Скрипка Льва
Шрифт:
Когда Наполеон вторгся в Ломбардию в 1796 году, Козио принял меры предосторожности и перевез коллекцию скрипок из своего дома в Казале Монферрато в Милан, где хранил инструменты в подвале дома своего старого друга Карло Карли. Французская оккупация была временем больших потрясений для большей части населения Ломбардии, но не для Козио. К тому времени он был признанным дилером и, конечно же, ухватился за возможность найти новых французских клиентов. Однако, когда я перебирала имущество моей покойной матери, я задумалась вовсе не о жизни Козио как торговца или знатока, а о его роли биографа всех кремонских скрипок, с которыми он работал на протяжении многих лет, восстанавливая и сохраняя их жизненные истории почти так же, как и сами инструменты. Если кому-то из людей его профессии и было чему меня научить, так это именно ему, потому что меня вдруг осенило, что когда дело доходит до вещей моей матери, на самом деле, наибольшую ценность имеют истории, которые они мне напоминают. В этом и состоит суть вещей.
Козио положил начало торговли, которая, в конечном итоге, вывела скрипки Кремоны на международный рынок и открыла их всему миру. И все же с возрастом его страсть, казалось, угасала, и, когда ему перевалило за семьдесят, он по-настоящему интересовался лишь семейной историей, вытеснившей в его памяти скрипки с их почетного места. К этому времени другой коммерсант уже готовился сменить Козио, как самого авторитетного знатока и продавца скрипок в Европе. Его звали Луиджи Таризио, и, как и Козио, он родился в Пьемонте. Но на этом сходство закончивалось. Отец Козио владел замком, а Таризио был сыном крестьянина-фермера. Козио не нужно было зарабатывать на жизнь, в то время как Таризио начал свою карьеру как странствующий плотник, бродя по Пьемонту в поисках мебели, требующей ремонта. Добравшись до какого-нибудь города или деревни, он устраивался на площади и начинал играл на скрипке, чтобы привлечь внимание людей, у которых могла быть такая мебель.
Поиски работы приводили Таризио в монастыри, церкви и частные дома, где люди, услышав, как он играет на площади, часто показывали ему не только сломанную мебель, но и свои старые скрипки. Многие из этих инструментов происходили из боттег известных старых мастеров, но теперь уже лежали, нелюбимыми и забытыми несколькими поколениями владельцев. Острым глазом Таризио не только замечал повреждения и пыль, но и узнавал изысканное мастерство, когда попадался достойный инструмент. Со вниманием врача, осматривающего пациента, он исследовал каждую скрипку, с которой сталкивался и фиксировал все детали в своей фотографической памяти. Именно так у него развился инстинкт знатока работ старых мастеров. В отличие от Козио, который делал записи о каждом встреченном инструменте, Таризио никогда не описывал ни одного из своих открытий, потому что был практически неграмотным.
Никто точно не знает, на какие средства Таризио удалось купить свои первые скрипки, но часто говорят, что у него была хитрая система приобретения инструментов, которые он находил опутанными паутиной на чердаках и в темных кладовых. Деньги при этом никогда не были частью его стратегии. Вместо этого он предлагал забрать скрипку и починить ее, а затем, как если бы это было только что пришедшей в голову мыслью, предлагал заменить этот старый, скрипучий, потрепанный Страдивари, Гварнери или Амати на новенький инструмент, случайно оказавшийся в его сумке, который, между нами, он приобрел почти задаром. Люди часто попадались на эту уловку, и поэтому Таризио постепенно собрал собственную коллекцию ценных скрипок.
В начале своей карьеры, когда Таризио копался в пыльных углах чуланов, сараев и чердаков, он часто находил скрипки старых мастеров с их оригинальными этикетками. Это научило его распознавать подлинный знак, но в таких случаях он не чувствовал необходимости делиться своей находкой. Его часто обвиняют в том, что он был первым, кто стал подправлять надписи на скрипках. Иногда он менял дату на этикетке, а иногда менял одну этикетку на другую, так что Андреа Гварнери становился Гварнери дель Джезу, или дата на раннем Страдивари переносилась во времена его «золотого периода». Фактически Таризио положил начало сомнительным и даже мошенническим практикам, которые и по сей день преследуют торговлю скрипками.
