Славянская спарта
Шрифт:
— А изъ русскихъ кто бываетъ въ Цетинь? — спросилъ я.
— Князь русскій Николай былъ; посл того каждый годъ, изъ Россіи полный пароходъ хлба въ Черногорію присылаютъ кукурузы и пшеницы; даже пароходъ имъ подарили.
— Русскій языкъ вдь похожъ на черногорскій? — спросилъ я.
— А какъ же! Я читалъ въ книжк одной, что больше тысячи лтъ тому назадъ тутъ у насъ по всему берегу русскіе жили, потомъ ушли, а отъ нихъ ужъ бокезы произошли. Не одинъ говоритъ одно, другой — другое, трудно врно знать, что было прежде! — довольно основательно разсудилъ Божо.
Небольшіе камушки, положенные на дорог, означаютъ границу Черногоріи. Мы перезжаемъ ее, однако, съ какимъ-то особеннымъ волненіемъ. Дорога чертитъ теперь свои смлые зигзаги по каменной груди колоссальной
Божо показываетъ намъ частицу старой черногорской «лстницы», которую перерзаетъ наша дорога, и по которой де проведенія австрійцами шоссе поднимались изъ Каттаро въ Цетинье, а изъ Цетинье спускались въ Каттаро… Это что-то невообразимое по своей первобытности; козья тропа, карабкающаяся съ уступа на уступъ, съ камня на камень, по осыпямъ и гребешкамъ, на отвсныя кручи, надъ головокружительными безднами. Черногорцы, однако, до сихъ поръ предпочитаютъ въ своихъ сообщеніяхъ съ морскимъ берегомъ эту сравнительно короткую головоломную лстницу на облава небесныя — безконечнымъ зигзагамъ австрійскаго шоссе, и мы встрчали потомъ нагруженныхъ ношами черногорскихъ женщинъ и мальчишекъ, сбгавшихъ съ безпечностью и безстрашіемъ дикихъ козъ съ своихъ заоблачныхъ высей, словно по ступенямъ комфортабельной лстницы какого-нибудь аристократическаго дома, по неровнымъ выбоинамъ и угловатымъ ребрамъ камней прямо въ распростертую подъ ихъ ногами бездну на нсколько верстъ глубины.
Вообще въ черногорской части пути все длается сурове, грозне, опасне; пропасти налво, пропасти направо, одна, страшне другой; черносрыя громады надвигаются и нависаютъ надъ головою, будто какіе-то враждебные титаны, стерегущіе заповдный рубежъ въ недоступное царство горъ…
А «старая черногорская тропа», то ныряющая между скалъ, то выползающая опять на голые обрывы, еще больше наводитъ на васъ ужасъ, наглядно показывая вамъ, по какимъ недоступнымъ кручамъ предстоитъ вамъ еще подниматься. Но ужасъ вашъ только отъ одного вашего воображенія, отъ обстоящей васъ со всхъ сторонъ картины обрывовъ, скалъ, пропастей; коляска же ваша безопасно и спокойно, хотя уже далеко не прытко продолжаетъ описывать свои надодливо крутящіеся около одного и того же мста длинные зигзаги, которыми искусство инженеровъ обмануло и осилило мнимую неприступность горъ.
Недалеко еще то время, когда путешественникъ въ Черногорію былъ совсмъ въ иномъ положеніи, чмъ мы, гршные.
«Я уже изнемогалъ, а Ловчинъ возставалъ передо мною все выше и страшнй; едва переходили мы одну преграду, являлась другая, еще неприступне; едва взбирались на утесъ, по выдавшимся камнямъ или инд изсченной лстниц, нердко цпляясь за колючій кустъ, и опять скользили внизъ по осыпямъ; казалось, не было конца пути, а солнце, столь привтливое въ начал дня, дышало пламенемъ; лучи его становились отвсными; я задыхался отъ зноя и усталости»…
Вотъ мы, наконецъ, взобрались на какую-то просторную и ровную котловину, кругомъ которой, однако, опять громоздятся, высокія, снгомъ покрытыя горы. Вотъ и первыя хижины черногорцевъ и даже клочки полей, расчищенныхъ среди каменной осыпи. Дома у черногорцевъ низенькіе и длинные, конечно каменные въ этомъ царств дарового камня; блыя стны ихъ, крытыя черепицею, притулившіяся къ зеленому лску, все-таки нсколько веселятъ этотъ суровый и пустынный видъ…
Немного дальше мы наткнулись и на маленькую деревенскую гостинницу, гд обыкновенно останавливаются для передышки экипажи, съ такимъ трудомъ одолвшіе подъемъ на гору. Мстечко это называется Крстацъ; отъ него до Нгушей — рукой подать. Мы, признаться, съ большимъ удовольствіемъ вышли изъ экипажа размять свои косточки и подышать горнымъ воздухомъ въ радостномъ сознаніи, что окончился наконецъ этотъ нестерпимый подъемъ. Антонъ Рашваничъ, хозяинъ скромнаго отеля — субъектъ сомнительной національности, говоритъ по-нмецки к увряетъ, что у него можно получить всякія жаркія и горячія, но пока — устраиваетъ намъ завтракъ изъ яичницы съ ветчиною, овечьяго сыру и бутылки кислаго черногорскаго вина. Мы, впрочемъ, довольны и этимъ нежданнымъ благополучіемъ, и съ искреннимъ аппетитомъ истребляемъ горячую яичницу. Скоро въ этому заоблачному постоялому двору причаливаютъ и другіе путники: молодецъ «байрактаръ», т.-е. княжескій знаменоносецъ, изъ Цетинья, съ серебрянымъ значкомъ своего званія на круглой красной шапочк, въ компаніи съ нсколькими черногорскими войниками; потомъ, коляска изъ Каттаро съ какимъ-то богатымъ далматинцемъ, одтымъ по-черногорски въ красное и золотое; съ нимъ хорошенькая дама, повидимому жена его, а на козлахъ важный пузатый туровъ за лакея. Они дутъ въ Цетинье на народный праздникъ Петрова дня. Мы поболтали съ ними немного на ломаномъ сербскомъ язык и скоро тоже двинулись въ путь.
