать. И ты даже знаешь – в какой. В тот же, что и вы собрались, по дороге, значится, нам. Один разбойник его основал, другому, видать, продолжать на роду написано.
– Так ведь это… - осторожно начал священник. – В монастырь – оно, конечно, дело хорошее, благое и богоугодное, но а вдруг ноги у тебя не отойдут? Сам же понимаешь – люди разные бывают, и устав у каждого монастыря свой. Не факт, что возьмут тебя. Зачем настоятелю калеку на шею себе и братии сажать?
– А вот за это не беспокойся – уверенно сказал притворщик. – Меня и калекой возьмут. С таким вкладом даже безрукого и безногого возьмут.
Он немного помолчал, добавил.
– Я знаю, где казна разбойничья. Говорю же – убогим умишком быть выгодно, люди при таких, как Дундук, языком что боталом звенят, не оглядываясь. Когда эти вот, значится, Жбана кончили, собирался я уж совсем втихаря от них казну выкопать, в бега уйти да новую жизнь начать. Но тут вы появились, пацана этого привели, караулили его днём да ночью, тебя, опять-таки, опасались. В общем, не лучшее время было на рывок идти. А потом оно, видишь, вона как обернулось. Знак дал Господь. Пойдёт, значится, казна разбойничья вкладом за меня в монастырь. Ну и вас, коль доведёте меня, не обижу.
Глава 32. «Знайте, что тут книжки живут...»
Копать разбойничью казну сразу не кинулись – отец Алексий предложил подождать до утра – вдруг ноги всё-таки отойдут?
Не отошли. Не попустил Господь, как мрачно резюмировал не выспавшийся на камнях священник. Пришлось усаживать Дундука на Борзого Ишака, который все треволнения последних дней пережил с какой-то непоколебимой невозмутимостью. Меск, кажется, даже не заметил ни того, что на несколько дней сменил хозяина и принадлежал господам разбойникам, ни того, что сегодня вернулся к прежнему владельцу. Пастись дают? Работой не грузят (в прямом смысле слова)? Так чего вам ещё надо? Жизнь прекрасна и удивительна!
К сожалению, прекрасная и удивительная жизнь дала первую трещину – на спину взгромоздили какого-то нелёгкого дядьку, к тому же инвалид этот, опасаясь упасть, больно вцепился в гриву. А потом ещё куда-то в глубокую чащу меня повели. Ох, не к добру это! Чует моё старое гибридное сердце – ведут меня в самые волчьи места. А заупрямишься – сразу начнут обзываться, орать «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!»[1] и всё такое прочее.
[1] Борзый Ишак цитирует русскую былину о Святогоре-богатыре: «Говорит Святогор да коню доброму: «Ах ты, волчья сыть да травяной мешок, уж ты что, собака, спотыкаешься? Ты идти не мошь аль везти не хошь?»