Сфинкс
Шрифт:
— Кто это? — спросил я.
— Не знаю. Возникла в сознании, когда я вышел из комы. Зоя настояла, чтобы я ее нарисовал. Эта женщина словно пришла меня навестить. Такое лицо способно довести мужчину до преступления. — Гарет задумчиво посмотрел на свой рисунок. А затем быстро, так что застал меня врасплох, переменил тему и спросил: — Я угадал, как выглядит астрариум?
Я плотнее притворил дверь и снова опустился на стул.
— Послушай, если кто-нибудь объявится и начнет задавать вопросы, ты ничего не знаешь и никогда не работал с Изабеллой. Ясно?
— Ты в опасности?
— Кто-то вломился ко мне в квартиру и все там переломал.
— Она его нашла? Правда?
Я едва заметно кивнул.
— Господи, представляешь, как это здорово?
— Пожалуйста, Гарет, отнесись к моим словам серьезно. Есть люди, и очень опасные, которые хотят им завладеть. Забудь даже наш разговор.
— Уже забыл. Но с какой стати ты возвращаешься в Египет? Разве не ясно, что там еще опаснее, чем здесь?
— Работа, и еще я обещал Изабелле.
Я снова направился к двери, но брат опять меня остановил.
— Постой.
Я обернулся.
— Надеюсь, ты не сделаешь такой глупости и не позволишь себя убить? Обещаешь?
— Обещаю.
До посадки самолета компании «Бритиш эйруэйз» оставался час, а под крылом уже показалось Средиземное море, и я смотрел, как тень лайнера бежала по синим волнам. Затем перевел взгляд на газету «Нью-Йорк таймс» — всю первую страницу занимали новости о смерти Элвиса Пресли. Вспомнилось, как отец передразнивал «Гончую», когда по радио передавали эту песню, — один из немногих на моей памяти случаев, когда я видел, как смеется моя мать.
Многое в этом году произошло такого, отчего у меня возникло ощущение, что подходит к концу целая эпоха. Или просто становился историей наивный оптимизм моего поколения, а ему на смену шел скептицизм и растущее осознание того, что вокруг царит духовный вакуум. Люди моложе меня — ровесники Изабеллы — были лишенными всяких иллюзий бунтарями. Смерть Элвиса от обжорства, избытка удовольствий и ухода в собственный миф показалась мне очередным окончательным разочарованием.
Когда мы стали снижаться над дельтой Нила к Каиру, я понял, что и сам начал меняться. Не хотелось задумываться над истинной причиной, зачем я настроил астрариум на день своего рождения. Это был не просто научный интерес — у меня появилось болезненное желание бросить вызов машине, чтобы узнать, могла ли с ее помощью спастись Изабелла. В Египте я по крайней мере сумею разгадать загадку астрариума, и тогда Изабелла найдет покой. Мне, неверующему, была невыносима мысль, что я опустился до подобных суеверий и готов согласиться с тем, что жена обретается в каком-то чистилище.
Я взглянул на багажную полку над головой — астрариум был надежно спрятан за закрытой дверцей. В секторе вылета я сказал служащему авиакомпании, что везу геологический прибор. Сначала он подозрительно на меня посмотрел, но когда я показал билет первого класса, махнул рукой — проходите. Я оглядел салон: в трех рядах впереди сидел высокий араб с импозантной внешностью и смотрел на меня. Заметив, что я гляжу на него, он тут же отвернулся к кабине. Он бросился мне в глаза, как только мы вылетели из Хитроу. Неужели за мной шпионили на пути в Лондон и продолжают, когда я возвращаюсь в Александрию? Как далеко простираются возможности принца Маджеда и Хью Уоллингтона? Я обводил глазами самолет и мучил себя самыми дурными вариантами развития сценария, когда ощутил внезапный толчок турбулентности — лайнер пошел на посадку. Неожиданно провалился, затем выровнялся. Стюардесса споткнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за спинку моего кресла. Я выглянул в иллюминатор — под нами был Каир: мираж из высотных зданий и песчаника. На небе я не заметил ни облачка.
