Штормовое предупреждение
Шрифт:
Спустя минуту Ева ударила его ножом.
То есть не то, чтобы прямо ударила. Он сначала не понял, что происходит. Резкая боль вывела его из состояния туманного блаженства, и в первую секунду ему показалось, что просто какая-то часть кровати упирается неудачно, и стоит всего лишь передвинуться. Но он почти моментально же отмел эту мысль. Попытался отпрянуть, но Ева вцепилась ему в горло, и он закашлялся, чертовски отчетливо ощущая ее ногти. Он их хорошо сегодня рассмотрел – пока она вела машину и пока они ужинали. Ровные, аккуратные, не слишком длинные и покрытые перламутровым, с легким розовым оттенком, лаком. Они не выглядели опасными. Они не выглядели и как что-то, что может причинить такой дискомфорт, как сейчас, когда не получается вытолкнуть
Текла кровь. Постель под ним уже была мокрой, и ощущение было не из приятных. Придется действительно что-то делать, не выйдет просто пустить на самотек. Он чувствовал лезвие каждый раз глубже, чем до этого, будто оно прорывало себе нору в его теле, и Ковальски поймал себя на том, что боится. Боится, что лезвие угнездится в нем, обоснуется, а утром ему понадобится патологоанатом… Эта мысль внезапно отрезвила его. Лейтенант взбрыкнул под наездницей, стараясь освободиться, лезвие самым кончиком чиркнуло по его коже, соскальзывая. Он почувствовал раздраженное разочарование – лезвия или, может, женщины, которая его держала. Ева потеряла равновесие, и ей пришлось выпустить его горло, чтобы схватиться за что-то и не упасть. Ковальски вдохнул полной грудью, чувствуя, как закружилась от этого голова.
– Хватит!
Тяжелое дыхание в полутьме, а затем – звон металла о ламинат пола. Удаляющиеся шаги. Шум воды.
Ему все же пришлось рвать эти треклятые наручники, потому что иначе было не освободиться. Он содрал кожу на руках – впрочем, по сравнению с тем, что сейчас чувствовало то место под ключицей справа, ободранные запястья вообще не конкурировали. Нож он увидел сразу же – небольшой, из современных, складных, хитрой формы – это теперь называлось «футуро-дизайном» – он валялся на полу. Ковальски его поднял и положил на полку: чтобы после никто не наступил и не порезался. А потом пошел в санузел.
Там было слишком светло – по глазам ударило белой пеленой, и он какое-то время стоял, приходя в себя и моргая, стараясь чтобы вышло побыстрее. А потом рассмотрел Еву. Это был первый и, он надеялся, последний раз, когда он застал ее в слезах.
Она сидела на полу душевой кабинки, обняв колени. Ее трясло.
– Ева, – позвал он. – Ева, что такое? Ева?!
Он перекрыл воду, вытащил из этого ненадежного укрытия Еву, и попытался взять на руки, но понял, что места им не хватит. Тем не менее, все же доставил назад, к кровати. И, не найдя злополучного полотенца, укутал покрывалом – ядовито-малинового цвета, атласным, с присобранными краями. Закутал и обнял, прижав к здоровому левому плечу. И держал так, пока Еву не прекратило колотить и пока она не затихла. Слезы ее были, как гроза – даже когда кончились, каждый вздох приносил их отголосок.
А потом они все же устроились на разворошенной кровати, спихнув на пол запачканную его кровью подушку. Ева уложила ему голову на плечо и долго, очень долго молчала, кусая губы. Ковальски погладил ее по волосам.
– Что случилось? – тихо спросил он. – Скажи мне, мы, думаю, с этим справимся.
– Не справимся, – глухо отозвалась она. Вытерла решительно глаза и посмотрела на лейтенанта.
– Ты злишься?
– Нет.
– Правда не злишься?
– Правда.
– Я полоумная баба, которая обещала с тобой переспать и покромсала ножом в ленточки, а ты не злишься? Ты нормальный вообще?!
– Ева, – он чуть надавил на
– Я думала ты… – она замялась. Вздохнула. Посмотрела на него мрачными заплаканными глазами. Веки покраснели, сделав ее старше.
