Скифская история
Шрифт:
Передавая свидетельства о завоевателе Константинополя султане Махмете II, который "един сам хотящи всего света обладателем быти, не хотящи никого слышати обладателя или равнаго себе", Лызлов добавляет, что султан "с московским же великим государем князем Иоанном Васильевичем дружбу хотящи имети, слышащи о великой славе его, и мужестве, и победах над окрестными супостаты, лет 6990-го посла к нему послов своих о мире и любви с подарки немалыми" (л. 246). Если польские хронисты оправдывали действия короля Александра, заточившего в темницу своего союзника хана Шахмата, то в "Скифской истории" этот момент представлен как акт предательства польского короля (л. 30об.-51; Стрыйковский, т. 2, с. 324; и др.).
Более непримиримо относился Лызлов к религиозным оценкам.
В "Хронике всего света" М. Бельского было презрительно сказано, что во время осады Константинополя султаном Баозитом II посольство императора Мануила прибыло в Рим и во Францию "zebrac pomocy", выпрашивать помощи, словно нищие (Указ. соч., л. 177). Лызлов, напротив, был склонен защитить православного {439} императора и обвинить католическую сторону: "Царь же Мануил, видев таковое бедство, принудися сам ити из Константинополя во Италию, в Рим к папе, и во Францию, просящи помощи ко избавлению Константинополя. Но ничтоже от них обрете помощи",- заключает автор, вопреки тому, что именно действия западноевропейских государств воспрепятствовали тогда падению Царьграда (л. 200об.) 86. Зато, продолжает "Скифская история" на основе известия СК, денежную помощь единоверцам оказал великий князь московский Василий Дмитриевич, и московский митрополит Киприан, "и многи князи уделныя, и чин духовный".
Передавая рассказ М. Кромера о судьбе претендента на стамбульский престол Джема, скончавшегося в Италии, возможно, вследствие отравления его римским папой Александром VI Борджиа, Лызлов нисколько не сомневается, что именно папа приказал отравить Джема, приписывает это преступление Иннокентию VIII (л. 248) и, вольно толкуя известие М. Бельского, подчеркивает, что убийство произошло в папской резиденции.
В соответствии со своими взглядами А. И. Лызлов заостряет антитурецкую и антимусульманскую направленность источников. Пополняя заимствованные у разных авторов характеристики турецких султанов, он называет Махмета II "кровопийственным зверем", а Баозита II - "хитрым лисом", язвительно замечает, что "зело возгорде Амурат" (л. 213, 249, 211) и т. п. Турецких завоевателей Лызлов упорно называет "нечестивыми безверниками", а пророка Мухаммеда именует "проклятым прелестником диавольским". Имея в виду разорение Руси монголо-татарскими завоевателями, он говорит о них как о "мучительном народе". Нейтральное наименование "tatarowie" из хроники А. Гваньини в "Скифской истории" нередко переводится как "нечестивые". Примером усиления обличительной направленности текста является характеристика Батыя в рассказе о походе монголо-татар в Центральную Европу: "... нечестивый Батый не удоволися толикими безчисленными христианскими кровми, яко кровопийственный зверь, дыша убийством христиан верных... иде в Венгерскую землю" (л. 18об.).
А. И. Лызлов использовал в своем труде и точно переведенные цитаты, и даже сообщения от первого лица в случае, если они соответствовали его задачам и взглядам. Он разделял, например, склонность некоторых хронистов к рациональному объяснению "загадочных" явлений. "Мню, яко некою водкою учинено" 87,- писал Лызлов об изображении имени Мухаммеда на груди одного из мусульманских фанатиков, передавая слова Ботеро: "wodka jakai mocna rozumiem, abo czym innym podobnym" (л. 178;
В цитировании автор "Скифской истории" стремился выделить главное, удалив второстепенное. Если А. Гваньини писал, что "кони татарские, которых они зовут лошаками, невелики", то Лызлов переводил: "...кони татарския невелики суть" (л. 131 об.; ХСЕ, ч. 8, с. 11). Описание образа жизни и обычаев татар, заимствованное из хроники Гваньини, является типичным примером использования Лызловым иностранного источника близко к тексту (л. 129-135; ХСЕ, ч. 8, с. 8-12). В то же время помещенные в хронике Гваньини и "Скифской истории" стихотворные отрывки из сочинений Публия Овидия Назона, как показывает современное исследование, заимствованы не из этого, "ближайшего" в данном случае источника, а из Хроники Стрыйковского.
