Шаманский бубен луны

Шавалиева Сания

— Как твои?

— Да вроде готовы. А твои?

— Переживают. Не стала сегодня давать домашку.

— А когда…?

— После шестого урока в столовой.

— … А ну-ка, ребята, не баловаться…ничего не слышно. Ага. Сама будешь?

— Да, у меня как раз шесть уроков…

Звенит звонок, китовая пасть школы, проглотив мелюзгу, захлопывается и начинает сытно переваривать знания.

— Мурзина! — Борзин подкараулил Асю у раздевалки. — Ты что про меня фигню написала? Борзин, Борзин, борзота, подари два пятака… Офигела совсем?

Ася остановилась, обернулась.

— Между прочим, это тайна.

— Да какая нафиг тайна. Хочешь в темноте башкой разбиться о лед?

— Борзин! — Сделала шаг навстречу однокласснику. —

Борзин, Борзин, простота, а в рыло хо?

Борзин предусмотрительно отступил.

— Еще посмотрим, что пацаны скажут. Поэтесса фигова! Частушочница сраная. Мудила.

— Совсем оборзел, — замахнулась Ася портфелем.

— Девки ржут, как кобылы.

— Значит, хорошо получилось.

— Писала бы про себя. Аська, Аська пидо…– заткнулся.

— Чего пи? — Кинула портфелем. Не долетел.

— Дура! Мы вообще с пацанами решили не идти на КВН.

— Трусы фиговы!

— Ты кого назвала трусами?

— Это я про одежду.

Борзин остановился, задумался.

— Все равно западло так делать!

— Борзин, отвали. Без тебя тошно.

— Если писать, то про всех. Чего про Шилкова не написала? Влюбилась?

— Тебе завидно?

— Чего завидно? — не понял посыл Борзин.

— Надо было влюбиться в тебя?

— Нафига мне. Нашлась тоже красавица! Не… ну справедливо же написать про всех! — твердо потребовал он.

— У нас на поддержку команды всего пять минут, всего девять частушек влазит.

— Секундомером мерила?

— Ага, последняя на семьдесят шестой скорости, 'что за визг, что за писк — Это Кропачев визжит, он, как маленький чертенок, весь урок нас веселит", — быстро протараторила Ася частушку про Кропачева.

— Вот и пели бы все девять про Шилкова, а я-то тут при чем. Он примерный ударник, ему твои частушки, как с гуся вода.

— Ты мне скажи, ты понял, что я сейчас пропела?

— Ни фига! Понял только, что Кропачев чертенок. Лучше бы про меня так написала, я бы с удовольствием был чертенком, чем борзой собакой.

— Про собаку не было. Не доказывай мне, что у тебя нет мозгов.

— Ну и гадина ты, Мурзина, весь праздник опошлила.

— Мне интересно, кто слил текст?

— Подслушал вчера после уроков. Бородулина разоралась на всю школу.

— Дикий ты. Вместо того, чтобы гулять с любимой по природе, шаришся по коридорам.

На лбу у Борзина вздулась вена.

— А еще что слышал?

— Ничего, только про себя и слышал. Кобылихи, — брезгливо бросил Борзин, достал из кармана сигарету, пошел на улицу.

— Псих, — крикнула Ася вдогонку.

Ася маялась до последней минуты. Шурудила записи и пыталась сообразить, чья частушка пакостнее. Похоже, хуже всех про Сергея Палаускаса. О чем она думала, когда писала такое сквернословие… хоть катай, хоть ноги вытирай. Хотя может прокатить. Палаускас не обидится — крепкий орешек, его колкими словами не проймёшь. Это такое молчаливое железобетонное создание, которое старалось быть невидимым. Да и на самом деле был таким, скромным, смиренным. Пацаны говорили, что он ходит на медведя. — Что прямо на медведя? — не верила Ася. — С ружьем? Один? В тайгу? — Шилков кивал, улыбался розовыми щеками. — Перестань, я, дура, поверила. У нас и медведей нет. — Пацаны ржали, Палаускас с ними. В этот момент он больше походил на здоровенного мужика, который по дикой случайности застрял в школе. Асе было его немного жаль, она ему гадости, а он в ответ улыбки. Он все ей прощал, и она это знала, и этим пользовалась. Все-таки про Палаускаса частушку надо исправить. Характер Палаускаса тут ни при чем, Ася сама порядочная гнида. Могла бы и про Шилкова написать, проехаться по его розовым щечкам. Похоже, со своими частушками Ася переборщила.