Когда я впервые задумалась о скрипке Льва, то поняла, что, следуя ее истории, я смогу глубже погрузиться в историю только Италии, но Таризио изменил все, когда в 1827 году упаковал шесть старых скрипок из Кремоны в мешок, перекинул его через плечо и зашагал прочь в сторону Парижа. В этот момент история итальянских скрипок превратилась в поистине международную, строки которой разбежались по странам всего цивилизованного мира. Я могла бы остановиться на этом, потому что именно Италия привязала меня к скрипке Льва. И все же, когда я подумала, что она находится в целом потоке инструментов, в котором каждая несет груз собственной истории, любопытство не позволило мне остановиться. Сначала я воображала, что этот груз представляет собой не более чем сказки из собственной жизни скрипки и жизней людей, которые на ней играли. Затем я поняла, что, как и любая другая старая итальянская скрипка, она также несла в себе гораздо более глубокий, похожий на скрипичную музыку рассказ о социальной и культурной жизни Италии. В той истории, что она разделяла со всеми своими предками и родственниками, скрипка Льва вдохновляла на создание первых сонат и концертов, она навсегда изменила представление о церквной службе, её голос имел вес в дипломатии и представлении дворов по всей Италии, и, в довершение, произвела революцию в музыкальных формах и технике исполнения, породив первые оркестры. И когда я задумалась о том, что скрипка Льва поселилась и в моем сознании, я поняла, что она произвела революцию и в моей жизни, подтолкнув меня к приобретению совершенно нового музыкального опыта. Размышляя обо всем, что я уже сделала с тех пор, как впервые услышала о ней, я почувствовала себя объектом какого-то странного эксперимента. Что случилось бы с женщиной, привязывающейся год за годом к истории, которую она согревает своими руками, позволяя ей при этом разворачиваться непредсказуемо? Что случилось бы с ее жизнью, если бы она неизменно поддавалась внушению и позволила этой истории направлять себя, радовать и разочаровывать ее любым способом, который та выберет? Я участвовала в процессе поиска ответов, и теперь снова обратила свое внимание на Таризио, бредущего через Альпы. Когда он прибыл в Париж, он уже знал, что должен сделать, и поэтому направился прямо на улицу Бюсси, где у Жан-Франсуа Альдрика - одного из величайших имен французского скрипичного дела - была мастерская. Когда Таризио появился в дверях, Альдрик бросил взгляд на дыры в ботинках и пыль на его одежде, и приветствовал его с презрением, на которое способен только человек, проживший в Париже сорок лет. А поскольку французский у Таризио был слишком беден, чтобы с ним торговаться, Альдрик вынудил его согласиться на очень низкие цены на сокровища, которые тот достал из мешка [55] .
55
Toby Faber, Stradivarius: Five Violins, One Cello and a Genius, Macmillan, 2004, p.112.
Эта встреча научила Таризио всему, что ему нужно было знать о работе в Париже. В свой следующий визит он вышел из экипажа, элегантно одетый. Он уже договорился о встречах со всеми ведущими продавцами скрипок, включая легендарного мастера, дилера и знатока Жана-Батиста Вийома. На этот раз Таризио правильно разыграл свои карты и сумел спровоцировать торговую войну за свое собрание инструментов.
Между тем в Италии, где даже жители Кремоны, казалось, забыли о золотом веке скрипичного великолепия, инструменты старых мастеров теперь уже не ценились столь высоко, как раньше. Однако перемещение их через Альпы в северную Европу поднимало цены, и похоже, они росли с высотой преодолеваемых перевалов. Таризио стал первым, кто осознал это явление, и вскоре он начал работать с ведущими дилерами не только в Париже, но и в Лондоне. Никто в Лондоне не знал, как к нему обращаться. Иногда он одевался так, как будто был человеком богатым, а иногда появлялся в гостиных взлохмаченным и помятым, как странствующий разносчик, которым, в сущности, и был. Он был малообразованным человеком во всем, что не касалось скрипок, но инстинкт его по отношению к инструментам казался почти сверхъестественным. Однажды он поразил коллекционера скрипок в Лондоне тем, что смог назвать производителя и дату изготовления всех инструментов в его коллекции, даже не прикасаясь к ним. Этот сверхъестественный уровень знаний порой заставлял людей чувствовать себя неуютно. Джеймс Годинг, британский коллекционер, отчасти уловил их беспокойство, когда заметил, что Таризио «чует скрипку, как дьявол чует заблудшую душу» [56] .
