Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Шрифт:
Это общая часть.
Что касается матерьяла – любезен мне более всего «Граф Нулин» [1513] – но здесь сильны и чисто историко-литературные мотивы.
Итак, жду Ваших указаний, коими мог бы я руководствоваться при выборе темы для моей дипломной работы.
В случае, если Вы не найдете удобным принять от меня дипломную работу, мне придется кончать у Вс. Мих. Зуммера [1514] или по философскому отделению, а этого за год почти наверняка не сделать.
1513
Согласно предоставленной архивной справке, в неразобранной части фонда В. А. Мануйлова (ЦГАЛИ СПб. Ф. 440) имеется его неопубликованная работа «“Граф Нулин” и “Евгений Онегин”» (1925–1926). Ср. сообщение в письме Н. Н. Пунина П. Н. Лукницкому (Ленинград, 1 сентября 1927 г.): «Мануйлов сидит на диване и с жаром разговаривает о “Графе Нулине” и “Онегине” ‹…›» (Н. Гумилев, А. Ахматова: По материалам историко-литературной коллекции П. Лукницкого. СПб., 2005. С. 304. Публикация Т. М. Двинятиной).
1514
Всеволод Михайлович Зуммер (1885–1970) – историк искусства, археолог, ориенталист; с 1923 г. заведующий кафедрой истории искусства Бакинского университета, с 1924 г. профессор (защитил
Ваши рукописи уже отправлены Ольге Александровне. [1515]
У Сергея Витальевича опять прошлогодняя история с ногой, но пока он еще двигается кое-как по комнатам. Зуммеры уже приехали. [1516]
Посылаю вчера написанный стишок, [1517] т<ак> к<ак> совершенно не знаю, каков он: Сергей Витальевич и Зуммеры – хвалят.
Ужасный, крепкий-крепкий привет Лидии Вячеславне и Диме.
1515
О. А. Шор. См. примеч. III к п. 1.
1516
С. В. Троцкий после отъезда Ивановых из Баку поселился в квартире В. М. Зуммера и М. М. Васюхновой-Зуммер.
1517
Стихотворение было опубликовано в сборнике «Норд» (Баку, 1926. С. 11), вошло (без посвящения) в книгу В. А. Мануйлова «Стихи разных лет. 1921–1983» (Л., 1984. С. 32). В этих публикациях строфа III отсутствует, в строфе IV вместо первой половины ст. 13 («Огня не зажигай!») – первая половина ст. 9: «Не закрывай окна!».
Будаговская 36, кв. Блинковых.
С. М. БлинковуВетерКакая буря! Как скрипят и стонутИ всхлипывают ставни, рамы, двери;Как будто мы не дома, не на суше,А на качающемся корабле…Я никогда не видел, чтобы лампа,Подвешенная к потолку, от ветраГуляла равномерными шагамиВперед-назад, как сонный часовой…Не закрывай окна! На подоконникПоставим увядающие розы:Пусть разлетятся на ветру осеннемВеселой стаей пестрых мотыльков.Огня не зажигай! Придвинься ближеИ слушай, что рассказывает ветер;Он перелистывал живые книгиСвященных рощ и вековых лесов!Сначала я ждал от Вас весточки, потом стал догадываться, что ее не будет (и не верилось этому); потом обрадовался несказанно, узнав от Сергея Витальевича, что письма мои получены и на них последует ответ. [1518] Ожиданиями этими, опять, жил с утра и до вечера и, до прихода почтальона, день не клеился – пока не выяснялось – «письмо будет завтра!» Письма еще нет, и я его уже не жду.
1518
С. В. Троцкий регулярно переписывался с семьей Ивановых (в Римском архиве Иванова сохранились 24 его письма за 1924–1933 гг.). Письма Иванова к нему, по всей вероятности, утрачены (при аресте Троцкого в 1937 г.).
Только вижу Вас во сне каждую ночь почти, и недавно, проснувшись, не мог я уже заснуть – так хотелось Вас видеть и так не верилось, что это невозможно сделать.
