Снохождение

mso

— Конечно. На питьё и обед.

— Он вскрыл ей сумку, — заметил страж, спокойно копошась в карманах и одежде юного льва, который пока не проронил ни слова и сидел, низко склонив голову под капюшоном. Страж резким движением откинул его. — Очевидно, где-то перед Сарманом, или на последней остановке. Наверное, в Сармане и хотел сойти.

На стол рядом страж выложил всякое добро вора: маленький ножичек, обломанное лезвие, шнурок, смятый обрывок бумажки, шило, горсть мелких монет, видавший виды перевязанный мешочек, вилку, две ложки и катушку ниток с иголкой.

— Так, давай без геройства. Чистосердечное признание — и все довольны. Имя?

Терпеливо подождал, и снова спокойно спросил:

— Имя?

— Райнар.

— Сколько лет?

— Девятнадцать.

Выглядел он на шестнадцать-семнадцать, даже гривы толком не имел.

— Украл перед Сарманом?

— Перед Сарманом.

Голос у него был сдавленным. Видимо, боль от удара палицей ещё не прошла.

— При последней остановке?

— Да.

— Сколько украл? — встал глава стражи, начав прохаживаться туда-сюда.

— Не знаю.

— Не считал деньги в кошеле?

— Некогда было.

— Почему не сразу сошёл прочь?

— Хотел в Сарман приехать.

— Не знал, что тут пост?

— Нет. Я никогда не посещал Ашнари, — поднял он взгляд на главу стражи. — Я из Мствааша. Я и в Марне первый раз был.

Стражи переглянулись и засмеялись. Воришка говорил о Мствааше так, будто здесь есть чем гордиться. Бедная, пограничная провинция на юго-востоке, никогда не знавшая покоя. Там даже море серое от бедности.

— Зачем ехал в Сарман?

— Чтобы потом поехать куда-то ещё, — простецки ответил юный лев.

Махнув на него рукой, глава стражи подошёл к столу, где сидела Миланэ.

— Пускай сиятельная откроет кошель и пересчитает деньги. Сколько там было изначально?

— Я не помню точно.

— Ну примерно?

— Тысяч восемнадцать империалов золотом.

От удивления глава стражи закрыл рот, а первый страж почесал бок.

— Да уж, дружочек, — хлопнули воришку по плечу. — Будешь ты камешки долбать киркой всю жизнь, если раньше не сдохнешь. Это в лучшем случае.

Попробовав кошель на вес, глава стражи протянул его Миланэ.

— Пусть сиятельная пересчитает.

Она не знала, что думать. Глодала досада оттого, что не смогла уберечься; оттого, что не почувствовала в нём опасность, а защищала его (где моё правдовидение, где мои предчувствия, где всё эти силы, возможности?); угнетало зло и глупость всей ситуации. Нехотя раскрыла кошель, безразлично высыпала золотые на стол и небрежно начала считать. Все наблюдали: интересно ведь поглядеть на такие деньжищи. Вор глазел на то, что ранее своровал, и жалел обо всём на свете.

— Семнадцать тысяч восемьсот.

— Ничего не пропало?

— Нет.

— Хорошо. Вот, прошу, небольшая такая бюрократия, — первый страж придвинул бумагу к Миланэ. — Стамп у сиятельной при себе?

— Он всегда при Ашаи, что в здравой памяти.

— Вот и хорошо. Попрошу вкратце описать неприятный инцидент, и мы больше не смеем задерживать видящую Ваала. Да, и если сиятельная хочет примерно наказать воришку, то пусть напишет, что он угрожал ей при задержании или кричал всякую гнусность о сестринстве Ашаи-Китрах. Одним дурнем будет меньше на свете.

Вор вздрогнул, засуетился на лаве, даже попробовал встать, что ему не удалось:

— Что?

— О, смотри! Ожил, — засмеялся глава стражи, но закашлялся. Будто вспомнив о кашле и вредных привычках, достал трубку.

— Меня…

— Тебя-тебя. Казнят, — начинял он трубку табаком. — Воровство крупной суммы золотом у Ашаи, сдобрить сверху вероборчеством — суд будет очень быстрым.

— Но я жить хочу! — изумлённо осмотрелся юный лев по сторонам. — Нет, нет, я не…

— Ой, ну извини, что попортили твой жизненный план. Мы не хотели.

Дочь Сидны взяла перо.

Есть столько разных взглядов на жизнь, что определяют: то верно, это неверно, то будет правильным, а то — ложным. Вот здесь истина, а там — ложь. Падающего подтолкни. Ладонь ближнему протяни. Защищай свои интересы. В себе нечего защищать. Ваалу-Леейле, 540–613 рр. Э. И.: «Дурной нрав неистребим в душах, потому незачем понимать его и незачем потакать прощением». «Милосердие — это величие», Ваалу-Даима-Хинрана, 499 Э. И. Обожаю Ваалу-Даиму-Хинрану, все её трактаты и стихи, это не то что современные паяцы, филистеры и фигляры, у меня однажды даже вспыхнула игнимара при чтении, так меня обняла жалость и чувства, хорошо что успела отбросить книгу и встряской утишить пламя. Не-помню-кто, не-помню-когда: «Всякое преступление перед добрыми Сунгами должно быть отмщено наказанием». Когда я перевернула чан с кипятком, мама заставила меня собирать в саду подгнившие плоды для скота. Преступление и наказание. Сколько стоит жизнь? Вот интересно, стоят ли десять лет каторги семнадцать тысяч восемьсот империалов? А двадцать лет? А вся жизнь? Вот интересно, а если он своровал не только у меня, утешаясь в тёмном уголке своей жалкой добычей, а ещё у кого, кто беднее меня, кто в нужде и ограничениях? Мне легко прощать, изъявлять благородство, милосердие: мне-то патрон подарил деньги, взял и подарил, они мне легко достались, а что легко приходит, то просто уходит.

Быть умнее, думать впредь, о будущем; плохие должны погибнуть, хорошие — жить. Его смертью я пресеку горести, буду защитницей, хранительницей, мечом правосудия, огнём безжалостности, посланницей очищения духа Сунгов. Или не смертью, каторгой например. Да, каторгой, каторжными работами. Он будет полезен на каторге, с него будет польза, как вот с меня в дисципларии. Все в обществе должны быть полезны: он, она, я, ты, мы, все вместе. Польза, больше пользы, и ничего дурного-плохого!

Да!

Тогда всё будет хорошо, всё будет замечательно; тогда Сунги будут хорошими, прекрасными, нет же, идеальными; ни одного порока, внешнего или внутреннего, не будет в них; все они вместе, стройно уйдут в Нахейм, строем уйдут в Нахейм. Жили по правде, умерли по правде. Изничтожим же тех, кто идёт не в лапу, или идёт не туда, или вообще не идёт.

Именно.

Красивым, круглым почерком, привычно, Ваалу-Миланэ-Белсарра начала начертать на жёлтой бумаге: «9-го дня 4-ой Луны Всхода 810 года Э. И. я, Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, Сидны дисциплара на данное время, направ…».