Склейки
Шрифт:
– Пойдем в студию,– предложила Малышева.– Там ковролин,– и добавила: – Мягкий.
Они не подумали о видеоинженере, который должен был сидеть в аквариуме, но, когда пришли на второй этаж, никого там, к счастью для себя, не обнаружили.
Эдик прикрыл студийную дверь и отодвинул стол ведущего к длинным, закрепленным на направляющих, листам синего фона, а потом протянул Малышевой жалобно звякнувшие наручники.
Та застегнула их на Эдиковых запястьях, соединенных за спиной, и почувствовала, как накатывает на нее похмельная
– Раздень меня,– нарочито протяжно прошептал Эдик, и отвращение усилилось.
Мягкими, непослушными руками она расстегнула его брюки и ремень, потянула шатанины вниз. Обнажились Эдиковы полные ноги, так не вяжущиеся с худыми его плечами, и семейные, шортами, трусы, не самого свежего вида.
– Ты ложись,– борясь с позывами тошноты, пролепетала Малышева,– и жди меня. Я сейчас что-нибудь придумаю.
Эдик послушно брякнулся на пол, а она, выключив свет, ушла. Выйдя из студии, Малышева вздрогнула: что-то щелкнуло, и только спустя пару секунд она поняла, что это захлопнулась дверь на радио. А потом она осознала, что не вернется. Почувствовав облегчение, Малышева поднялась в кабинет к Захару. Ее сумочка лежала на столе. Малышева взяла ее, накинула полушубок и, достав мобильник, вызвала такси. Она шла по коридору, мучимая раскаянием за Эдика, оставленного в студии, но потом вдруг подумала, что Лапуле придется несладко, когда она узнает, что муж ее, пьяный, с расстегнутыми штанами, с руками, скованными за спиной, приплелся среди ночи к Сашку просить о помощи... Она почему-то была уверена, что, случись такое, Лапуле непременно донесут. Дверь на этаж была закрыта. Доставая ключ от домофона, Малышева машинально поискала глазами книгу на полу, но ее нигде не было.
– А Захар? – спрашиваю я.
– Захара не было,– пожимает плечами Малышева.– Если ты о том, что видел Сенька, так это мы были в кабинете. Захар ушел после того, как записал свои подводки. Мы с Эдиком как раз собирались подняться ко мне, когда он уходил. – Так кто же тогда?! – в голосе моем отчаяние. Вот уже который раз, стоит мне только подумать, что я нашла ответ, разгадка ускользает от меня. – Хочешь, думай на меня...– пожав плечами, предлагает Малышева.– Мне все равно. – Почему? – Я искренне не понимаю. Да и Малышеву убийцей представить никак не могу. – Да потому что я виновата если не на сто, то на девяносто процентов. Я сама его напоила, сама заковала в наручники и сама уложила на пол. Кому-то осталось только прийти и уронить ему на голову камеру. Если бы не я, он был бы жив.
– А почему же... А как же отпечатки пальцев?
– Какие отпечатки?
– На наручниках. Милиция же должна была их снять, разве нет? И потом – у всех нас.
– Они хотели. Они уже собирались: как раз вызвали меня, но... я сама призналась.
У меня – шок. Воздух в комнате наполняется серыми точками, которые мельтешат перед глазами, словно сибирская мошка.
– И что? Теперь? С тобой? А? – спрашиваю я, и вопросительные знаки вылетают из меня один за другим, словно лошади, стремящиеся первыми пересечь финишную прямую.
– Все в порядке.
– Как же тебя не взяли?
– Так у них главный – Карпов...
– Какой? Какой Карпов? Это который наш Карпов? – И я вспоминаю о майоре, который все время дает нам интервью по уголовке, о коренастом, составленном из прямоугольников и квадратов неприятно-улыбчивом Карпове.
– Наш,– устало кивает Малышева.– Он мне пока поверил, оставил под подпиской – до первого большого совещания. Но как только... так сразу он меня и сдаст.
– Невесело.
– Куда там!
И мы умолкаем. Уходить я не хочу: мне кажется, что Малышева сойдет с ума, одна в широком, полупустом кабинете, где зимой растет летняя, пожухлая трава. Ища тему для разговора, я вдруг вспоминаю о своих проблемах.
– А меня сегодня Дима бросил,– сообщаю Малышевой, словно надеясь своей маленькой бедой победить ее большую... А когда она не отвечает, добавляю: – И нервы ни к черту! – и начинаю плакать.
– Где ты ходишь?!! – вопит Данка, когда я наконец появляюсь в кабинете.– Леха пришел, девчонки на съемках, ты – единственная, у кого готов сюжет, и ты где-то ходишь. Быстро в монтажку!
– Дан, я еще не писала. Даже не отсматривала.
Она задыхается, словно хлебнула такой ледяной воды, что сводит зубы.
– Какого?! – вопит она.– Какого?!
– У меня дела были, Дан,– объясняю я.– Очень важные.
– Ты что делаешь?! Сейчас Надька приедет, Лиза приедет – в пять соберетесь у монтажки и будете драться, кто пойдет. Живо писать и монтировать! Чтобы через полчаса была в монтажке, поняла? Дела у нее!
Выкричавшись, Данка слегка смягчается. До вечера еще далеко, и такая ситуация – не новость. Правда, со мной это в первый раз.
– Что за дела? – спрашивает она, лишь только я сажусь за компьютер.– У Димки, что ли, была?
Я оборачиваюсь:
– Дан...
И тут она – я вижу – смотрит в мои покрасневшие, словно подведенные бордовым карандашом глаза, нос того же цвета, будто тронутый морозцем. И Данка трактует это по-своему:
– Вы что – всё?
И я киваю.
– Вот это да! Как ты?
– Все нормально. У нас все как-то само... Постепенно скатилось... Понимаешь?
– Понимаю,– кивает Данка и тепло добавляет: – Пиши давай!
Н аматываю на шею длинный шарф: собираюсь уходить. Надька выскакивает из монтажки, как чертик из табакерки.
– Девчонки! – кричит она.– Как правильно: договорны'e отношения или догов'oрные?
– Договорны'e,– деловито утверждает Данка. Но грамотность ее под сомнением: мало кто не похихикал над словом «питрарды», написанном ею в нашем журнале о взрывах петард.
– Догов'oрные,– нерешительно ударяет интеллигентная Анечка.
– Посмотри в словаре,– отчетливо шепчет Лиза.
Данка выдвигает ящик стола и сдвигает лежащие сверху листы бумаги то в одну сторону, то в другую.
– А где словарь? – Она внимательно смотрит на каждую из нас.
Девчонки пожимают плечами.
– Я давно его не видела,– замечает Анечка.– Все забывала спросить, куда он делся.
Мне становится дурно, и я бегу от этой новой детали: на улицу, туда, где на морозе под фонарями блестит свежевыпавший снег.
Выхожу на остановку, поднимаю голову. Надо мною зеленым козырьком выпуклые буквы вывески. Они закрывают мне окна нашей мансарды, но я знаю: за одним из них – Малышева. Не представляю, как она может жить, ходить на работу, вести «Новости» и при этом думать, что в любой момент ее могут забрать в СИЗО. И я понимаю, что если дело дойдет до суда, то никто ей там не поверит.