– Я получаю удовольствие от чужой боли, – сообщила она тяжелым голосом. – Так всегда было. Со мной никто не уживался из-за этого. Никто не выдерживал. Это со мной с самых ранних лет. Одна сторона медали – эта, а вторая – та, что я умею перенаправлять это желание, так, что… Так, что именно оно помогло мне в итоге попасть в элитный отряд. В любом другом месте я была бы просто выродком. А тут я ценный кадр. Полезный и нужный член команды. Просто никому не стоит знать, что именно делает меня такой. Да, – она сказала это «да» так, будто отвечала на его не заданный вопрос. – Да, это, наверное, можно было бы вылечить. Но тогда я перестану быть мной. Тот мой цельный характер и все прочее, что тебе так пришлось по вкусу – все остальное, что делает меня – мной, все уйдет, а я превращусь в курицу, и меня выгонят, как бесполезную клушу. И куда мне тогда идти?! Я люблю то, что я делаю!
Ковальски снова погладил ее по голове, но Ева раздраженно сбросила его руку.
– Если дело доходит до чего, я всегда предупреждаю, что ждет в моем лице. А тебя не… не предупредила, – она сцепила руки перед собой в замок так, что пальцы побелели. – До конца, то есть, не предупредила. Хотела. И не сделала этого. Подумала, что.. Понимаешь… Я смотрела на тебя, и я же не слепая. Твой Шкипер командует тобой, и ты подчиняешься, и я подумала, что это очень говорящий показатель. Ты… Не обижайся Адам, ладно? Ты просто словно создан для того, чтобы подчиняться. И одно к одному сошлось. Я тебе понравилась. А ты готов был принять мое главенство. И я побоялась все разрушить. Побоялась сказать: “Знаешь, Адам, у тебя не получится сделать мне приятно, если я не пущу тебе кишки”… То есть… То есть я сказала. Я сказала, что люблю доминировать, что я буду и буду делать что захочу, а ты согласился. Я проверила, насколько далеко я могу зайти, я спросила, не передумаешь ли ты, а ты дал понять, что не передумаешь. И я сама себя убедила, что это полное согласие… И у меня давно ничего не было. Все одно к одному сошлось… Я это уже говорила. Давно не было, а тут ты, и согласен, и…
Ковальски снова обнял ее, снова прижимая к здоровому плечу.
– Не плачь – попросил он. – Я никогда не знал, что делать с плачущими людьми, не умею утешать. Не плачь, пожалуйста.
– Оно само, – буркнула Ева. – Если неприятно – не смотри.
– Это не неприятно. Я просто не знаю, чем тебя утешать и как помочь.
– Что ты тут вообще еще делаешь?.. – Ева закусила губу. – По здравому соображению ты уже должен был одеться и уйти!
– И оставить тебя тут в слезах? Что ты такое говоришь?
– Я тебя ножом ткнула!..
– Что ж, бывает.
– «Бывает»?! Это все, что ты можешь по этому поводу сказать?! «Бывает»?!
– Ева, – терпеливо повторил он. – Скажи, ведь до того как лечь в одну постель, мы друг другу симпатизировали, не так ли?
– Да.
– Так неужели что-то поменялось? Ты была собой до этого, и ты нравилась мне. Ты осталась собой и по-прежнему нравишься мне. Можно быть с человеком в хороших отношениях и без постели, разве нет?
– Ты хочешь сказать… – Ева нахмурилась. – Ты ведешь к тому, что… Ты простишь мне это все?
– Я и не сержусь. Хотя ты напугала меня.
– Я неадекватная! Я могла тебя убить!
– И что? Рико тоже неадекватный и может меня убить, это повод не дружить с ним? А какой бывает неадекватный Шкипер, Ева! Вам с Рико обоим до него еще деградировать и деградировать!
Его собеседница поневоле рассмеялась этим словам.
– Ты понравилась мне, как человек, а не как объект полового интереса. Если бы я теперь ушел, это значило бы, что я не был с тобой честен, а мы ведь договорились, что будем, разве нет?