Шизофрения
Шрифт:
— Да-да! — Кларисса, которая при встрече поздоровалась суховато и сдержанно — будто была обижена на что-то, повернулась с пассажирского сиденья впереди. — В Версале — чудесно! Будто переносишься в век галантных кавалеров, прекрасных дам и любовных утех, — бросила взгляд на Александру.
— Надо же! А я именно сегодня не захватила с собой веер, — посетовала та, посмотрев на Клэр чуть насмешливо. — Но, если честно, — просительно посмотрела на Николя, — хочу в психиатрическую больницу… Сальпетриер, если это по пути, а потом — на кладбище.
— Куда-куда? — в один голос воскликнули Кларисса и Николя.
— Соскучились по работе? — задал Николя следующий вопрос.
— Не рановато ли на кладбище, мадам доктор? Жизнь так прекрасна! —весело воскликнула Кларисса.
— Отвечаю по-порядку, — Александра повернулась к Николя. — Перед входом в больницу установлен памятник Филиппу Пинелю, который первым решил снять цепи с психических больных. Представляете, какой это был шаг для того времени?
— Решил или… решился? — не преминула задать уточняющий вопрос Кларисса, на губах которой зазмеилась усмешка.
— Каждое решение требует решимости, — будто ни к кому не обращаясь, сказала Александра и… улыбнулась Клариссе. — Я вот, когда не знаю, какое решение принять — обычно говорю «нет».
— А я предпочитаю «да», — с вызовом сказала Кларисса и отвернулась.
Николя недоуменно посмотрел на помощницу, потом на Александру, силясь понять скрытый смысл их разговора.
— Никогда не была в Сен-Женевьев-де-Буа, — вернулась Александра к обсуждению маршрута поездки, — а там столько знаменитых русских. Давайте съездим? Пожалуйста…
— Боже, как все просто, — рассмеялся Николя. — А мне-то показалось, вы беспокоитесь, что я не справлюсь с ролью галантного кавалера двух прекрасных дам, оттого и не хотите в Версаль, — весело сказал он.
— Справится. Ручаюсь, — неугомонная Кларисса снова повернулась к Александре и тут же отвернулась, заметив неодобрительный взгляд Николя.
— Верю на слово, — улыбнулась Александра.
— Ну, что ж, на кладбище, так на кладбище, — решил Николя. — Тем более, что я там давно не был. А мои предки похоронены в Систероне в фамильном склепе, — сказал он, будто оправдываясь. — Да и не всех можно хоронить на кладбище…
Уточнять, что имел в виду Николя, Александра не стала, потому что знала, на кладбище нельзя хоронить самоубийц. Захочет — сам расскажет.
Ехали молча. Слушали музыку Моцарта. Николя был задумчив. Лишь на подъезде к Сен-Женевьев-де-Буа прервал тишину, сказав, что в 1927 году по инициативе княгини Мещерской открылся Русский дом для престарелых русских эмигрантов, рядом с кладбищем был куплен участок земли, и на нем построена церковь Успения Божьей Матери по проекту художника Александра Бенуа.
