Славянская спарта
Шрифт:
Но въ радостной картин солнечнаго дня, голубяхъ водъ, зеленыхъ лсовъ — и эти гнзда смерти, забравшіяся подъ облака, кажутся живописными и милыми.
А отъ сосдней съ ними горы просто глазъ не оторвешь. Тамъ тоже взобрались высоко на обрывы скалъ ярко освщенные малочисленные домики Горнаго-Столива, въ то время какъ Дольній-Столивъ тснится своими бдными жильями у подножія тчзй же черной громады, совсмъ близко къ вод.
Деревеньки и сади вообще опоясываютъ почти сплошь, будто разноцвтнымъ поясомъ, подножія горныхъ массъ, обступившихъ здсь съ обихъ сторонъ прекрасный голубой заливъ. Вотъ онъ вдругъ поворачиваетъ уже не узкимъ проливомъ, какъ прежде, а всею своею привольною ширью — рзво на югъ, врзая мимоходомъ далеко въ толщи горъ хорошенькую бухточку между Перасто и селомъ Добрбтою… Теперь уже это послдній заворотъ парохода въ Каттаро, которое открывается, наконецъ, въ глубин залива, на крайнихъ предлахъ его. Капитанъ нашъ считаетъ отъ Пунто д'Астро до Каттаро всего 25 верстъ по русскому счету; такова
И чмъ дальше, чмъ ближе въ Каттаро, тмъ все могуче и грозне длается красота горъ. Отъ Перастской бухты пароходъ нашъ уже бжитъ въ суровой тни титанической черносрой стны, подпирающей облава небесныя. Стна эта загораживаетъ намъ здсь полнеба, она не даетъ ни одному лучу солнца пролить свой живительный золотой дождь на городки и деревеньки противоположнаго праваго берега. Стна эта тянется на цлыя версты, нигд не разступаясь и не отступая, такая же срая, такая же голая, такая же мрачная и неприступная отъ Перастской бухты до самаго Каттаро… Глядишь съ жуткимъ чувствомъ съ палубы своего низенькаго пароходика на эти первозданныя громады, уходящія въ небо, и кажешься самъ себ вмст съ пароходомъ своимъ такою жалкою мошкою, копошащеюся у пяты этихъ каменныхъ исполиновъ; и самый заливъ, въ сущности еще очень широкій, по сравненію съ отнившими его колоссальными хребтами, невольно представляется какимъ-то узенькимъ водянымъ корридоромъ, обставленнымъ высокою стною…
— Это Черная-Гора! — какимъ-то словно обробвшимъ, стихшимъ голосомъ говоритъ мн нашъ спутникъ австріецъ Вагнеръ, указывая рукою налво.
— Видите, это Черная-Гора! — крикнулъ мн по-славянски сверху съ своего мостика капитанъ бокезецъ, и его черные глаза, и все его смуглое, сухое лицо вдругъ засверкали какихъ-то радостнымъ и самодовольнымъ огнемъ.
Такъ это, наконецъ, Черная-Гора!..
Я смотрлъ на нее съ безмолвнымъ благоговніемъ, недавно воспитаннымъ во мн страстною симпатіею къ этому родному намъ племени сказочныхъ героевъ и богатырей, изумительнымъ образомъ уцлвшихъ на порог ХХ-го столтія среди изнженной цивилизаціи современной Европы…
Такъ вотъ она, славная Черная-Гора! Привтъ теб и земной поклонъ за доблести твои…
Титаническая каменная броня, одвающая молодецкую грудь. Черногоріи, со стороны, обращенной къ врагу, — служитъ на своемъ верхнемъ гребн и оффиціальною границею между австрійскою имперіею и княжествомъ черногорскимъ. Объ этомъ свидтельствуютъ въ краснорчивомъ безмолвіи вдругъ заблвшій тамъ наверху австрійскій фортъ и казарма австрійскихъ пограничныхъ жандармовъ, стерегущихъ рубежъ земли цесарской…
Но «орлы» Черной-Горы не стсняются жандармами и пушками. Ихъ черныя струки свободно бродятъ по козьимъ тропамъ, этихъ головокружительныхъ высей, въ которыхъ они чувствуютъ себя какъ рыба въ вод, и въ былыя времена они уже не разъ — нельзя сказать — сбгали, а просто слетали съ своихъ дикихъ неприступныхъ утесовъ, сливались съ нихъ быстро и дружна внизъ, какъ волны горнаго водопада, и являлись какъ снгъ на голову среди перепуганныхъ жителей Бокки, гомерически-могучіе, гомерически-смлые, круша и руша передъ собою тогда еще дряблую австрійскую силу.