Справа у насъ дв огромныя горы — Штировнивъ поближе, а подальше — славная въ лтописяхъ Черногоріи и дорогая всякому черногорскому сердцу гора Ловчинъ, именемъ которой называютъ обыкновенно весь горный кряжъ, отдляющій Каттаро отъ Черногоріи.
На самой высокой вершин Ловчина, еще блющей снгами во всхъ впадинахъ своихъ, на такъ называемомъ Язерскомъ Верх, мелькаетъ, поминутно прячась въ облавахъ, маленькая часовня…
Это — могила владыки и князя Черногоріи Петра И-го, — врне, Радо Нгоша, какъ называютъ его до сихъ поръ черногорцы, и какъ дйствительно назывался онъ въ дом своего отца Томы Нгоша, пока ему не выпалъ жребій стать владыкою Черногоріи посл смерти дяди его Петра І-го. Этотъ государь-поэтъ завщалъ своему народу похоронить себя въ самой поэтической могил, какую только могла изобрсти фантазія поэта, и какую только могъ пожелать вождь черногорцевъ, страстно любившій свою страну. Петру хотлось удалиться подальше отъ суеты мірской, повыше въ небу, и въ то же время оставаться въ дорогой его сердцу родин, среди ея дикихъ горныхъ пустынь, на самой высокой и самой любимой народомъ вершин ея, откуда можно однимъ взглядомъ окинуть вс нахіи Черногоріи, вс ея долины и горы, отъ «Скадрскаго Блата» и береговъ Адріатики до хребтовъ Босніи.
Полна такой же величественной поэзіи, какъ эта могила, была и самая смерть владыки Петра. Красавецъ собою, высокій, статный, могучій — этотъ молодой черногорскій Геркулесъ умеръ всего 38 лтъ, сгорвъ отъ какой-то загадочной болзни, отъ которой онъ неудержимо таялъ съ каждымъ днемъ. Ни Италія, ни Вна, ни врачи Европы, не спасли его, и, уврившись въ ихъ безсиліи, онъ безропотно ухалъ умирать въ свою милую бдную родину. Когда онъ почувствовалъ, что пришелъ его часъ, онъ веллъ созвать къ себ народъ свой, поднялся съ постели въ кресло и, пріобщившись торжественно Св. Таинъ, сталъ наставлять собравшихся всему тому добру, которое онъ съ такимъ самоотверженіемъ старался ввести въ родной ему бытъ во все продолженіе своего княженія. Такъ умиралъ, поучая народъ, и славный предмстникъ его — его дядя, «святопочившій» Петръ І-й.
Горькія рыданія сдоусыхъ воеводъ и сердарей, удалыхъ юнаковъ, не знавшихъ ни страха, ни состраданія въ ежедневной рзн съ врагами, мшались со слезами прощавшагося съ ними князя…
— Не плачьте, а молитесь за меня и похороните меня на вершин Ловчина! — произнесъ Петръ, приказалъ поправить постель, подошелъ въ ней и, какъ срубленный скирою дубъ, вдругъ упалъ на нее мертвый…
Долго не могли исполнить его завщанія: сначала проливные дожди, потомъ глубокіе снга не давали возможности даже такимъ смлымъ и сильнымъ горнымъ лазунамъ, какъ черногорцы, взобраться съ своею драгоцнною ношею на отвсныя вручи Ловчина, и гробъ владыки простоялъ съ осени до лта въ тсномъ храмик цетинскаго монастыря, пока, наконецъ, съ огромными трудами не взнесли его на облюбленную имъ нерукотворную пирамиду заоблачной горы, откуда онъ теперь смотритъ на насъ сверху своею трогательною бленькою часовенькой.
Туда поднимаются досужіе путешественники, чтобы полюбоваться широкою панорамою горъ и моря, попозже лтомъ, когда совсмъ стаютъ снга. Туда собираются и черногорцы въ день кончины владыки служить по немъ панихиды. Князь съ семьею тоже бываетъ тамъ.
У подножія Язерскаго Верха — обильный старинный колодезь, извстный своею холодною водою и прозываемый оригинальнымъ именемъ «Иванова-корыта»; онъ устроенъ, по преданію, еще первымъ основателемъ черногорскаго княжества Иваномъ-Бегомъ Черноевичемъ, которому черногорскій народъ приписываетъ происхожденіе всего полезнаго, уцлвшаго съ глубокой старины.