Та радость, которую Вы принесли мне, дорого мне досталась – мне приходится расплачиваться теперь за нее все растущей, тоскующей любовью. Я люблю вспоминать о Вас, но это так тяжело: неужели же все невозвратно. Чем больше я живу, тем убедительнее для меня моя Любовь к жизни и радостность моя – и, как бы мне ни было трудно и тяжело жить (и внешне и внутренне), радость моя крепнет и ширится. Любя всё живое (а мертвого вообще нет), в любви этой я становлюсь все суровее и тверже и, со столькими людьми встречаясь, и, будучи нужным им – в отдельности, для себя – никого я не люблю. Это я понял уже довольно давно. Может быть, путь мой и тяжести, взятые мною добровольно, есть иллюзия и обман, но назад я не отступлю и чем дальше иду я, тем больше вижу, что я одинок в этом пути и никого с собой брать не могу – хотя были и такие, которые пошли бы за мной – если бы я имел слабость позволить им.
Любить для себя на пути моем почти невозможно – это помешает мне, – помогать же я должен иначе – не беря с собой – но обгоняя.
И люблю я одного только Вас. Вы далеко, далеко впереди меня – только следы я различаю; Вы шли при другой погоде, и Ваше солнце – другое солнце, чем мое, – но земля у нас одна, родная. Мой путь не может быть таким, как Ваш – и я не знаю – могу ли я даже любить Вас; – иначе я должен был бы отказаться и от пути своего и слушать и видеть – куда поведет Учитель. Может быть, так надо, чтобы мы разлучились рано или поздно и чтобы я прошел испытание без Вашей помощи. Мне еще трудно говорить обо всем этом – я боюсь, что даже Вы – не поймете сейчас меня – но все это очень важное. Конечно, я еще малый и глупый, но все чаще и чаще начинаю я думать, что так любить, как я люблю Вас, – я не должен – ибо это уже есть грех перед самим собой и задачами, возложенными на меня. Это не гордость – это просто сознание ответственности взятого на себя пути.
Вот чем утешаю я себя! Во внешнем мире д'eла у меня еще больше, чем в прошлом году, но я стал ровнее и устремленнее к главному, а потому горю более устойчивым, не таким трепетным огнем. Я стал сильнее.
Много новых людей. Во встречах с ними все больше вижу и люблю Достоевского. Гоголя я не то чтобы боюсь, но обхожу подальше.
Достоевским заменяю разговоры с Вами. В службу вхожу целиком, живой <?>, по-душевному – и часто за это даже себя ругаю:
«Доколе звездный голос мой и пламеньТы будешь безрассудно расточатьВ слова бумажные, на мертвый каменьПод круглую, тяжелую печать?»Что должно сейчас делать: петь и радость благовествовать – или камни тесать на новую стройку, чтобы руки были в крови и душа без песен тосковала – вот самое для меня тревожное сейчас. Веры в себя во мне много, да не песен просят от меня люди, а хлеба – самого простого.
Как служить им? Вот главное… Служить-то я хочу – только просят они у меня слишком малое. Здесь трудно говорить об этом; только вопрос разрешить нужно во что бы то ни стало. Пишу об этом стих<отворение> «Разговор с душой» – для меня это то же, что: «Поэт и чернь». [1519] Внешних тяжестей много, занят я страшно, на университет почти нет времени, учусь усталый, сонный – но на это я не обращаю внимания, к этому я привык давно – тяжелей внутренний рост, слишком быстро иногда идущий. Человек я практический, действенный – не могу мысль продумать без того, чтобы ее в дело не пустить, поэтому-то каждая мысль – так важна для меня и богата последствиями – и на всем внешнем строе жизни отражается. Времени так мало, что оставшиеся 9 экзаменов и занятия французским языком с Сергеем Витальевичем застряли – и когда расчищу для них время – ума не приложу.
1519
Подразумевается стихотворение А. С. Пушкина «Поэт и толпа» (1828).
Много пишу – не только стихи, но, хоть еще и рано, учусь писать прозу. Печататься еще не тянет – знаю: все впереди – не пора еще. На Пушкина нет времени – это досадно. Багрий теснит и припирает всячески. Успеваю слушать в Университете семинарий по Софокловой Антигоне у Петра Христиановича [1520] (какой он хороший); курс по Платону у Гуляева [1521] и его же методологию наук. Ходил бы на Евлахова [1522] – да занят на Баилове, [1523] как раз в его часы. Стал бывать у Леонида Александровича Ишкова [1524] – он мне доставил на днях большую радость, разговорившись за вином, до поздней ночи, о Пушкине и о моей работе над «Графом Нулиным». Если бы было время – я написал бы хорошую работу – у меня столько новых открытий и догадок – всего только не напишешь – места мало. Леонид Александрович заинтересовался темой и со мной согласен. Он советует мне не выбирать никакой другой темы для дипломной работы и писать ее, если нельзя у Багрия, – у Томашевского. [1525] Очень жалеет, что нет Вас. Если у Вас есть какие-либо советы относительно моей дипломной работы (подробности моего разговора с Багрием я писал Вам еще в октябре), напишите, пожалуйста, записочку для меня и приложите в письмо к Сергею Витальевичу – мы видимся часто, и он передаст ее мне.
