Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
Но тут начинаются разногласия. Каждый мыслит будущую Россию по-своему. Одни согласны примириться с конституционным монархом. Других устраивает только республика. Третьи мечтают о добром царе. Наиболее пылкие считают, что для блага народа лучше всего, если голова монарха скатится в корзину....
В среде морских офицеров он откровенен с Арбузовым. Арбузов пользуется уважением на флоте, в морских гвардейских казармах. Еще Михаил Бестужев... Самым осторожным образом он заговорил с Торсоном о возможностях восстания. Торсон выслушал со всем терпением, но, как ушат холодной воды, был его вывод: «Ничего из таких действий не выйдет. Неумная затея. История всех революционных вспышек таит в себе противоречия: порыв и расчет. И то и другое необходимо. Все в свое время, все в меру»... А на каких скрижалях записана эта мера?
На краю небольшого озера, укрытого снегом, стоит станция. Перемена лошадей. Хорошо размять ноги.
Смотритель скребет затылок, разглядывая подорожную Завалишина. Уж он привык по неуловимым на первый взгляд признакам различать чиновничью мелкоту, тароватых бар и настоящих «сильных мира сего». Вот и этот, видно, большой барин. Взять хотя бы дорожный ларец проезжего. Парижской, а не немецкой или крепостной работы. Едет со слугой. Молод, а как держится, уверен в себе.
...И опять дорога, и опять мысли.
...Аракчеев, Магницкий, Рунич, Фотий... Столпы новой политики. Никакой заботы о народе, победившем Наполеона, спасшем отечество. В самых аристократических салонах идут разговоры о царе, о его непристойных связях, о его странных отношениях с сестрой Екатериной, о припадках малодушия, о двуличности, о непоследовательной, неумной политике, лишающей Россию плодов ее побед, о постыдном небрежении славными делами великих адмиралов, и в особенности Ушакова, Сенявина. Этот замечательный флотоводец Сенявин сейчас так беден! Царь лишил его законных призовых денег, и он роздал товарищам по боевым походам все свое имущество. Даже пенсию ему выплачивают половинную.
...Замелькали московские переулки.
Сперва Завалишин решил было остановиться в доме дяди, графа Остермана-Толстого, но передумал и поехал в Армянский переулок к Тютчевым. Выбор оказался удачным. Хозяин отвел гостю весь верхний этаж с особым выходом.
Был период зимних приемов, балов и свадеб.
Двадцать второго ноября был бал у графа Остермана. Завалишина пригласил сесть на диван рядом с собой князь Сергей Голицын, резонер, любитель читать нравоучения. В это время в полуосвещенную гостиную вошел князь Дмитрий Голицын под руку с графом Петром Толстым. Голицын был московским главнокомандующим, а Толстой командовал корпусом.
Оба были явно озабочены. Хозяин дома шутливо спросил:
— Что это вы, господа? У меня в доме — и как на панихиде?
Тогда Голицын шепотом сказал:
— Получено известие... Государь простудился. Только никому, никому... Разумеете?
Через четыре дня был бал в особняке главнокомандующего. Было шумно и бестолково, как всегда на подобных сборищах, и Завалишин уехал домой — писать письма. Незадолго до рассвета к тютчевскому особняку подъехало несколько саней и экипажей. На лестнице раздался шум шагов, звон шпор. Первым вошел Алексей Шереметев со словами:
— Государь умер!
Эту новость сообщил своим гостям Голицын в конце бала.
День двадцать седьмого ноября прошел в совещаниях. Одоевский и Вяземский укатили в Петербург. Из столицы, из Таганрога, из Варшавы и обратно, загоняя лошадей, мчались курьеры.
Завалишину москвичи — члены общества—сообщили, что столица присягнула Константину и что они решили выждать, как покажет себя новый император.
Мучительно было ждать вестей о событиях в столице. И Завалишин, с обычной для него поспешностью, стал собираться в обратный путь, в Петербург.
Надо было проститься с дядей Остерманом-Толстым.
— Но ведь у тебя, кажется, подорожная на Казань и Симбирск, а не на Петербург? — прищурив один глаз, спросил граф.
— Я передумал.
— Ну, если сие не столь сложно, то рекомендую передумать еще раз.
— На этот раз не собираюсь.
— Ну, так я скажу по-другому. Уезжай как можно скорее... и притом на восток, а не на север. Знаешь, что сказал мне не далее как вчера главнокомандующий князь Голицын? «Чего это все прапорщики взбесились, скачут эскадронами в столицу?! Я по сему соображению запретил выдавать подорожные. Хотя кое-кто успел улизнуть». Понял?
— Все же мне необходимо ехать в Петербург, и я прошу...
— А позвольте спросить, молодой человек, зачем это поворачивать обратно?
— По моему соображению, политика должна измениться... Я имею в виду греков. Флот будет необходим, и каждый морской офицер...
— Все это хорошо, — перебил Остерман. — Изволь точно указать день выезда в Казань и далее в Симбирск... если не хочешь, чтобы я выпроводил тебя со своими людьми!
«Значит, как под арестом», — подумал Завалишин.
ПАУЗА
Когда умирал король Франции, герольд выходил на балкон королевского дворца и мрачно сообщал народу:
— Le roi est mort! [3]
И тут же, не давая пройти ни одной секунде, другим тоном, еще громче возглашал:
— Vive le roi! [4]
Ни одной секунды Франция Валуа и Бурбонов не должна была оставаться без короля. Это было бы потрясением основ, поруганием порядка и права. Все сдвинулось бы с места. Настал бы хаос. Не просто было умирать королю Франции!
3
Король умер! (фр.)
4
Да здравствует король! (фр.)
Умер Александр I. Автократ, глава обширной империи. Умер неожиданно, далеко от столицы, на другом конце огромной страны, в маленьком захолустном Таганроге. В черном траурном одеянии, загоняя лошадей, мчался вестник смерти через всю Россию.
Столица узнала о кончине царя последней.
С такой же торжественностью и также загоняя лошадей, мчался в Варшаву другой герольд, спеша сообщить Константину Романову о том, что со смертью брата он становится самодержцем, царем России, Польши, великим князем Финляндии и прочая, и прочая, и прочая...