Сфинкс
Шрифт:
Похоже, приступы слабоумия чередовались у нее с мгновениями просветления.
— Какой женщине? — осторожно спросил я.
— Англичанке. Той, что помогла Изабелле поступить в Оксфорд. Она вечно что-то замышляла.
— Вы говорите об Амелии Лингерст?
— Джованни сделал ее своей верховной жрицей… вдвоем они обладали очень большой силой. А затем она все растратила… все. — Франческа начала раскачиваться на стуле. — Тело вечно нас подводит. Так что это не имеет никакого значения. Бедный ребенок — она всегда была мертва.
Я понял, что старая дама говорит об исчезнувших внутренних органах Изабеллы. Наклонился к ней и, заглянув в глаза, постарался взглядом удержать в ней
— Франческа, кто отвозил в морг тело Изабеллы?
— Я устроила так, чтобы это сделали люди, работающие на нашу церковь. Я не хотела, чтобы Изабелле делали вскрытие, но полиция настояла.
— Как долго она находилась у священников?
Старая дама, судя по всему, снова впала в слабоумие.
— Ни одного из Брамбиллов не кремировали. Всегда хоронили, как царей Египта. Нас обессмертили наши предки. — Она схватила меня за руку. — Изабелла родилась в очень благоприятный день. Величие должно было стать ее уделом. Понимаете, она из избранных. Муж составил ее гороскоп. Он верил в такие вещи.
Я полез в карман и достал фотографию компании, снятой на раскопках в Бехбейт-эль-Хагаре.
— Вы узнаете кого-нибудь на этом снимке?
Франческа указала на Хью Уоллингтона.
— Вот этого человека. Он еще студентом приезжал сюда несколько раз. Мне он не нравился, зато боготворил Джованни. Хорошая жена никогда не задает мужу определенных вопросов. Брак — это тайный сговор по обоюдному согласию. Или иногда карикатура, — горько заключила она. — Пойдемте, вам пора познакомиться с моим мужем.
Франческа потянулась за палкой и, прихрамывая, направилась в сводчатый проход. Я нерешительно последовал за ней. Куда она меня ведет? Мы оказались перед задрапированной дверью. Она отодвинула портьеру, взяла ключ, висевший у нее на цепочке на шее, и вставила в замок. Я толкнул тяжелую дверь.
— Здесь был кабинет Джованни. Лишь немногие избранные имели право сюда входить. Со дня его смерти здесь ничего не изменилось.
Большая комната была обставлена старинной мебелью. С одной стороны перед застекленным эркером стоял письменный стол времен Наполеоновских войн. На нем — портрет мужчины лет пятидесяти в форме итальянской фашистской партии. На его вытянутой руке устроился сокол. Рядом стояла фотография того же человека с молодым, удивительно стройным и привлекательным королем Фаруком. Они пожимали друг другу руки. Сверху из угла на нас блестящими стеклянными глазами взирал превратившийся в чучело сокол. Справа от стола на подставке под прозрачным пыльным колпаком красовалась сделанная из пробки и спичек уменьшенная модель какого-то здания — как я решил, семейной бумагопрядильной фабрики. В другом конце кабинета, рядом с диваном, приютилась заправленная простыней и одеялом походная кровать. Это было трогательное зрелище. Франческа перехватила мой взгляд и, словно оправдываясь, заметила:
— Я сплю с призраками моей семьи. Мне так спокойнее. Но я хочу показать вам вот это.
