Снохождение

mso

Шасна встала на скользкий путь. Её суждения всегда решительны и далеки от хитрости, а искусствами речи и спора она владеет откровенно плохо из-за своего прямого, как стрела, характера (а какой ещё может быть у Ашаи с сильным взглядом?); у неё мало шансов против изощрённой в этих вещах Айнэсваалы, которая отлично чувствуется в гибких, потаённых ходах слов и никогда не утрачивает высокой невозмутимости.

Их беседе пришла на помощь Арасси, юркнувшая к себе на кровать:

— Знаете, я тут прознала одну новость. Холли беременна, — сказала она, усевшись. Её руки обхватывали колени, а подбородочек нашёл приют на ладони.

— Да ну? — нахмурилась Шасна, удивившись такой новости.

— Она сама мне сказала, — с победной правотой отпарировала Арасси.

— А срок какой? — спросила Миланэ, чуть испуганно.

— Шесть-восемь недель, вроде того, — ответила Арасси, что-то выискивая у себя на тумбе.

Все призадумались, а Миланэ привстала на кровати:

— Погоди. До моего Приятия чуть больше луны, твоё, — она указала на Арасси, — будет сразу после моего, а до твоего… до твоего, Шасна?

Та немного помолчала, собираясь с мыслью.

— Две недели.

— Да. Значит, и у неё примерно через две-три недели. Придется ей остаться в дисципларии, — уверенным тоном сказала Миланэ, улёгшись обратно.

Вероятно, именно этой реплики и ждала Арасси, ибо сразу бросила:

— Она сказала, что оставаться в Сидне не будет. И уйдёт отсюда сестрой.

— Как это?.. А дитя? Как она хочет с беременностью идти на Приятие? — забеспокоилась Миланэ.

Беспокойство Миланэ изъявила не зря. Всякое Приятие состоит из трёх испытаний. Первое довольно простое: нужно день-два как-нибудь послужить, «прислужиться», как говорят, то бишь выполнить некие задания, которые давались с учётом талантов и склонностей ученицы; заодно надо зажечь игнимару перед Кругом Семи. Первое испытание, по сути — чистейшая формальность, ибо ученица в таком возрасте кое-что да умеет, ибо просто бы не смогла столько задержаться в дисципларии; как правило, оно более строгое для свободных учениц-Ашаи, а дисципларам волноваться нечего.

Второе испытание довольно необычно. Нужно просто всю ночь пробыть одной, ни с кем не разговаривая. Спать нельзя. Лежать нельзя. Читать нельзя ничего, кроме Кодекса. Сидеть можно, стоять можно. Полагается думать о Ваале, о вере, о служении, о Сунгах, о будущем месте служения, об ответственности Ашаи, о долгой истории сестринства, о знаниях. Вот и все требования. На самом деле, это испытание зачастую усложняют, например, запирают в тёмных комнатах уединения, которые есть в каждом дисципларии, или даже подвалах. Но, на самом деле, испытание довольно формальное, пустяковое.

А вот третье испытание всегда было самым важным; даже во времена Миланэ оно сохранило свой трудный, опасный характер. В уединённом месте, как правило, это особый Зал Приятия, собирается Круг Семи и сама ученица. И всё, больше никто не может заявиться на третье испытание, даже Император, исключение только одно: Высокая Мать. Испытание всегда начинается на закате. Сестры Круга Семи одеваются в лучшие пласисы, берут лучшие украшения; ученица же приходит в длинном белом балахоне крайне простого покроя, из украшений на ней — лишь кольцо Ваала. Больше ничего, даже сирны, которую Ашаи не снимают даже в Императорском дворце. Ей дают наркотическую смесь, сому, которую ученица должна испить; доза в несколько раз превышает обычные нормы и близка к опасной, отчего смерть во время третьего испытания — явление редкое, но случается. С момента принятия смеси до начала действия проходит около полчаса, которые ученица может провести как угодно: в беседах с принимающими сёстрами Круга; в молчании и интроспекции; в чтении стихов и даже игре на каком-либо инструменте; в произнесении каких-либо речей. По древнейшей традиции принято, что ученица имеет право вести себя как угодно, в том числе даже плакать, сожалеть о трудной судьбе, а о её словах, даже самых гнуснейших, сестры Круга Семи должны забыть и никому не рассказывать. Дело в том, что в какой-то момент перед началом тяжёлого галлюциногенного путешествия от отравления большой дозой сомы ученицу неизменно обхватывает очень сильный страх смерти: символическая смерть переживается почти реально.

Поэтому беременных и приболевших дисциплар к Приятию стараются не допускать. Но ученице нельзя запретить проходить Приятие, если оно уже назначено.

— Вот так и пойдёт, — развела руками Арасси, попеременно глядя на всех подруг.

Ей абы что, лишь бы посудачить.

— Бред! — воскликнула Миланэ, в который раз рывком поднявшись на кровати; она даже нечаянно чуть ударила пяткой Айни, которая сидела у неё в лапах.

Арасси, передразнивая чужой тон, манерно проговорила:

— Она мне говорила, что имеет на это право, и вовсе не в её характере просиживать здесь ещё целый год.

— Можно просить наставниц, чтобы уехать на место служения, а самой вернуться через год на Приятие. И всё, — не успокаивалась Миланэ.

Так нередко делают. Ученица уезжает туда, куда ей было назначено, и приступает к обязанностям сестры, а через год приезжает на Приятие. Такие исключения делают лишь в особых случаях, но этот — именно таков.

— Она уже хочет быть сестрой. Уже и сейчас, — сложила ладони Арасси, постукивая коготками и наблюдая за тем, как Шасна осторожно отпивает херес.

— Прискорбно, но Холли может дорого уплатить за это, — заметила Айни.

— Она всегда была невысокого ума, — с ровной душой сказала Шасна.

«Какие мы все разные», — подумала Миланэ, глядя на подруг в свете лампы и двух свечей.

— Но, в конце концов, это её выбор. Все мы выбираем в жизни, — после молчания снова молвила Шасна, отдавая кружку Арасси.

Но та, глядя на Миланэ, внимая разговору, вслепую протянула руку и не изловчилась поймать кружку, отчего та мягко упала на тонкое летнее покрывало.

— Как это «её выбор»? А дитя? — возмутилась Миланэ. — Почему она не призадумается о нём?

— Вдруг оно — нежеланно?

— Как — нежеланно? — такое не могло уложиться в уме андарианки Миланэ. — Как это может быть? Я поговорю с нею потом, поспрашиваю, что к чему.

Арасси испугалась, но так, манерно-деланно:

— Милани, ты с ума сошла, я это вам по большому секрету рассказала!

— Скажу, что почувствовала, — серьёзно ответила Милани. — Или сделаю вид, будто Карру раскинула.

— Только не рассказывайте никому, не рассказывайте… — деланно запричитала Арасси.

Так восклицая, Арасси ушла в кладовую, где находился бельевой шкаф, чтобы взять новое покрывало; Шасна решила, что ей негоже больше сидеть на чужой кровати, пусть даже это и кровать давнишней подруги по дисципларию, и взяла себе единственный стул в комнате.

— Зачем оно нам нужно — рассказывать… У неё своя жизнь, — устало молвила Шасна, усевшись и закинув лапу за лапу. Её сирна, необычно большая и скрытно-грозная, под стать хозяйке, со стуком упёрлась ножнами в спинку стула.