— Рита, — позвала Ася Герн, — Про Палаускаса у тебя?

— Ага.

— Давай исправим.

— Да пятый раз уже. — Защелкала замками нового портфеля.

Ого! По складкам сбоку… аж четыре отдела. Крутотень. Что бы такого найти гадостного, чтобы не сильно завидовать. Ах да, нашла. Цвет детского поноса. Ну прямо в точку. Можно сравнить с молочными ирисками, но лучше первое. Уф! Отлегло.

— Что-то про Палаускаса слишком, — смиренно произнесла Ася.

— … Ага. Если ты и про меня такое напишешь, убью.

— Вот и я про то же самое. У нас же Палаускас охотник, по тайге мотается, с белками бодается.

— Клево. Только до КВН осталось пара минут, не успею выучить.

— Пой с листа.

— Слушай, Ась, а не свалить бы тебе? Тоже мне, поэтесса нашлась. Мне еще краситься, а ты мне стихи суешь.

— Тогда я всем скажу, что про Палаускаса написала ты. Народное творчество.

— Ладно, — миролюбиво согласилась Рита и забрала листок у Аси, — тра-та-та, аха-ха-ха. Слушай, у тебя тут сплошной детский сад. По горам катается, с белками бодается.

— А если по горам катается, с волками бодается.

— Да хоть с медведями. У них рогов нет. Лучше по горам катается, с оленями бодается…И вообще, зачем ему бодаться с оленями? Он же охотник. Все не то, давай оставим про палас. Добрый мягонький палас…

— Учи эти, про палас забудь.

Ася уже сто раз пожалела, что связалась с этими частушками, с нее бы хватило печенья и салата оливье. Вчера с матерью весь вечер варили, крошили, заливали майонезом, а потом Ася украшала. Со свежего помидора стружкой срезала кожуру, аккуратно завернула в алую розу. С огурцом поступила тем же макаром, огуречная роза выглядела убого. Пришлось догоняться зеленым луком. Из перьев настрогала листья, опустила в воду, лук стал разбухать, распускаться в лианы. Собрала зелень в пучки, окутала розы. Хотела добавить лилии из оранжевой моркови: крутила-вертела, пока не поняла, что это перебор. Выдернула морковку из салата, съела. Вообще-то, если бы Ася знала, что мать чудесным образом в канун Нового года надыбает у заведующей кафе свежий помидор и огурец, то не стала бы мутить весь этот оливье, просто выложила бы на тарелку свежую овощную нарезку. За один запах обломились бы пять баллов. Пока Ася украшала, мать кружила рядом, делала вид, что ей безразлично, а сама смотрела и удивлялась фантазии дочери. Хотела научить дочку уму-разуму, а тут пришлось самой подсматривать. Словом, салат получился замечательный, а украшение и того лучше.

— Мурзина, а ты печенье сделала? — окликнула ее Василекина.

— Иди в жопу, — тихо пробубнила Ася. С Василекиной она не разговаривала с того самого ее дня рождения.

— Да хватит дуться. — Попыталась подружиться Василекина.

— Не разговаривай с этой дурой. — Прошла мимо Вера.

Ася мысленно послала обеих, пошла по классу искать свою сумку с печеньем, платьем и босоножками. Наконец, вытащила ее из-под чьего-то лифчика. — Не лапай, — буркнула Вера, забрала лифчик и кажется сдержалась, чтобы не плюнуть Асе в лицо. «А не офигела ли ты, подруга», — подивилась Ася прямо-таки ядерной ненависти. — Посмотрела, будто Ася ей с копейки рубль не сдала. — Я про тебя такую частушку забацаю, полысеешь. — Ася все-таки не понимала с какого вдруг перепугу Вера так на нее окрысилась, и конца края не было этой ненависти. Словно жили люди тихо-мирно у подножия горы, и вдруг кто-то вынул пробку из вулкана. Прорвало не хило, до уничтожения людей, садов, домов. Ася с тоской глянула вслед Вере и вытащила из сумки платье, которое только вчера забрала из ателье. Натянула через голову, почувствовала легкое возбуждение от шерстяной ткани. Как настоящая фотомодель, Ася выпрямилась, вскинула руки. Можно было подумать, что она сейчас на сцене под десятками софитов. Осторожно, маятником мотнулась из стороны в сторону. Юбка нарастающими мягкими волнами забухала по коленям. И тут Ася, словно подхваченная тонкой мелодией настроения, закружилась на месте, колокол юбки пошел широкими волнами, заскользил над полом цветущими барханами.