— Турбулентность при ясном небе? — спросил я у стюардессы. — Я сам летаю, но обычно только на «сессне».
Убедившись, что больше никто не слышит, она наклонилась ко мне.
— Между нами, у нас неполадки с управлением. Забарахлил автопилот. Это началось сразу после взлета. Так что мы садимся по старинке. Но тревожиться не о чем: наш капитан — превосходный пилот, бывший военный летчик. Из лучших.
Я снова посмотрел на багажную полку над головой, и мне почудилось, что я слышу, как вращаются магниты. Не могли ли магнитные свойства астрариума повредить навигационные приборы самолета?
Самолет снова вздрогнул, загорелось табло, требующее пристегнуть ремни, и я приник к иллюминатору. Когда мы пролетали над Гизой, мелькнули три пирамиды. В своем молчаливом единстве они стояли монументальным свидетельством попытки человечества побороть бесповоротность смерти. Через десять минут лайнер плавно зашел на полосу, и колеса с обычным стуком коснулись бетона.
26
Оказавшись в секторе прилета и убедившись, что высокий араб удалился не оглянувшись, я подошел к секциям камеры хранения, предоставляемой авиакомпанией пассажирам первого класса. Я много размышлял, куда спрятать астрариум на время, пока сам буду находиться в пустыне. После налета на мою квартиру я больше не был уверен, что самый надежный способ — таскать его на спине, и тревожился, что на месторождении с ним что-нибудь может случиться. Зал пассажиров первого класса охранялся полицией и, насколько мне было известно, был одним из немногих в Египте мест, где не брали взяток. Убедившись, что в зале никого нет, я подошел к камере хранения, запер астрариум в шкафчике и спрятал ключ под стельку ботинка, где обычно хранил деньги, когда приезжал в Африку.
На следующее утро, пораньше позавтракав, я взял напрокат старую «хонду» и отправился в Порт-Саид. Через каждые несколько километров на шоссе стоял знак: «Иностранцы не имеют права сворачивать с дороги». Пересек мост и помахал рукой сидевшему на перевернутом ящике охраннику. Винтовка небрежно лежала у него на коленях. Из опасения возможного нового военного конфликта на все мосты выставляли часовых, и их запрещалось фотографировать.
Трудно было себе представить, что когда-то на этой земле царил мир. Я знал, что на противоположной, западной границе между египетскими и ливийскими войсками то и дело возникали артиллерийские дуэли и уже начались стычки на земле и в воздухе. Страна Садата опять находилась в состоянии войны.
А теперь, за мостом, повсюду начали попадаться свидетельства израильско-египетского конфликта: выжженные артиллерийские позиции, старые танки, некоторые лежали вверх гусеницами, обломки наполовину занесенного песком военного вертолета со все еще видневшейся на борту голубой Звездой Давида. Трагические следы вековой вражды — все это валялось, словно разбросанные игрушки ребенка-гиганта. Я продолжал путь по колее — единственной дороге через пустыню, вившейся между выбоинами, где там и сям паслись случайные козы. Мотор тарахтел, как дешевый мопед, и я молил, чтобы он не сломался. Мне мерещились призраки, и я вообразил тень солдата на обочине. Он застенчиво улыбнулся и продолжал, спотыкаясь, поход в мир, которого больше не существовало.
Я включил радио, и салон сразу наполнил низкий голос Элвиса: звучала песня «В гетто», которую передавала радиостанция американской базы в Ираке. Я продолжал путь, и надо мной катилось небо пустыни. Мили следовали за милями, и, убаюканный движением, я почувствовал, как испаряется все, что произошло со мной в Лондоне, растворяясь в висевшем перед носом машины похожем на стекло горизонте. «Хонда» двигалась вперед, из-под колес поднимались клубы пыли, а я остро ощущал, как во мне укрепляется самоощущение человека, сидящего на водительском месте, лишенного прошлого и освобожденного от памяти. И вспомнил, почему, несмотря на все так раздражающие изъяны и заскоки, любил эту страну.