Переводы "Скорбных элегий" и "Писем с Понта" в "Скифской истории" составляют исключение в практике Лызлова, обращавшего внимание лишь на наиболее существенное с исторической точки зрения содержание источника. Не только содержание, но и форма произведений Овидия бережно перенесена автором в русский текст. Это объясняется той славой "первого славянского поэта", которую великий римлянин получил в русской литературе XVII в. с легкой руки М. Стрыйковского. Для нас важно отметить, что среди многих русских переводов Овидия в XVII в. перевод А. И. Лызлова - лучший. "Отрывки в "Скифской истории" Андрея Лызлова оказались наиболее плодотворными в исторической перспективе, и в дальнейшем практика стихотворного перевода развивала, как раз те принципы соответствий, которые воплотил он. Для конца XVII века его переводы могут быть названы адекватными 88".
Лызлов пользовался не только письменными материалами, но и собственными, довольно обширными знаниями. Приведенное им описание днепровских порогов и их окрестностей отражает личное знакомство автора с местностью. Оно отличается от множества подобных описаний, начиная с Константина Багрянородного 89. Специальные знания военного проявились в описаниях Очакова, Шах-Кермена и других турецких городов, крепостей, прикрывавших Азов. Лызлов еще не видел их, но явно готовился к новым (Азовским) походам (л. 139-140об.).
Краткими известиями топографического характера дополнены в "Скифской истории" сведения иностранных источников о Бахчисарае и Перекопе, подробнее перечислены города Крыма, сделан ряд мелких историко-географических дополнений. Так, рассказывая легенду Гваньини о змее, жившем в Крыму под некоей скалой, Лызлов точно указывает, где - "в горах" (л. 125-126, 127; ХСЕ, ч. 8, с. 27) и т. д. {441}
Лызлов учитывал, что историко-географическая информация его источников частично устарела. Например, Гваньини при описании границ "Татарии" отмечал, что на севере они соприкасаются "с землей русской польского короля" (ХСЕ, ч. 8, с. 29). После воссоединения Украины с Россией и особенно Вечного мира 1686 г. Лызлов должен был написать, что границы "полагаются с полунощныя страны области московских великих государей, Малороссийское и прочие... от запада, мало от полунощи наклоняяся - земля русская, иже под областию кралевства Полскаго" (л. 127об.). К упоминанию о Черкассах автор добавляет: "... город малороссийский" и т. д.
Поновления требовали и другие иностранные сведения. Так, Гваньини, совершенно справедливо для XVI в., писал о неупотреблении хлеба татарами, за исключением живших на тогдашнем пограничье с украинскими землями (ХСЕ, ч. 8, с. 11-12). Лызлов же отметил, что татары "прежде мало хлеба знали. Ныне, обаче, паче же крымские, от пленников российских зело изучишася земледелству. Сами обаче не пашут, но пленники их. Идеже хлеба ...зело много родится. Сих же пленников употребляют они ко всякому домостройству" (л. 134об.). Достоверность этой информации подтверждается свидетельством шведского дипломата И. Майзера, побывавшего в Крыму в 1651 г., и другими источниками 90. Используя дополнительные сведения, Лызлов указал, что белгородские и очаковские татары "домостройство имеют лучше крымских", сообщил о вывозимых из Приазовья в Стамбул продуктах питания (л. 125об.).