Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
Матюшкина забросали вопросами... Здесь было все — и Перу, и Камчатка, и остров Святой Елены с Наполеоном, и Иркутск со Сперанским, и Аляска, и Колыма...
— Нет, так дело не пойдет, — решил Пущин. — Давай по порядку и давай больше о Сибири — о последней экспедиции. Сибирь — это наше будущее!
— Ну, ты еще напророчишь! — перебил его Данзас.
— Сибирь — океан земли... Леса, недра!
— Царство стужи и льдов...
— Золота и алмазов...
Матюшкин пожалел, что нет с ним его писем к Энгельгардту. В них были не только отчеты о путешествии с точным указанием месяца, числа и дня недели, они зафиксировали и настрой его души, его реакции на мелкие и крупные события трехлетиях странствий.
В самом деле — три с лишним года, где редкий день проходил спокойно, а тут выкладывай по порядку...
И опять посыпались вопросы...
— А спал где?
— У костра. А то и без костра, если, скажем, на льду или в тундре, где и травы не соберешь. Разве мох. Да и мох не везде бывает. Мхов я собрал десятки видов.
— Ну, а например... расскажи самое страшное.
Матюшкин задумался.
— Пожалуй, самое страшное было в Лабазном. Прожил я там две недели. Народу собралось множество — тунгусы, ламуты, якуты. Ждали большой охоты, которая должна была на всю зиму обеспечить кочевавшие здесь племена. Олени показались поблизости. Все было готово. Охотники уже дали знать — идет огромное стадо. Будет мясо, будет кожа и все то, что дает олень для хозяйства кочевника. Охотники затаились. Спаси бог спугнуть стадо! Оно уйдет в бесконечные просторы, а племя будет обречено на голод...
— Какой ужас! — прошептал кто-то из слушателей.
— И вот, — продолжал Матюшкин, — на моих глазах случилась беда. Какая-то женщина в поисках питательных кореньев перешла реку. Передовой олень увидел ее, шарахнулся в сторону. За ним пошло и исчезло все стадо. Охотники были в отчаянии. Женщины рыдали, рвали на себе одежду, волосы: их ждал голод... Мучительная, медленно надвигающаяся гибель.
— Почему же они не переменят место, не перейдут к югу?
— Они привыкли жить оленьим промыслом. Они не знают другого, не знают, что делается в других местах. Их никто не просвещает. Некоторые племена вырождаются. Исчезли вовсе племена омоков и юкагиров. Голод, болезни, оспа грозят ламутам, тунгусам... А теперь к ним занесли еще и сифилис. Одно из преданий говорит, что по берегам могучей реки Колымы жило многочисленное племя, что в ночь на небе не бывает столько звезд, сколько горело огней омокского племени. Но под натиском пришельцев они покинули долину родной реки и ушли. А куда — неизвестно.
— А где ты потерял палец? — спросил Яковлев.
— Ну, это просто. Это еще в тысяча восемьсот двадцать первом году летом я шел на ялике в устье Колымы. В ялике с нами были ездовые собаки. Ялик шел к берегу. Собаки решили, что пора им на землю, и бросились в воду. Ремни резко натянулись, и лодка накренилась, черпая воду. Матрос не знал, что делать. А я схватил топор и в спешке, обрубив ремни, прихватил и палец. Потом была гангрена, но, к счастью, обошлось.
— Ты так рассказываешь, как будто это обычный случай... Вы тогда не перевернулись?
— Нет. Но купаться приходилось не раз, и не только летом, а и в ледяной воде, зимой. Нет коварней реки Индигирки. На ней то и дело случалась беда. Если не мель, так камень. То греби, то табань! Глядишь, проломлено дно. Надо выгружать все, чинить карбас, нагружать сызнова и сызнова вперед.
— Я все же не пойму: где и когда вы отдыхали? Я смотрел твою карту. Тайга, горы, это еще туда-сюда, а вот болото, тундра, наконец, льды. Ваша экспедиция прошла тысячи верст. — Кюхельбекер смотрел на Федора третьего испытующе. Он верил в себя, в свою способность перенести ради идеи многое, отказаться от всех благ, совершить подвиги, но побеждать природу!..
Матюшкина не смутила его недоуменная реплика. Увлекшись воспоминаниями, он сейчас был не в Москве, в натопленной квартире, за столом, уставленным напитками, а там... Он вспомнил охотника-юкагира, который после удачной охоты убежденно говорил, что сам царь, питается только оленьими языками и сахаром...
С улыбкой, совсем не соответствовавшей воспоминаниям, Матюшкин продолжал рассказ о том, как, прибыв в город Нижне-Колымск — исходный пункт экспедиции, он, вопреки ожиданиям, не нашел никаких запасов — ни рыбешки, ни бревна, ни ездовой собаки.
— Разве вы не получили указаний из столицы от иркутского генерал-губернатора? — спросил он исправника.
Исправник и не думал лукавить.
— Все было. Все получил. Но разве я мог хоть на минуту допустить, что флотские офицеры действительно прибудут сюда, на край света!
— И вы ничего не заготовили?
— Как видите.
— Как же вы вышли из положения? — спросил «паяс».
Матюшкин молчал... Как рассказать им, живущим в тепле и с прислугой, что он тогда переживал и какую деятельность он развил в этом заполярном городишке, каким тоном он разговаривал с местным начальством, как выпроваживал в «три шеи» посетителей, как местные чиновники бегали от него на улице. Как чиновничьи жены боялись этого бешеного начальника со столичными бумагами.
Матюшкин развел руками и спокойно сказал:
— К приезду Врангеля и других членов экспедиции все было в порядке. Врангель так и не узнал, что, прибудь он на две недели раньше, сидел бы на сухарях и воде из талого снега.
— А ты, значит, сидел?
Матюшкин кивнул головой. Воспоминание было не из приятных.
— Хуже всего было на торосах. Как не поломали ноги — один бог знает. Согреться негде. Еды нет. Под тобой океан, а воды нет, лед сосали.
— И ты говоришь, неделями так? — спросил Елович.
— Пятьдесят пять дней всего были на льдах в море.
Вино и тепло московского дома разнеживают. Но неугомонный Кюхельбекер требует:
— Расскажи все же, что вы там искали? Ради чего приняли труды и совершали подвиги?
— Мы должны были обследовать северо-восточные берега Сибири. Мы прошли от Индигирки до Колючинской губы, побывали на Медвежьих островах. Нанесли все это на карту.
— Значит, вы шли и по морю, как по земле. И сколько же вы так прошли?
— Многие сотни верст.
— Без жилья в адский холод?
Матюшкин молча кивал головой.
— Так вы же герои! Как же вас отметили?
— Врангель получил чин капитан-лейтенанта, Владимира четвертой степени. Да еще деньгами...
— А ты?
Матюшкин смущенно молчал. Он и сам не знал — получит ли он чин лейтенанта...
— Да уж этот адмирал де Траверсе! — рассердился Вильгельм. — Три с лишним года такой жизни...
— Не жизни, а подвига! — хмурился Пущин.
— На извозчике по вьюжной Москве проехать — и то потом надо отогреваться.