Смерть как искусство. Том 1. Маски
Шрифт:
– И что, так было всегда? – поинтересовался Сташис.
– Нет, конечно, – костистый нос Семакова досадливо сморщился. – При прежнем художественном руководителе я занимался только тем, чтобы зритель мог посмотреть спектакль. А это означало, что я выезжал с актерами, возил их на творческие встречи, организовывал информирование населения, опекал актера, создавал ему условия, транспорт, гостиницы, питание, билеты и все такое. А теперь я никого никуда не вожу, а вместо этого руковожу билетерами, которые каждый день перед спектаклем должны положить перед собой девятьсот программок и карандашиком поставить галочки напротив фамилий тех актеров, которые сегодня играют. Очень творческая задача! – В его голосе зазвучала неприкрытая горечь и обида. – Даже репертуарные книжки, которые нужно делать каждый месяц, и те на мне, хотя, по всей логике, этим должна заниматься завтруппой, потому что именно она несет главную ответственность за составление репертуара.
– Так
Настя с любопытством покосилась на Антона. Впервые за весь день он проявил такую активность при беседе, на всех предыдущих встречах он задавал совсем мало вопросов, все больше молчал, смотрел, наблюдал. И что его так заинтересовало в работе главного администратора?
– Потому что Лев Алексеевич распорядился, чтобы этим занимался главный администратор.
– Именно вы? – уточнил Сташис.
Настя заметила, что при этом он сделал странное движение головой, словно увидел что-то в стороне, но хотел скрыть это от Семакова. Она быстро обвела глазами кабинет и поняла причину такого странного, на первый взгляд, уточнения. На втором, придвинутом к противоположной стене столе стояли рядышком две треугольные таблички из плотного картона: «Главный администратор Семаков В. А.» и «Главный администратор Красавина Л. Г.». Значит, в театре два главных администратора. А он глазастый, этот Антон Сташис, и смекалистый.
– Да, – с оттенком того самого уничижения в голосе, которое, как говорят, паче гордости, ответил Валерий Андреевич, – конкретно – именно я.
– А не Красавина?
– Нет, – коротко отрезал Семаков. – Лилия Георгиевна у нас занята другими делами.
– Какими? – не отставал Антон.
– Другими, – последовал исчерпывающий ответ. – Красавина работает с артистами. А я занимаюсь вот этим. – Семаков выхватил из кармана и потряс перед ними маленькой синенькой книжицей. – Завтруппой составляет репертуар на месяц, а сделать макет книжки, заказать тираж в типографии, закупить бумагу, вывезти тираж – это моя обязанность. И обратите внимание, – с этими словами главный администратор перелистал книжечку, открыл на нужном месте и протянул Антону, – здесь не только график работы на месяц, но и телефонный справочник, и не дай мне бог допустить хоть малейшую ошибку и не учесть последние кадровые перестановки. Головы мне не сносить. А кадровые перестановки у нас постоянные, потому что Лев Алексеевич очень любит увольнять людей и брать на работу новых. И за этим следить должен тоже я, потому что раз репертуарная книжка – моя епархия, то и за точность данных в телефонном справочнике тоже я отвечаю.
Настя протянула руку, взяла книжку, полистала ее и спросила:
– У вас не найдется еще одной для нас? – спросила она.
– Да берите, у меня есть свободные, – махнул рукой Семаков.
– И все-таки, Валерий Андреевич, – не отставал Сташис, – как вы считаете, почему так получилось? Почему у двух главных администраторов, то есть у людей, которые, по идее, должны по очереди, в разные дни, выполнять одну и ту же работу, такие разные обязанности?
Семаков вспыхнул, не в силах сдержать прорвавшуюся злость.
– Почему? Да потому что Лев Алексеевич хочет все решать сам, а ума и знаний у него не хватает, вот и дает поручения всем подряд, невзирая на должности и те самые пресловутые функциональные обязанности. А что вы хотите? Он малограмотный и малообразованный человек, а мнит себя бог весть кем, мечтает стать гуру в режиссуре классического репертуара.
Тут уж Настя немедленно вцепилась в несчастного Семакова.
– Что значит – малограмотный? В чем это проявляется?
Семаков вздохнул, потер длинными узловатыми пальцами виски.
– Я вам расскажу для примера одну историю, если вам ее еще не рассказали.
– Про Илью Фадеевича Малащенко? – догадалась Настя.
– Да, – удивленно протянул Валерий Андреевич. – Значит, рассказали?
– Вы имеете в виду историю с худсоветом и пьесой Лесогорова?
