Славендар
Шрифт:
– Э-эй, – послышался громкий шепот, – Эй ты, аууу. Не крути головой только, смотри вниз, как смотрел! Вниз, кому сказано!
Голос был скорее детский, чем взрослый, но я все равно вздрогнул: вошли в камеру и объявили, что завтра утром повесят. Ждал, ждал, надеялся, оттягивал, но все равно объявили, неожиданно совсем.
У родителей на кухне шкаф висит над столом, я пару раз бился головой, вставая. Это тоже бывало неожиданно, как голос сейчас.
Я продолжил послушно пялиться на бетонную палубу остановки. Это корабль облома, причаливший в бухту отчаяния, и палуба у него такая же. Быстро же они за меня взялись, гады.
– Медленно, очень медленно ты встаешь, парень, и осторожненько двигаешь в лес, понял? Тебе по-маленькому надо, понял? Ты меня понял? Не показывай, что понял. Вставай, и вперед. Покажи нам, какой ты актер.
Шепот был громкий, как из трубы с усилителем, но это был все-таки шепот, не крик. Если я сейчас упаду от недостатка сил, они станут смеяться в трубу, назовут меня бабой, потом двинут электрошоком…
Я вскочил, потянулся к чемодану… я не могу «очень медленно вставать», когда мне по-маленькому, ясно? Я обычный человек, я к вам не напрашивался… а чемодан с собой брать? Наверняка не надо, никто же не ходит в лес с чемоданом.
Ноги мои превратились в две негнущиеся арматурины. Оглянувшись на чемодан, я этими ногами пошагал в лес. Если меня пасут со спутника – а наверняка так оно и есть, то сверху мой поход вполне мог показаться естественным. Мало ли кто как ходит… Шаг за шагом невольно ускоряясь, я топал в лес, до которого было метров пятнадцать-двадцать, не больше. Слева были камыши, впереди лес, а справа дорога, за которой поле, и потом тоже лес. Здесь везде лес, здесь Россия, ее самое сердце. Одно радовало – ветер дул справа, так что запах озерной тины вроде бы поугас.
Слегка замедлив шаги, я в последний раз оглянулся на остановку, и вошел в лес.
– Теперь бежи! – послышался тот же трубный шепот.
– Почему «бежи», а не «беги»? – подумал я вслух, и побежал.
Медленно, как раненный летчик, я бежал по лесной тропинке, вовремя оказавшейся у моих ног. Ненужный парашют остался висеть на сосне. Они всё рассчитали, включая наличие этой тропинки. Изредка ее пересекали выпирающие из-под земли корни, хватали за пятки, но я бежал и бежал, зачем-то считая шаги. Наверное, мне так было легче дышать. Уже на тридцать четвертом шаге я запыхался. Не бежалось…
– Уф, – сказал я, наклонился и потрогал коленки. Не верилось, что они у меня есть, настолько мне не бежалось.
– Можешь отдохнуть, – раздалось совсем рядом.
Я обернулся на звук. Передо мной стоял гномик. Обычный гномик, из набора по робототехнике. Росточком сантиметров семьдесят, в красно-зеленом камзоле и в башмаках с загнутыми носами. На голове у него был классический гномий колпак, коричневый, с серым пумпончиком. Сквозь седую бороденку гнома проглядывала увесистая такая улыбка. Стандартная улыбка с подарочной коробки «Собери себе голема и будь счастлив».
– Гномик, ты био? – спросил я, не разгибаясь.
Присутствие маленького голема не смущало. При големах людям разрешается быть в своих чувствах, нас так научили еще в детском саду.
– А ты? – спокойно, даже как-то слишком уверенно, спросил гномик.
До меня вдруг дошло, что это его голос заманил меня в лес. Тот же тембр, та же уверенная интонация, только зычность трубы пропала. Я же рядом, зачем труба. А вот и она, кстати, медная тревожная труба, висящая на левом боку гнома. Пошляки…
– М-м, – сказал я.
– Вот и я так же, – согласился с моим мычанием гном, – Только не делай вид, что тебе сейчас плохо. Ты сам этого хотел, только не мог себе в этом признаться.
– А вы, значит, меня раскусили, и предлагаете наилучший вариант развития моей биографии, – сказал я, распрямляясь.
Спина хрустнула по-стариковски, колени заныли.
– Сейчас развернусь, да как двину сначала правой, а потом левой, и плакала твоя труба. Понял, кибершняга ходячая? – сказал я.
– Какая длинная фраза, – ответил спокойно гном, – Я рад, что ты в норме. Пошли.
Он развернулся и пошагал в лес.
– Чемодан! – крикнул я.
Гном встал, как вкопанный, потом повернулся и внимательно посмотрел на меня.
– А чемодан ты сам оставил, – пожал плечиками гном, – Мог бы и взять. Никто тебя не заставлял его бросать.
Похоже, вид у меня был возмущенный, потому что гном поспешил добавить:
– Ничего, ночью акваробы за вывеской приползут, им железо нужно для метаболизма. И чемодан твой тоже утащат.
Мой чемодан тоже утащат одичавшие големы.
– Пипец, – сказал я, – Это полный пипец.
Не отрывая взгляда от гнома, я снова согнулся и сел на траву. Она была по-вечернему холодной, шершавой, как вымытая чугунная сковорода. Мне не понравилась такая трава, и я провел по ней ладонью. Ощущение чугунности исчезло, трава стала мягче. Но все равно никакой пресловутой ласки, совсем никакой.
– Ладно тебе, – молвил гном, – Сказавши «А», по волосам не плачут.
– Я не говорил «А», – сказал я, отвернулся от гнома, и наконец-то заплакал. Я не спецназовец какой-то, право. Я даже в Переходной не смог удержаться.
В присутствии крошечного гномика плакать было приемлемо, почему нет. Гномики живут мало, там разовая батарея на месяц от силы. Выпускать гномиков в лес запрещено, они номерные, биокод легче легкого пробить со спутника. Потому он и затащил меня под листву, сволочь. Не исключено, кстати, что гном хакнутый. Такие могут и на акваробов охотиться, если их перепрошить.
Луддитам гнома прошить – раз плюнуть. Почему-то от этой мысли стало еще хуже, мой плач не кончался. Наболело, знаете ли. Вспомнилось всё, от грязной мойки до утраченного чемодана. Ночью из озера выползут големы, утащат жестянку с надписью «Славендар», и прихватят заодно мой чемодан с майками, ноутом и фотографией родителей в рамке.