Она подвела меня к стене, увешанной фотографиями в рамках, и показала ряд групповых снимков — одних мужчин. Даты были подписаны чернилами аккуратным почерком и следовали от 1910 до 1954 года. Я заметил, что годы войны — с 1939 по 1945-й — отсутствовали. Похоже, все снимки были сделаны в одном месте — на озере Мариаут, где многие богатые александрийцы, бывало, охотились на уток и других водоплавающих птиц. Я обратил внимание на одну из поздних фотографий — она была подписана 1954 годом. Маленькая девочка горделиво стояла рядом с усатым мужчиной среднего возраста, в охотничьей куртке и шляпе. На его вытянутой руке сидел сокол, и сосредоточенный на птице детский взгляд переносил зрителя прямо в запечатленный
— Вот пожалуйста: ей всего пять лет, а она уже охотится с отцом и дедом. С соколом Паоло, мой сын. Другие заводили собак, но Паоло признавал только соколов. В нашей семье в Абруццо их держали с шестнадцатого века. Внучка любила эту птицу.
Франческа показала на висящее на потолке чучело.
— Вот он. Это нелепое создание прожило дольше моего сына. Такова жизнь — полна избитых сюрпризов. После его смерти с соколом занималась Изабелла. Я часто слышала, как она говорила: «Бабушка, почему у меня нет крыльев?» Не надо ей было уезжать из Египта. Не надо было учиться за границей. Была бы сейчас жива.
— Что вы хотите сказать, Франческа?
— Баста! Теперь ничто не имеет смысла. Нить прервалась. — Она сердито ударила тростью по ножке кресла.
Я подошел к низкой книжной полке и встал на колени, чтобы прочитать названия томов: «Древняя астрология», «Древнее искусство мумификации», «Египетская книга мертвых: заклинания и магические формулы», «Нектанеб II — маг или политик?», «Моисей — маг», сочинения Гермеса Трисмегиста в переводах Тоца Грека.
— Книги Джованни, — объяснила Франческа. — Они ездили повсюду вместе с ним. Сначала я потакала мужу, даже участвовала в его действах — реконструкциях старых обрядов, но потом все зашло слишком далеко. — Она запнулась, словно и так сказала больше, чем собиралась.
Реконструкции старых обрядов? Уж не те ли это представления, о которых упоминала Сесилия? Мне вспомнились слова следователя о «секте».
— Что значит «слишком далеко»? — Я постарался задать вопрос как можно небрежнее, чтобы не нарушить хрупкую связь Франчески с действительностью.
Ее лицо потухло.
— Его было не остановить.
Я вынул томик «Популярных рассказов о Древнем Египте» Гастона Масперо — это имя я знал по библиотеке Изабеллы. Книга открылась на странице, где описывался сон Нектанеба II — тот самый, что упоминался в статье Амелии Лингерст. На пол выпал зажатый между листами цветок. Комнату наполнил тонкий аромат — это был засушенный голубой лотос, цвет его лепестков был до сих пор различим. Я знал, что лотос — священный цветок — часто изображался на стенах храмов и в сценах с царственными особами. Изабелла мне когда-то говорила, что он обладает галлюциногенными свойствами.
— Джованни изучал Нектанеба Второго? — спросил я.
— Помешался на этом фараоне. Его привлекало понятие расовой чистоты, а Нектанеб Второй был последним истинно египетским правителем. Тех, кто следовал за ним, муж называл самозванцами-колонизаторами. Это были персы, затем арабы, затем турки, французы и англичане. По иронии судьбы следующим египетским правителем стал Насер, но это не поколебало его чувства к фараону.
— Нет такого понятия, как «расовая чистота», — рассеянно заметил я, не сводя глаз с цветка и пытаясь правильно связать одно с другим.
— Тридцатые годы были совершенно иным временем — людям хотелось определенности, так они чувствовали себя увереннее. Поймите, все мы были доведены до отчаяния, особенно здесь, в Египте. Итальянцы хотели стать частью этой страны. Джованни понимал, что грядут перемены, и стремился обеспечить будущее семьи, чтобы мы не потеряли всего. — В последних словах Франчески я уловил зловещие нотки и насторожился.
— И как он намеревался это сделать?
Старая дама вскинула голову и в первый раз посмотрела мне прямо в глаза, словно до нее дошло, что она сказала слишком много.