Сфинкс
Шрифт:
Я задернул шторы, отгородив себя от города и ставшей ослепительно яркой луны.
Шло время, но я по-прежнему не спал — лежал на кровати, глядя в потолок. Посмотрел на часы у изголовья — они показывали уже шесть утра. В Египте восемь, Мустафа два часа как на нефтяных промыслах. Я решил отвлечься от своих мыслей и узнать, что там со скважиной. Позвонил по его полевому телефону. Слышимость оказалась плохой, но за шипением и треском я уловил грохот работающей буровой. Этот звук пронзил меня насквозь,
— Мустафа, это Оливер. Как дела?
— Оливер? Здорово! Я несколько дней пытался тебе дозвониться. Дю Вур сказал, ты ушел в подполье…
— Все не так просто. Как идет бурение?
— Подожди, отойду, а то невозможно говорить.
По мере того как Мустафа удалялся от буровой, крики рабочих стихали. Вскоре в трубке снова послышался его голос.
— Оливер, у меня потрясающие новости. Мы наткнулись на нефтеносный песок, хотя до главной цели еще далеко. Но это не все: похоже, с тех пор как была проведена сейсмическая разведка, произошли подземные подвижки — почему-то ничего не совпадает. Возвращайся на Синай. Надо уточнить сейсморазведочный профиль. — От волнения он говорил захлебываясь.
— Мустафа, остынь. Не исключено, что это не хорошие, а плохие новости.
— Я так не думаю. У нас по крайней мере двести футов нетто-объема нефтяного коллектора, и у меня такое впечатление, что месторождение простирается далеко на восток, в совершенно новый район. С вертолета мне показалось…
— Постой. Структура земли не образуется за один день. — Я зевнул, кольнуло челюсть, и над глазом пульсирующим пузырем прорезалась боль.
— Конечно, но учти, что несколько недель назад произошло землетрясение.
Я сел в постели.
— Примерно двадцать девятого апреля?
— Точно. Откуда ты знаешь?
— Фартайм сказал. Должно быть, это тот самый толчок, который убил мою жену. Не думал, что линия активного нарушения породы зашла настолько далеко. Как ведет себя основная скважина и весь район?
— Протечек не замечено. Как будто ничего не пострадало. Зато коллекторская порода стала многообещающей — мелкозернистой и темной, как после извержения. Такое впечатление, будто изменилось все подвышечное пространство. Даже с воздуха местность выглядит как-то не так — появились признаки сдвиговой деформации. Линия активного нарушения, видимо, шла со стороны Александрии.
Обычно флегматичный Мустафа был оживлен.
— Хорошо, — ответил я. — Ускорю свой отъезд и к четвергу буду в Порт-Саиде.
— Спасибо, Оливер. Уверен, ты не пожалеешь. Иншалла.
Положив трубку, я заметил, как поблескивает в электрическом отсвете будильника астрариум. Мой чемодан стоял в углу номера, в нем лежали джинсы, костюм и старая джинсовая куртка. Всем остальным обзаведусь в Каире. Через пятнадцать минут я заказал билет
Беглец. Но к чему я бегу?
Приплясывавший под гудящие басы напевный голос Гарета соперничал с монотонной бубнежкой футбольного репортажа, доносившегося из подвешенного над кроватью телевизора. Долгая заключительная нота песни, словно очистительный свет, пронеслась по больничной палате. Брат набирался сил и выглядел относительно здоровым. Он щелкнул выключателем магнитофона.
— На том концерте присутствовал какой-то представитель из «Стифф рекордз» и сказал, чтобы мы зашли на студию. Это что-то да значит. — Гарет откинулся на подушку.
— Здорово! Ваша группа заслуживает успеха.
— Завтра я отсюда выхожу. Врачи заканчивают проверку почек и печени. Все в относительном порядке, учитывая, что два дня я был на том свете.
— Не совсем на том свете. В коме.
— Отплясывал на небесах. Кстати, спасибо за отдельную палату — чувствую себя здесь как важная шишка.
— Это самое малое, что я мог для тебя сделать.
Команда «Карлайл юнайтед» забила гол, и стадион в телевизоре разразился криком. Мы оба повернулись посмотреть на экран. Я с детства помнил эти трибуны: деревянное ограждение, старые рекламные щиты вдоль поля, вскочившие с мест, громко орущие северяне.
— Отец будет в восторге, — пробормотал я.
— Что там в восторге… да он этот свой флаг вывесит. — Между нами проскочила искра тихого, невыразимого удовольствия оттого, что мы в кругу семьи. Затем брат продолжил: — Я благодарен за то, что ты ему не сказал.
Не отворачиваясь от экрана, я взял его за руку, и мы продолжали смотреть футбол.
— Я не хотел себя убивать… — Гарет, вновь повзрослев, отнял руку.
— Знаю.
— Обещаю, больше это не повторится.
— Тоже знаю. — Я встретился с ним взглядом. — Но у тебя появился шанс совершенно порвать с наркотиками. — К моему огорчению, он замкнулся и ощетинился.
— К черту! Я совершил ошибку, вот и все. Никаких проблем. Увидишь, я скоро прославлюсь.
— Только дай слово, что не натворишь глупостей.
Гарет молчал.
Я встал и взял дорожную сумку с аккуратно уложенным астрариумом. Брат поднял на меня глаза.
— Не пропадай надолго. Ладно?
— Не собираюсь. А ты запомни: если понадоблюсь, позвони в представительство компании, и меня легко найдут.
Я наклонился над ним, собираясь обнять, хотя и смущался своего порыва. И в этот момент заметил на прикроватном столике альбом для рисования с начатым карандашным наброском женского лица. Оно показалось мне знакомым. Я поднял альбом и вгляделся в рисунок: Банафрит. Я узнал ее по фотографии в статье Амелии и еще по тени, которую отбрасывал астрариум в тот памятный вечер в Египте. Глубоко посаженные глаза, тяжелые брови, полные губы — ошибки быть не могло.