1520
П. Х. Тумбиль.
1521
Александр Дмитриевич Гуляев (1870 –?) – профессор по кафедре истории философии в Бакинском университете (с 1920 г.), впоследствии его ректор. В очерке «“Самое главное”, или Как я стал хиромантом» Мануйлов упоминает, что Гуляев читал лекционный курс под заглавием «Платон и Маркс» (Мануйлов В. А. Записки счастливого человека. С. 418). Е. А. Миллиор вспоминает («Беседы философские и не философские»): «Проф. А. Д. Гуляев читал нам историю древней философии. Специальностью его был Платон. Многие годы изучал он великого идеалиста, но работу о нем ему так и не удалось опубликовать. Читал с необыкновенной простотой и ясностью» (Вестник Удмуртского университета. Специальный выпуск. С. 15). В бакинской библиотеке Вяч. Иванова имелись книги А. Д. Гуляева «Этическое учение в “Мыслях” Паскаля» (Казань, 1906) и «Логика (теоретическая)» (Баку, 1921). См.: Обатнин Г. В. Материалы к описанию библиотеки Вяч. Иванова // Europa Orientalis. Vol. XXI / 2002: 2. С. 329.
1522
Александр Михайлович Евлахов (1880–1966) – историк литературы, автор работ по философии и психологии художественного творчества; избран профессором Бакинского университета в 1923 г. на основании отзыва Вяч. Иванова о его научной деятельности, который приведен в статье Н. В. Котрелева «Вяч. Иванов – профессор Бакинского университета» (С. 329–330).
1523
Баилов мыс в Баку (по имени легендарного древнего города Баила).
1524
Л. А. Ишков (1885–1927) – профессор Бакинского университета по кафедре всеобщей истории, декан историко-филологического факультета (с 1921 г.); 22 июля 1921 г. председательствовал на защите Вяч. Ивановым докторской диссертации. Узнав о скоропостижной кончине Ишкова, Иванов написал поминальное четверостишие «Ишкову» («К этому камню придет ученик, придет и рабочий…») (Русско-итальянский архив III. С. 35. Публикация Д. В. Иванова и А. Б. Шишкина). В перечне книг бакинской библиотеки Вяч. Иванова, отправленном в Рим В. М. Зуммером в письме от 14 марта 1925 г., значится книга Л. А. Ишкова «Рабочее движение и государственное развитие Англии во 2-й половине XVIII и в XIX в.» (Тифлис, 1919); пропущена в указанном выше (см. примеч. IV) описании, составленном Г. В. Обатниным.
1525
Всеволод Брониславович Томашевский (1891–1927) – один из организаторов и профессор Бакинского университета, лингвист-санскритолог; член партии большевиков, заместитель комиссара народного просвещения Азербайджанской ССР. С 1926 г. – ректор Ленинградского университета. О его общении с Вяч. Ивановым в Баку вспоминает Л. В. Иванова: «Очень часто, почти каждый вечер, бывал проф. Всеволод Томашевский, который занимал тогда пост замнаркома просвещения, очаровательный человек, добряк, коммунист старинного романтического стиля, санскритолог, но, к сожалению, безнадежный алкоголик. Сидели они вдвоем за бутылкой водки и беседовали до позднего часа» (Иванова Лидия. Воспоминания. Книга об отце. С. 98).
Как бы дорого я дал за то, чтобы посмотреть сейчас на Вас, когда Вы читаете эти строчки, на Лидию Вячеславну и на Диму. Увидимся ли мы и когда? Меня теперь уже тянет из Баку – здесь стало как-то тесно – тянет меня только не в Москву, а в Петр'oполь. Там много друзей и там литература как-то роднее и выше.
Другое дело, если Вы вернетесь в Баку осенью. Только университет стал уже не тот. Педфак дает себя чувствовать.
Боюсь, что не разберете моего письма – а разборчивее не могу!