Все подножіе Черной-Горы, какъ и другихъ горныхъ береговъ Бокки, одто внизу садами оливокъ, смоковницъ, орховъ, усяно деревеньками и хуторками. Тутъ Мота, Доброта и много другихъ селъ, а противъ нихъ на правомъ берегу большое красивое мстечко Перчань. Добрбта — одно изъ самыхъ богатыхъ селеній Бокки; ея большіе двухъ-этажные каменные дома придаютъ ей видъ изряднаго городка. А такъ какъ жители ея не православные, а все католики, то въ прежнее время, когда между Австріей и Черною-Горою то-и-дло возникали пограничныя ссоры и столкновенія, — набги черногорскихъ юнаковъ прежде всего обрушивались на голову злополучныхъ добротянъ, — этихъ самыхъ близкихъ и самыхъ заманчивыхъ по зажиточности своей сосдей безплодной и бдной Черной-Горы, все-таки боле щадившей своихъ единоврцевъ…
Каттаро, славянскій Которъ, хорошо виденъ только тогда, когда вплотную подъдешь въ нему. Тамъ, гд горы праваго берега Бокки совсмъ готовы сойтись съ утесистыми стнами Черной-Горы, — узкая тснина, вся заросшая садами, раздляетъ ихъ своею глубокою сдиною. У начала этого ущелья, на низкомъ берегу, почти вровень съ водою, толпится группа домовъ и церквей, осненныхъ сзади отвсною голою скалою. Это и есть Которъ, главный административный и торговый центръ Бокки Которской, когда-то столица свободной республики бокезовъ…
Которъ разглядишь хорошо, когда вплотную подъдешь въ нему. На набережной хорошенькій садикъ, горящій цвтами олеандровъ и золотыми яблоками недозрлыхъ еще лимоновъ, бульвары, кофейня, лавочки; нсколько кораблей причалили прямо въ пристани; въ Которскомъ залив даже у самыхъ береговъ море такъ глубоко, что большіе пароходы могутъ приставать къ нимъ безъ всякой опасности; это длаетъ Которсвій заливъ идеальнымъ рейдомъ и для военнаго, и для торговаго
Этотъ ни съ чмъ несравнимый оригинальный видъ Каттаро врзывается неизгладимо въ память; но только кисть талантливаго живописца способна передать сколько-нибудь наглядно и врно его поразительную романтическую красоту, которою я досыта наслаждался потомъ со всевозможныхъ сторонъ и въ самые разнообразные часы дня.
Вотъ мы, наконецъ, и вылзли изъ своего парохода, съ палубы котораго мы долго не ршались двинуться, словно заколдованные представшею вдругъ передъ нами чудною картиною. Любезный австріецъ Вагнеръ, какъ законный хозяинъ этихъ мстъ, оказывалъ намъ самую радушную помощь. Молодчина-черногорецъ, явившійся въ роли носильщика, легко вскинулъ на спину пятипудовый сундукъ и за полтора гульдена доставилъ чуть не бгомъ на своихъ на двоихъ въ недалеко лежавшую гостинницу весь нашъ порядочно сложный багажъ. Гостинница достаточно приличная, достаточно чистая; намъ дали за три гульдена просторный номеръ съ двумя постелями. Кельнеръ оказался тоже черногорецъ, говорящій не только по-сербски и итальянски, какъ говорятъ здсь вс бокезы, но еще и по-французски, и даже чуточку по-русски.
Къ удивленію нашему, въ Кйттаро оказалась таможня, и нашъ багажъ потребовали-было къ осмотру, но я уврилъ австрійскаго стража, что потерялъ ключи отъ своихъ сундуковъ, и тмъ избавилъ себя отъ досадной и совсмъ ненужной обязанности въ который уже разъ перерывать свой совершенно невинный багажъ.
Подкрпивши себя чмъ слдовало, мы пошли бродить по набережной. Хотя только конецъ іюня, лавки завалены всякими сплыми фруктами, арбузами, абрикосами, грушами, мстными апельсинами — со шкуркою страннаго цвта, на половину желтаго, на половину кроваво-краснаго. Въ саду, въ кофейняхъ, на базар, на пристани — везд солдаты, офицеры; военная форма совсмъ заслоняетъ собою мирную штатскую. Половина города — казармы, военные склады, госпитали. Ясно, что Каттаро — прежде всего и больше всего крпость, — порубежный оплотъ Австріи противъ удалыхъ сыновъ Черной-Горы, что съ такимъ суровымъ видомъ нависла надъ этимъ лазурнымъ заливомъ и надъ этими благодатными деревеньками.
На плацу производилось солдатское ученье, и нмецкая команда, послушно двигавшая ряды рослыхъ славянскихъ воиновъ, громко раздавалась по набережной. Мы изъ любопытства зашли въ казарму зарскаго, или задрскаго, полка, расположенную сейчасъ же за садомъ. Все тамъ очень просто, но и очень чисто, какъ никогда не бываетъ въ нашихъ русскихъ казармахъ. У всякаго солдата желзная кровать грубаго издлія, тюфякъ, одяло; везд вентиляція, везд хорошій воздухъ и соблюденіе всякихъ санитарныхъ условій.
Мы прошли въ городъ съ дальняго конца по цпному подъемному мосту, перекинутому черезъ крпостной ровъ, или, скоре, каналъ, наполненный водою изъ моря. Четыре тяжелйшихъ ядра, висящія на цпяхъ и блокахъ, служатъ противовсомъ при подъем моста. У всхъ воротъ города строгій военный караулъ, потому что и городъ заключенъ въ стнахъ крпости. Но въ настоящую крпость никого не пускаютъ. Часовой у моста оказался сербъ, и я завелъ съ нимъ разговоръ, на половину по-русски, на половину по-сербски, что, однако, было для него достаточно понятно. Вроятно, австрійцы не требуютъ отъ своихъ часовыхъ обта молчанія, какъ это водится въ другихъ войскахъ.