Снег на Рождество
Шрифт:
— С этой «темнотой» сама темнотой станешь, — пробурчала она, вытирая снегом лицо. — Или чокнешься… — а потом вдруг усмехнулась.
Ее догнал Яшка, и они пошли вместе к лесничеству. А следом, метрах в ста, гуськом шагали чумазые лесники.
— Какой вдруг доброй стала ночь, — восклицала Фиса, то и дело выглядывая в окошко. — Ой-е-е!.. — смеялась она, легонько стряхивая с лица пену. И яркий месяц казался ей прозрачным. А звезды — детскими глазами.
Лесники во главе с лесничим Яшкой сварганили для нее баньку. Ибо они все же надеялись, что Фиса, отмякнув от пара, разберется с «темнотой». Их похвалит, а «темноту», наоборот, накажет.
Яшка ждал в предбаннике. Изредка подбросив несколько
— Ну как там? Добро…
— Добро… Добро… — смеялась Фиса. — Был бы ты бабой, ох как бы мне спинку потер.
— Ну насчет этого прости… — с грустью отвечал Яшка и, присев на край скамейки, вздыхал. Он устал. Голова его была переполнена мыслями о «темноте». Ему вспоминался станционный зал и эти люди, которых он осенью не обеспечил дровами.
«Такая чепуха — дрова, а так мучают…» — сумрачный вид был у Яшки, ох и сумрачный. Подперев голову кулаками, воспаленными глазами смотрел он в пол. Яшка думал, все уважают и понимают его… А оказывается…
«Надо попросить Фису… — вдруг решил он, — чтобы она рано утром, часов так в шесть или пять, когда «темнота» еще на станции, выступила там с речью… И хоть немножко защитила бы нас и особенно меня… Надо им попенять на то, что, мол, лесники загружены. Но, мол, в свое время все получат дрова… Пришли бы и открыто сказали, мол, товарищ Яков…»
Мысли в Яшкиной голове путались, комкались. Он смотрел скучающе то на печь, то на дверь, то на эмалированный бак, в котором грелась вода.
— Ох, как жарко… — это, обмотанная тремя полотенцами, вышла из парилки Фиса. Он взглянул на нее с надеждой и, встав и протянув навстречу руку, каким-то не своим, хриплым голосом произнес:
— Понимаешь, дело срочное есть…
— Потом, потом… — засмеялась она и обняла его нежно.
— Я прошу меня выслушать, — начал он с раздражением.
По она, приложив указательный палец к его губам, улыбнулась:
— Я хочу, чтобы ты исполнил последнее желание.
— Какое?.. — нервно спросил он ее.
— Ты говорил, что на крыше баньки есть сеновал… Побывать там, это все равно, что пробежаться по лугу…
Рано утром, часов примерно в пять, лесники, ночевавшие в лесничестве, вместе с Яшкой и Фисой понеслись к станции.
От Фисы пахло сеном. Она потеряла сережку, и когда ей сказали об этом, она неожиданно кротко прошептала:
— Мне теперь все равно… В эту ночь я заново родилась!..
И она засмеялась, точно девочка, весело и звонко.
— Здесь нет ничего страшного… — уговаривал ее дорогой на станцию Яшка. — Самое главное, убедите их, что они по отношению к нам были малотребовательны…
— Хорошо, хорошо, — с улыбкой успокаивала она его. — Я выступлю перед ними, как ты велел… Я скажу взволнованную речь, и они поверят мне… Ведь они все же люди… и не плохие…
А вот и станционная дверь. Первым открыл ее Яшка, пропустив Фису вперед. Но когда все вбежали в станционный зал, то тут же все замерли. «Темноты» там не было. Были лавки. Было окошко кассы и зимнее расписание электричек, а «темноты» не было. Лишь на одной из скамеек они увидели оторванную от рюкзака лямку и две старомодные ножки от рояля. Яшка подошел к ним, а затем, посмотрев на Фису и лесников, сказал:
— Откройте окна, мне жарко… — Не выдержав, закричал: — Ну что же вы стоите как истуканы, откройте окна, вам говорят…
Открыли окна. А он, вдруг упав на кафельный пол, стал бить его кулаками.
И как ни успокаивали его лесники и Фиса, успокоить его не могли.
Две ножки рояля, прижавшись друг к дружке, лежали на скамейке.
(Автор считает необходимым довести до сведения читателей, что кое-что изменилось
СВАРНОЙ
У Максима Максимыча зеленая роба, местами прожженная, местами продымленная, с пятнами масла, сажи и гари. Что и говорить, работенка у него не из легких; гараж большой, машины старые, и почти каждый день приходится железо варить то электросваркой, то автогеном. Редко бывает Максим Максимыч мрачным, почти всегда радостен.
Он живет метрах в ста от железной дороги. Дом бревенчатый, старый, доставшийся в наследство от матери.
Без сварного, как говорится, на автопредприятии не обойтись. Да и машины машинам рознь, были бы одни «газончики», а то ведь в основном КамАЗы и КрАЗы, кроме самосвалов, есть «фуры» с прицепом. Кирпичный завод рядом, и гараж, точнее филиальчик областного комбината, где работает Максим, в основном кирпичников и обслуживает. День и ночь шоферы возят глину, песок, щебень, опилки да прочий груз, без которого невозможно изготовить кирпич. И все же основной продукт для кирпича красная глина, а ее в поселке полно. Глину возят самосвалы. А готовую продукцию, то есть кирпич, доставляют на объекты «фуры» с прицепом; это те же КрАЗы и КамАЗы, только борта у них удлиненные, и нагружают или разгружают их вручную или же с помощью крана. Короче, груз филиальные машины возят чувствительный. Дорога в карьере ужасная, весной и осенью грязь по колено, и от буксовки у машин рвутся коробки и горят сцепления, а зимой и летом на кочках и ямах лопаются рамы и околомостовые балки, выходят из строя подъемные шкивы, напополам рвутся болты-скрепки с рессорных опор, а они ведь не спички, с руку толщиной. Так что работы у Максима в любое время года хватает. По нескольку часов кряду не высовываясь на белый свет, он все варит и варит. Сосредоточенные шоферы стоят рядом, но помочь Максиму ничем не могут: сварное дело — не гайку закрутить. Здесь, кроме учения, опыт нужен, чуть горелку передержал — и насквозь металл проварил, или же у шва поспешишь, металл как следует не прогреешь, и вроде бы внешне все получается чин чинарем, гладенько, прихвачено как следует, а стоит водиле (так называет Максим шоферов) чуточку приопустить кузов, как рама от тяжести в месте сварного шва трескается напополам, и тогда сварочные сопли и размазанная окалина ногтем запросто отковырнутся.
— Прогревать, братцы, металл надо, прогревать, — любит говорить Максим пэтэушникам, которых летом присылают ему на практику. — Да как следует, покраснел металл — это ничего не значит, а побелел, словно солнышко нежный стал — вот тогда вари.
Неинтересно пэтэушникам КрАЗы и МАЗы варить, им легковушки подавай. Стоят они, салаги скуластые, рядом с Максимом, и точно кони запаленные курят цигарку одну за другой. Коченеют от скуки. Думают, скорее бы практика кончилась. И скорее бы Максим им практические журналы-задания подписал. К собачьим чертям катись этот гараж. Машины им кажутся страшно грязными, несуразными, грубыми. Прежде чем до поломки доберешься, тонну засолярившейся грязи надо отколупнуть. Ну а потом целый час металлической щеткой очищай от окислов металл. Вымажешься с ног до головы, да в придачу пропахнешь соляркой.