– Нет, что вы, это совсем другая история, более давняя. Но и куда более показательная. Вы знаете, что в нашем театре есть музей? Ну, конечно, не знаете, это и понятно. Дело в том, что наш музей – это не помещение, где хранятся экспонаты, а такая специальная, как вы выражаетесь, функциональная обязанность. Номинально должен быть человек, который эту обязанность будет выполнять, то есть собирать архив театра, готовить подборки материалов к юбилеям актеров, режиссеров, спектаклей, к каким-то памятным датам. А на практике эту обязанность чаще всего поручают кому-нибудь как дополнительное обременение. Вот в нашем театре такое «обременение» досталось Илье Фадеевичу, нашему завлиту. Но надо знать Илью Фадеевича! – Голос Семакова зазвучал проникновенно и с глубоким уважением. – Это не только человек чрезвычайно образованный, но и чрезвычайно ответственный, если уж берется что-то делать, то делает с полной отдачей и великолепным
…Готовилась постановка пьесы «Беседы францисканцев», основанной на реальных событиях. Сюжет пьесы состоял в том, что какие-то рыцари вели осаду монастыря, все монахи, кроме двенадцати последних, смогли убежать и спастись, а эти двенадцать остались, страдают в осажденном монастыре от голода и жажды и ведут беседы. Постепенно, один за другим, они умирают. Поскольку пьеса написана в девятнадцатом веке, то есть считается классикой, Богомолов взялся ставить ее сам. Пока он был в отпуске, Илья Фадеевич Малащенко, выполняя функции истинного музейщика, обратился во францисканское издательство, где ему показали огромное количество материалов об этом историческом событии, но все эти материалы были на итальянском и польском языках, что вполне естественно. Илья Фадеевич – человек широко образованный, в этих языках довольно прилично ориентируется, он все эти материалы сам прочел, нужное перевел, причем объемы переводов оказались довольно большими. Оказалось, что каждый персонаж пьесы имел своего реального прототипа, и Илья Фадеевич тщательно выписал все сведения по персоналиям и раздал эти материалы актерам, которые, пока Богомолов был в отпуске, работали над ролями самостоятельно. Актеры были в полном восторге и искренне благодарили завлита. А потом приехал Лев Алексеевич, ему показали то, что сделано на основе добытых Малащенко материалов, а режиссер замахал руками и заорал, что все не так и что он видит этих персонажей совсем по-другому. Лев Алексеевич категорически настаивал на собственном видении, никаких аргументов насчет исторической правды не слушал, и вся работа завлита оказалась никому не нужной. Илья Фадеевич был возмущен, оскорблен и обижен до глубины души. Он пытался поговорить с Богомоловым, убедить его, что ценность самой пьесы в том и состоит, что она практически документальна, и эту документальность нужно всеми силами сохранить, однако Лев Алексеевич повел себя крайне надменно и грубо поставил Малащенко на место, сказав буквально следующее:
– Вы, уважаемый Илья Фадеевич, в творческий процесс не вмешивайтесь, вас никто об этом не просил, тем более что вы ничего в нем не понимаете, ваше дело как заведующего музеем – собирать архив, вот и собирайте, а уж спектакли мы как-нибудь без вас поставим.
Естественно, Малащенко после этого стал считать Богомолова человеком тупым и малообразованным.
У самого-то Ильи Фадеевича три диплома о высшем образовании: иностранные языки, филология и искусствоведение, – закончил рассказ Валерий Андреевич Семаков. – А Лев Алексеевич считает для себя возможным так с ним обходиться. Это было в самом начале, когда Лев Алексеевич только-только пришел к нам, и мы тогда толком еще не поняли, какой он трудный, своеобразный и властный человек, и относились к нему по инерции так же, как к нашему прежнему худруку, который ничего подобного себе не позволял и с мнением завлита всегда считался. И этот случай с «францисканцами» стал для нас хорошим уроком, мы сразу поняли, с кем имеем дело.
Да, подумала Настя, история показательная, но вряд ли имеет отношение к покушению на убийство. Пора переходить к более насущным вопросам. Например, проверить то, о чем поведала актриса Арбенина.
– Скажите, Валерий Андреевич, вы слышали какие-нибудь разговоры о возможном приходе в театр режиссера Черновалова? В том случае, разумеется, если Богомолов не поправится.
– Слышал, – тут же без раздумий откликнулся Семаков, – а как же. Весь театр гудит, только об этом и разговоров.
– И как вы сами считаете, это реально?
– Понятия не имею, – пожал плечами администратор. – Это не моя епархия.
– Но все-таки, – не отставала Настя, – как вы думаете, что будет, если Богомолов не вернется и вместо него будет другой худрук?
– Я думаю, что, кто бы ни пришел, все равно это будет только худрук, а не худрук-директор, как сейчас.
– И что из этого следует?
– То, что Володя Бережной снова станет директором, это же очевидно, – Семаков посмотрел на Настю как на нерадивую ученицу, которая не может взять в толк элементарных вещей. – Володя – отличный руководитель, он проработал в театре много лет и знает здесь все от и до. Надо быть полным идиотом, чтобы поменять его и привести другого директора. Никто лучше Володи с нашими проблемами не справится. Его любит труппа, потому что он искренне любит актеров, заботится о них, уважает персонал, старается всем помочь, как может. Кроме того, он блестящий организатор, знает все до мелочей, вплоть до того, где лучше закупать ткани для декораций и костюмов и как их выбирать на фабрике. Володя всегда знает, как сделать так, чтобы сэкономить деньги и все-таки не поступиться качеством, у него крепкие личные связи со всеми поставщиками и подрядчиками. И когда Бережной был нашим директором, мы все горя не знали. А вот когда Лев Алексеевич сам занял должность директора и перевел Володю в директоры-распорядители, мы все были просто в шоке и не понимали, как театр будет функционировать.