…Они медленно двигались по дорожке между рядами памятников и крестов — православных, старообрядческих и католических, примиренных единой землей. Николя с Клариссой сначала держались рядом, а потом немного отстали, предоставив Александре возможность побыть одной. Она шла, прислушиваясь к тишине и похрустыванию мелкого гравия под ногами, и будто неторопливо перелистывая страницы книги прошлого. Здесь, на кладбище среди имен и лиц, глядевших с поблекших керамических овалов фотографий, которые были лишь крошечной частью рассеянных по миру обломков бурей разбитого корабля, всплывал образ иной России — Атлантиды, погрузившейся в волны времени.. Перед глазами поплыли знакомые по книгам фамилии: Врангели, Шереметьевы, Львовы, Долгоруковы, Волконские, Родзянко, Иван Бунин, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Константин Коровин, Серж Лифарь… … Князья, графы, бароны, хорунжии, поручики и корабельные гардемарины, писатели, поэты, художники, балетмейстеры. Могилы митрополитов, архимандритов, протопресвитеров, протодьяконов, иподьяконов, монахов, иереев и иноков, закончивших свой земной путь вдали от православной земли. Ушедшие в прошлое имена, слова и смыслы… Здесь же — недавние имена: Андрей Тарковский, Александр Галич, укрытый пестрым мозаичным покрывалом Рудольф Нуриев и многие другие — беспокойные дети уже новой России, таланту которых оказалось тесно в клетке. Извечно повторяющиеся триумф и трагедия… Здесь среди могил Александра думала о том, что некрополь — город безмолвия, где у каждого — свой дом, в котором засыпает мирская суета со страстями, желаниями, мечтами, волнениями и заботами. Место, где все уснувшие — равны и соединены общей тайной ухода. А живые приходят сюда не только, чтобы почтить память ушедших, но в душе каждый, разглядывая чужие надгробия, примеряет на себя смерть. Или бессмертие… Наверное, потому и тянет людей на древние захоронения, где можно ощутить дыхание вечности, прикоснуться к прошлому и осознать себя частицей бесконечного хода времени. Но если человек не может создать собственную историю, ему остается только благоговеть от прикосновения к зримым остаткам чужой. Поэтому чашка, из которой пил Наполеон, вызывает гораздо больший трепет, чем кусочек метеорита, упавшего на землю миллионы лет назад…
…— Да-а, — задумчиво протянул Николя, когда они отъехали, — не могу не сказать привычную фразу о том, что посещение кладбища всегда навевает мысли о бренности всего земного и, конечно, о смысле жизни.
— И что вы, Николя, думаете по этому поводу? — спросила Александра.
— Смерть — завершение жизненного пути, некий счет, в нижней части которого, на могильном камне написано «Итого» и хорошо, когда есть, что написать. У кого-то — просто имя, у кого-то — удивительную жизнь. Обратили внимание на надгробие сестры милосердия Надежды Плаксиной?
Александра вопросительно взглянула на спутника.
— Надежда Дамиановна Плаксина, урожденная Снитко, — полный Георгиевский кавалер, что само по себе вызывает восхищение! Но посчитайте, она ведь родилась в 1899 году, значит в начале Первой мировой войны ей было всего пятнадцать лет! А когда Россия вышла из войны — восемнадцать! И — полный Георгиевский кавалер! Но — забыта на родине. И, насколько мне известно, таких женщин было много.
— Сейчас у нас мало кто способен на жертвенный подвиг ради родины, — задумчиво сказала Александра. — Смысл жизни ищут в другом.
— У каждого свой смысл — сказал Николя. — Для одних — прожить в свое удовольствие, для других — отмучиться побыстрее, для третьих — обессмертить имя.
— Имя живет в памяти потомков и надписях на надгробиях, если, конечно, могилы предков священны и неприкосновенны, — заметила Александра.
— Выносите приговор археологической науке? — Николя засмеялся.
— Не археологической науке, а тем, кто беспокоит тела умерших. Что важного для человечества узнали ученые, распеленавшие тысячелетние мумии фараонов? Секреты бальзамирования? Для чего? Разве сейчас кого-то бальзамируют по древней методике? Когда патологоанатом исследует труп, он ищет причины смерти, и в этом есть хоть какой-то смысл для живых.
— А восстановление внешнего облика Тутанхамона? Разве вам не интересно, как он выглядел и отчего умер? — воскликнул Николя.
— Ну, да, наверное, интересно увидеть оживленное компьютерной графикой лицо и осознавать, что его — такого великого и могущественного — уже нет, а ты — существуешь и можешь почувствовать вкус выпитого кофе и аромат выкуренной сигары и у тебя еще есть шанс совершить что-нибудь этакое — заметное для человеческой истории.
— Например, застрелить Джона Леннона или Джанни Версаче, — скептически заметила Кларисса.