Скрипач
Шрифт:
– Мой друг, у нас есть время на репетицию перед концертом. Я узнал, что более половины билетов уже проданы, и это весьма и весьма неплохо, – сказал Ришаль.
Ганс настороженно следил за режиссером, слегка напрягая мышцы, когда Ришаль упирал руки в бока.
Мишель расписывал все прелести сегодняшнего выступления, перспективы и прочее, а когда заметил недоверчивый взгляд юноши, тоже насторожился и замолчал.
Эта пауза продолжалась некоторое время, после чего Ганс, не спуская взгляда со своего наставника, прошел до стола, взял перо с бумагой и начал писать.
Сегодня юноша уже не чувствовал страха – осталась лишь ненависть и презрение. Стараясь
– Ты никуда не поедешь, – сказал Ришаль спокойно, – мы только начали тур. Сегодня первый концерт.
Ганс взял другой лист бумаги и крупно написал: «Я уезжаю».
В этот момент какая-то звериная злоба мелькнула в масленых глазах режиссера. Ганс привстал со стула. В это мгновение Ришаль бросился к нему и схватил за горло. Стул с грохотом упал на пол. Ганс был много выше Ришаля, но это не помешало режиссеру, вытянув руку вверх, чуть-чуть приподнять его над полом.
Эта неожиданная ловкость и сила неуклюжего толстого режиссера каким-то непонятным образом действовали на юношу. Он не мог ни пытаться вырваться, ни даже просто шевелиться.
– Ты никуда не поедешь, потому что у нас запланирован тур, – сказал Ришаль.
Ганс задыхался. Шею пронзила боль. Юноша чувствовал, как руки начинают неметь.
Вдруг пальцы Ришаля разжались так же неожиданно, как и оказались на шее юноши. Ганс упал на колени и, глубоко и тяжело вдыхая воздух, закашлялся.
– Через пятнадцать минут жду с инструментом внизу, – весело улыбнулся Ришаль и ушел.
Юноша потер шею, все ещё продолжая с хрипом втягивать воздух. В груди и горле сильно жгло. Поднявшись и расправив перед зеркалом вороник рубашки так, чтобы не видно было небольших кровоподтеков и синяков, оставшихся от пальцев, юноша взял инструмент и направился вниз.
Тогда его впервые посетила эта мысль…
Всего в Мюнхене они пробыли две недели, за которые успели дать три концерта и посетить два частных приема, где Ганс сыграл по нескольку самых виртуозных произведений. Несмотря на малую вероятность полного успеха, выступления в Мюнхене принесли значительную прибыль.
Ганс, умевший очаровывать людей своей открытой улыбкой и ясными глазами, познакомился с несколькими немецкими музыкантами и скрипичными мастерами, а также получил приглашения от некоторых знатных особ на празднества, которые, к сожалению, не смог посетить.
Слава «Черноглазого Дьявола», как прозвали юношу за темно-карий цвет глаз и необыкновенное, мастерское исполнение пьес на скрипке, разнеслась не только по Мюнхену. Благодарные слушатели сохраняли и рассылали программки выступлений своим родственникам и знакомым, жившим за пределами города, и даже за пределами страны. Все существо юноши мгновенно стало оплетаться самыми невероятными легендами и сказками. Девушки, томно вздыхая, сотни раз пересказывали своим подругам небылицы о несчастном, немом юноше-музыканте, с каждым рассказом придумывая от себя больше и больше подробностей. Безродный скрипач в уме каждой из них становился романтическим героем, каждая в тайне надеялась, что именно ей откроется пугающий секрет дьявольского таланта черноглазого, что именно она станет его возлюбленной. Притягательный, но вместе с тем вселяющий страх образ приезжего скрипача был подобен яркому свету для мотылька – такой же невыразимо нужный и желаемый, но опасный, недосягаемый, смертоносный.
Несмотря на
По пути в Эрфурт гастролеры дали ещё один небольшой концерт прямо под открытым небом (благо день выдался теплый и солнечный), после чего продолжили свой основной маршрут турне.
Эрфурт показался юноше милым, тихим городком, где встретили зрители, заочно знакомые с его талантом. Это был небольшой рабочий городок, но тем уютнее и приветливее казался он приезжим.
Тихий городок так и не запечатлелся в памяти чем-то отличительным, особенным. Ганс только с улыбкой вспоминал, как на одном из концертов совсем юная, лет шести-семи, барышня, услышав, как мелодия из настороженно-тихого звучания переходит в колоссальнейшее, мощнейшее крещендо, а затем резко обрывается, от неожиданности громко воскликнула: «Ой!», а затем, смутившись, уткнулась в рукав материнского платья и заплакала. После того, как юноша доиграл произведение, он спустился в зал со сцены и вручил один из подаренных ему букетов той самой барышне, чем вызвал бесконечную радость и гордость последней, а также такую же бесконечную зависть других дам.
Следующим городом в маршруте была Прага.
Вспомнив об этом городе, юноша невольно поморщился и натянул спустившееся одеяло на плечи. Наверное, из всех городов, которые довелось посетить Гансу, с этим – изящным, очаровательным, поистине жемчужной Европы – было связано одно из самых ужасных воспоминаний поездки.
Была уже глубокая осень. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Прага встретила путников порывистым ледяным ветром и дождем вперемешку со снегом. Замерзшие и усталые, они с трудом нашли извозчика и насилу добрались до ночлежки.
На следующее утро картина кардинально поменялась – вместо дождя, смешанного со снежными хлопьями, поднялся холодный пронизывающий ветер. Обойдя половину города по обледеневшим тротуарам, компаньоны договорились насчет концерта в одном единственном зале Сословного театра, да и то с условием, что гастролеры самостоятельно развесят по городу афиши.
Настроение Ришаля было безнадежно испорчено. Неверной рукой дописав в напечатанных ещё в Париже афишах дату и время спектаклей, подозвав Ганса, пешком режиссер отправился выполнять недостойную его работу.
Когда последняя афиша заняла свое место, Ришаль облегченно вздохнул.
– Теперь надо плотно поужинать и немного отдохнуть, – сказал Ришаль, весело блеснув глазами.
Зайдя в первую попавшуюся забегаловку, компаньоны отужинали, а затем Ришаль, взяв Ганса под руку, повел его куда-то.
– О, moncher, – говорил Ришаль, – заведение, в которое мы направляемся, поистине стоит настоящего мужчины. О, это обитель трех граций, мир наслаждения, прелести и любви!
Чем дальше Ришаль описывал все прелести некоего места, куда они направлялись, тем тщательнее Ганс запоминал, куда и когда они поворачивали, пытался прочитывать названия улиц и номера домов. Они перешли по небольшому мосту с коваными перилами, затем повернули налево, спустились по наклонной мостовой и свернули под арку. Вечерние сумерки уже окутали город, и в темноте среди окружающего желтоватого масляного света Ганс явно увидел один фонарь, выполненный из красного стекла. Ришаль взял юношу под локоть и указал ему на небольшую дверь, ведущую, очевидно, в подвальное помещение. Разглядывая необычный фонарь с изящной ножкой, Ганс перестал смотреть под ноги и запнулся за что-то.