56
Ibid., p. 143.
Таризио возвращался в Париж каждый год. И каждый год он рассказывал Вийому и всем другим дилерам и музыкантам, которых знал, одну и ту же историю о прекрасной скрипке Страдивари, изготовленной в 1716 году. По всей видимости, Козио удалось купить ее у Паоло Страдивари вместе с инструментами из мастерской его отца. В отличие от большинства инструментов, купленных Козио, этот был уже закончен, но, как и на тех, на нем никогда не играли. Таризио знал об этом в течение многих лет, с тех пор как ему удалось купить его у Козио в 1823 году, и теперь он рассказывал всем, что звучание его настолько прекрасно, что помыслить невозможно, чтобы продать его, слишком благозвучно, чтобы играть на нем, и столь волнующе, что заставляет опуститься на колени перед ним. Он отказался привезти его с собой в Париж, но не мог перестать говорить о его красоте и идеальном состоянии. Услышав, как Таризио снова начинает рассказ в мастерской Вийома, Жан-Дельфин Алар - композитор и музыкант, зять Вийома - вынужден был прервать его, сказав: «Ваша скрипка подобна Мессии, синьор Таризио, как и его, все ждут её явления, но она так и не появляется». Так у скрипки и появилось имя «Мессии Страдивари».
В 1839 году Таризио отправился к Карло Карли в Милан чтобы попытаться узнать, что осталось от коллекции Козио. В этот раз что-нибудь купить у него не получилось, но, когда через год Козио умер, Таризио вернулся. Козио продал бы душу, чтобы сохранить сокровища, полученные из мастерской Страдивари, и ему даже не приходила в голову мысль когда-либо расстаться с ними. Но после его смерти, все, что осталось от коллекции, по завещанию перешло к дочери Матильде. Таризио теперь удалось заплатить значительно меньше первоначально запрашиваемой цены за тринадцать скрипок и виолончель [57] . Среди этих сокровищ были инструменты Карло Бергонци, Джузеппе и Пьетро Гварнери, Франческо Руджери и Гуаданьини. Так Таризио разом стал обладателем собрания одних из самых престижных инструментов в Европе.
57
John Dilworth and Carlo Chiesa, Luigi Tarisio, part 2, Cozio Archive, 22 November 2017.
В 1855 году Матильда умерла, оставив своему кузену, маркизу Роландо Джузеппе делла Валле, предметы из мастерской Страдивари вместе с письмами Карло Карли и раздраженными ответами Паоло Страдивари на письма её отца.
Козио предпринял пробные, не слишком энергичные попытки продвинуть итальянские скрипки на зарубежный рынок, но ему удалось установить контакт лишь с несколькими французскими клиентами, в то время как Таризио приезжал в Париж по делам не реже одного раза в год и работал напрямую с самыми крупными торговцами скрипками в городе. А пока Козио робко заигрывал с британским рынком, переводя свой каталог на английский, Таризио уже стал завсегдатаем лондонских гостиных. Козио унаследовал богатство, а вот Таризио именно скрипки сделали богатым, и все же он, несмотря на приобретенное богатство, продолжал жить в Милане весьма скромно. Его соседи в течение нескольких дней после его смерти, случившейся в 1854 году, даже не обеспокоились его отсутствием. Говорят, им пришлось сломать дверь, чтобы попасть в его комнату в доходном доме, где он жил, и там они нашли его лежащим на кровати с двумя скрипками, прижатыми к груди. Матрас под ним был набит банкнотами и золотыми монетами на сумму, эквивалентную сегодня миллиону фунтов стерлингов.