Склейки
Шрифт:
– Лиза, кассета пропала.
– Кассета?
– Да, моя кассета, рабочая... Пропала.
– Пропала? – Захар входит в кабинет.– Кассета?
Я киваю, стараюсь не смотреть на Захара.
– Как это – пропала? – Голос его грозен, он подходит ко мне вплотную. Лиза приходит на выручку:
– Захар, у нее в троллейбусе порезали сумку. Вынули кассету, остальное, слава богу, не успели.
– Я вам сколько раз говорил...
– Ну Захар...
– Я вам сколько раз говорил: не таскайте кассеты в сумках! Говорил?!
– А где мне еще ее носить? Где, Захар? – Во мне закипает возмущение.
Захар важно, вразвалочку, подходит к редакторскому столу и демонстративно выдвигает ящик:
– Вот. Кладете сюда. Закрываете,– ящик, шурша колесиками, въезжает внутрь,– и она тут лежит. Да?
– Нет.– Лиза встает перед Захаром, упирает руки в бока, и нежное шуршание пропадает из ее голоса.– Захар, они маленькие. Когда работали на бете, все лежало здесь. Сейчас один возьмет кассету, все барахло в ящике разворошит, второй возьмет, а у третьего – зароется в бумагах, у четвертого – завалится за ящик. И что? Нервы сплошные, пока найдешь. Вот так.
– Я Оксанке кассету новую не дам. Нету. Все. Как хотите.
– Хорошо,– отвечаю я.– Так Данке и скажу.
– А Данка при чем?
– Как при чем? Ей разве не нужны мои сюжеты? А вообще, Захар, кассета эта была не моя.
– Как – не твоя? Ты же говорила – твоя рабочая.
– Я на ней работала, потому что моя посыпалась. Помнишь, я приходила, а ты пожадничал? – Теперь я смотрю Захару прямо в глаза, а он, напротив, почему-то отводит взгляд.– Моя вот,– я открываю ящик и даю Захару свою старую кассету.– Принеси мне, пожалуйста, другую.
Он уходит.
– Придурок,– шелестит Лиза ему вслед.
А я все думаю: кто мог ее украсть? Неужели это случайность?
Сразу вспоминается Данка. Зачем она дала мне свою кассету? Может быть, хотела, чтобы я подольше не заметила пропажу?
Мне снова страшно. Хорошо, что Лиза, уткнув нос в экран компьютера, сидит рядом.
Входит Данка. Я вздрагиваю.
– Что у нас происходит? Почему не работаем?
– Дан, у меня кассету украли...
– Как?! – Она изо всех сил таращит глаза, изображая крайнее удивление.
Я пересказываю ей историю с сумкой.
– Так! – Она выглядит угрожающе.– Что у тебя на ней было?
Я вздрагиваю: сначала мне кажется, что она имеет в виду отснятые документы. Потом понимаю: она про новости. И тут я с ужасом вспоминаю о субботней съемке:
– Дан, там был Карелин. Соревнования по борьбе.
– Так! – еще чуть-чуть, и она совсем озвереет.– Что будем делать?
– Дан, там Сашок снимал. Может, попросим у него?
Она сразу мягчает и говорит:
– Ага, сейчас позвоню ему на мобильник.
Данка выходит звонить в коридор, а возвращается уже с Сашком.
– Вот! – Данка предъявляет мне Сашка, как охотник предъявил бы подстреленную утку, только что не приподнимает его за шиворот. Хотя Данка могла бы: Сашок маленький и щуплый.– Как раз забежал. Взяла его тепленьким.
Сашок достает кассету, и мы сгоняем материал. С облегчением вижу, что он записал мой вопрос и ответ на него.
Я думаю о том, кто же мог украсть кассету, пока отсматриваю материалы и пишу тексты. Приходит Леха, я сажусь на озвучку и, читая по бумажке, кручу в голове все тот же вопрос. Четыре раза перечитываю одно предложение и запинаюсь раз за разом.
– Ты будешь сегодня читать? – беззлобно спрашивает Леха.
– Буду,– киваю я. Начинаю читать снова и запинаюсь уже на втором слове.
– Ты чего? – Леха удивлен. Обычно за мной такого не водится. Я горжусь тем, что могу читать тексты с первого раза.
– Да так. Просто мысли дурацкие в голове.
– А! О чем думаешь?
– Да все о том же, Леш.
– Про Эдика, что ли?
– Ага.
– Я тебе говорю, что если это кто-то из наших, то только Захар. А если не из наших, то вообще не думай.
– Ну почему Захар? Почему?
– Потому что у него рука бы поднялась. Точно тебе говорю. Ты у нас еще одну такую сволочь знаешь?
– Леш, ты к нему несправедлив... Да, он неприятный, но убийство...
– А почему? Вот смотри: у него свой кабинет. Значит, он мог сесть там и сидеть спокойненько, делать вид, что его нет. Так? А в нужный момент выйти и – хрясь!
– А как он узнал про нужный момент?
– Да как-как? Может, сам заманил. Повод убить Эдика у него был.
– Деньги?
– Деньги.
– Леш, от того, что он пристукнул Эдика, деньги к нему не вернулись.
– Оксан! – Леха поворачивается ко мне и хватается за рубашку на груди, забирая ткань в горсть.– Пойми, он даже из мести мог. Точно говорю: мог!
Леху прямо трясет. Я смотрю на него, и, не знаю отчего, мне становится мерзко.
– Что ты на меня так смотришь? – громко шипит он.– А по-твоему, кто еще мог? Кто?
– Леш, кто угодно! Кто угодно! Я, ты...
– Конечно – я!
И тут Леха меняется. Он тянет ко мне руки. Руки у него большие, с круглыми мягкими ладонями, на тыльной стороне – золотистые волоски. Ладони плывут к моему горлу.
Я вижу, что меня сейчас задушат. Страшно так, что не могу ни двигаться, ни кричать. Глаза у Лехи прищурены, я почти не вижу их, только хищно посверкивает белок меж покрасневшими веками.
Вот он, понимаю я. И сейчас я умру. В глазах двоится, тошнота подкатывает к горлу, потом монтажка окрашивается серыми тонами, а еще чуть позже Леха – другой, не страшный, тот, который был мне всегда симпатичен, испуганно бормочет:
– Оксанка, ты что?! Эй, ну-ка, ну-ка! – Он трогает мою щеку, машет на меня руками. Все это робко, нерешительно. Прихожу в себя, сажусь на стуле: оказывается, я начала сползать на пол.