Смерть во фронтовом Киеве
Шрифт:
Так сяк подтянув дела на работе, Сураев принялся названивать Генке. И получил очередное приглашение на очередное застолье. Увы, прощальное. Геннадий Дмитриевич растворялся в пространстве, а Ангелос Флоридис уезжал на родину, в Грецию, и не на недельку там, в гости к родственникам, как бывало раньше, а насовсем. Голос его звучал в трубке, будто с Луны: «Э, послюшай, Сашок, долго объяснять». «Нет, Мила остается. Нам пришлось развестись. Но по-хорошему». «Послюшай, приходи к пяти, хорошо? И с большим портфелем». «Нет, хватает… Для тебя книжки кое-какие».
Милка читала свою «марксистско-ленинскую
Когда в четыре утра варшавский поезд растаял, наконец, среди синих и красных привокзальных огней, Сураев обнаружил, что забыл сумку в зале ожидания для иностранцев, где пили последнюю, стременную. Бесстрашный по пьянке, он убедил Микиса и ещё одного парня, незнакомого, вернуться в зал, протащил их, давно уже лыка не вязавших, по осточертевшим лестницам и обнаружил свою криминальную сумку на кресле: место, видишь ли, занимал… Мент, уже топтавшийся возле, поглядел на гуляк критически, но не пристал. Будь Сураев потрезвее, не возвратился бы, а тогда ему стало безумно жаль – и не так книг, не прочтенных и поэтому ещё чужих, сколько сумки…
Глаза слипались. Он уже засыпал, когда быстрая, как удар током, мысль рассеяла сонную муть: Генка уехал снова, теперь уж точно навсегда. Вскинувшись, Сураев огляделся и опять смежил веки: смотри не смотри, однако в комнате, где Генка прожил, как-никак, больше двух лет, и он не оставил никаких следов. Заколдованное место? Хотя… Шумный и безалаберный, Генка не тушил сигарет о столешницу, не метал нож в шифоньер, и не он расколотил дешёвые, Ленинградского фарфорового завода, статуэтки на комоде. Их Шамаш берег как память о родителях и пустоту на том месте болезненно ощутил и сейчас. Книги? Сжег их, опасаясь обыска, во время одной неприятности на работе. Виктор Некрасов есть и свой, а остального не очень-то и жаль теперь, после книжного бума в России, когда можно было купить почти всё… По-прежнему не открывая глаз, он увидел, что у стены, на прежнем месте, чернеет трюмо и что сама Нина возникла в его глубине, поставила босую ступню на пустую поверхность столика, выбралась и осматривается. Он знает, что если сумеет бестрепетно встретить её взгляд, всё у них будет, как раньше. Вот только не совсем понятно, почему вернулась она взамен утраченного Генки: Нина ведь живая… Или? Сомнения душат Шамаша, но он помнит, что вопросы задавать нельзя…
– Шамаш Саргонович!
Глаза уже не щиплет, хоть подушка и влажная. Зелёные капельки люстры тихо сияют в закатных лучах. Сколько пыли на них! И как долго он спал…
– Шамаш Саргонович! Вас, однако же, не добудишься. Вам телефонировал следователь, просил срочно ему перезвонить. Вот номер, на бумажке.
– Спасибо, Иван Афанасьевич.
Сураев перевернулся на другой бок. Хоть прерванное сновидение ещё прокручивается перед его глазами, это только воспоминание, в него уже не возвратиться. И слава Богу.
Глава
3
Тот, кто подходит ко мне, —не мой человек он.
“Эпос о Гильгамеше”.
– Сураев Шамаш Саргонович? Я следователь прокуратуры…
Незнакомец, шагнувший навстречу Сураеву из тёмного угла лестничной площадки, сунул руку во внутренний карман серого своего пиджака, и Сураев подметил, что, вытаскивая залитое в пластик удостоверение, этот неприметный человек чуток позамешкался. Словно бы у него там несколько удостоверений и надо было нащупать нужное.
– Я бы в квартире вас подождал, да сосед ваш Мистовский… – так ведь? – Иван Афанасьевич очень уж бдителен.
У Сураева гудит в голове, а перед глазами, стоит их только прикрыть, проскакивают белые цифры. Надеясь отвлечься, он сделал сегодня норму двух рабочих дней и теперь соображает не лучшим образом. Во всяком случае, попытка отделаться от непрошеного гостя получилась вялая, без особой надежды на успех.
– Ордер есть у вас? Ордер на обыск?
– О каком обыске речь? Только дополнительный опрос… Кстати, почему вы сами не позвонили, Шамаш Саргонович?
– Да какой я вам Шамаш… можно Александром Сергеичем, не обижусь. А не позвонил почему… Ну знаете, идти вечером два квартала до автомата… Просто побоялся. Да и поломан автомат.
– Почему же не от соседа?
– Звонить от него мне не приходится.
– Что?
– Зовёт иногда к телефону, позвонить от себя не разрешает. Это его телефон.
– Бывает же…
– Коммуналка-с!
– Но ведь теперь это элементарно. У вас тут, в центре, тем более: триста зелёных – и свой телефон!
– А я и не знал! – удивился Сураев, прекрасно помнивший, что уже с полгода как держится такса в пятьсот баксов. Ну почему же и теперь, когда живём как будто каждый сам по себе, не перевелись болтуны, всё за тебя решающие? Попробовать, что ли? Вдруг отвяжется… Эй, была не была! – И вообще я не видел и не вижу необходимости в нашем с вами разговоре. Позапрошлой ночью я дал показания в отделении и, помнится, подписывал протокол.
– Только не говорите мне, что не знаете… Убийства расследуются в прокуратуре.
«Медведь теперь у нас прокурор», – хотел ответить Сураев, но промолчал, отчего ещё сильнее разозлился – и в голове прояснилось. Грузи, грузи! Да всем известно, что следователь только в кино сам бегает по адресам, а в жизни он бумажки пишет и допрашивает подозреваемого, если того приволокут к нему опера.
– Отвернитесь, господин… следователь.
– А за…? Вас понял.
Входную дверь защищают два секретных устройства: одно самодельное, сработанное Тарасом; за второе, электронное, Сураев выплатил, хоть и не сразу, свою треть разорившемуся на него Ивану Афанасьевичу.