Снохождение

mso

Наболтала лишнего всё-таки.

В самом деле — ничего такого. Она давно уже ничего не чувствует к Таю. Если встретятся где на улице — вежливо поздороваются, и всё.

Но что-то как-то начало бередить, совершенно безотносительно к нему, а так, вообще… Она никогда всерьёз не думала о тихой драме судеб Ашаи; как-то всё проплывало мимо, а тут — не проплыло, корабль сел на мель. По прибытию в свой дом, села на кровать и зарыдала такими горькими слезами, коих давно не было в жизни.

«Не будет так, как у Малиэль», — дрожала её челюсть. — «Ничего не будет. Всё — ложь».

Иногда одиночества хочется больше, чем любой компании, любой пары и всякой понимающей души; так часто бывает с Миланэ, и вот теперь, кое-как успокоившись в родных стенах, Миланэ решила уйти… а куда уйти, если хочется побыть одной? Верное дело, в Сидне найдётся и такое место: Аумлан-стау, что в переводе с древнего означает незатейливое «Тихий дом» или «Дом тишины». Полтора льена от Сиднамая, полчаса ходьбы. Идёшь туда, выбираешь себе комнату-помещение (четыре стены, циновка на полу, пара одеял, стул, маленький коврик, окно, подставка для свечки — всё) и делай, что тебе нужно. Общаться там нельзя, в занятые комнаты заходить тоже нельзя, шуметь нельзя.

Дисциплары не любят мрачно-тихий Аумлан на берегу сонного, болотистого озерца, в который иногда заставляют ходить наставницы упражняться в тишине ума. Значительно лучше, веселее и эффективнее делать это в залах стаамса, вместе с подругами; ведь если двадцать таких, как ты, сидят себе и молчат вместе во тьме, то это много сильнее, чем ты сама сидишь и молчишь. Сама многое не намолчишь, а с другими — можно.

Поэтому в него ходили нечасто, а если и ходили, то с простой целью — выспаться в полной тишине. Наставницы за это не ругали — они сами так делали.

«Как попортило настрой», — думала Миланэ, ступая к Аумлану, одетая уже в простую свиру. — «Хоть вой, хоть рычи».

Но по дороге обида и злость улетучились сами собой и Миланэ прибыла в Дом Тишины уже вполне в согласии с собой.

«Что делать? Возвращаться?.. Но ладно уж, раз дел сегодня нет, так пару часов упаду в аумлан, а потом домой пойду, ужин сготовлю».

Аумланом зовётся не только этот дом одиночества, но и медитативная практика Ашаи. Аумлан бывает разным: тёмным — когда просто сидишь или лежишь, стараясь изгнать из головы все мысли и не заснуть; светлым — это когда вглядываешься в какой-нибудь предмет либо в рисованную энграмму. Практика аумлана весьма близка к сновидчеству, а потому ему уделяют мало внимания; он считается прерогативой сталл и юных дисциплар, которые не могут поймать во сновидении образ Ваала. А сновидение ни на что больше не годится, как говорится. Только увидеть Ваала, и хватит. Незачем среди иллюзий сновать, не-за-чем.

Вошла в низкое, каменное, длинное здание, выбрала себе первую комнату, вывесила красный шнур на кольце мощной дубовой двери — знак того, что комната занята — и, сбросив свиру и сандалии, легла на циновку.

Возлегла на спину, закрыла глаза. Привычно начала всматриваться в темноту перед глазами.

Дело с Таем не давала покоя.

«Вот я на него обиделась, а за что?.. И сама не скажу, что мне было надобно… Любви от него хотела, я от него другой любви хотела, чтобы он меня видел так-как-есть, но какая я тогда на самом деле? Мир несовершенен, он не таков, чтобы быть по твоей прихоти… Надо было тебе говорить об этом приглашении на свадьбу, надо было говорить лишнее его другу? Ваал мой, ты же, на самом деле, желаешь ему лишь наилучшего, пусть живёт в добре и здоровье, и его дети… В конце концов тебе на Тая плевать. Например, намечается Синга в Марне…»

Долго-долго переворачивая в уме недолгие события дня, Миланэ, наконец, подошла к выводу, что не может сказать себе наверняка: права или нет. Тайно понадеялась, что другу станет ума не передавать то, что она сболтнула лишнего.

«Ну и Ваал с ним. Львица не всегда должна быть уверенной в собственной правоте. Так, глядишь, только правильные поступки начнёшь делать».

Открыла глаза, ощутив холод, с намерением уйти отсюда прочь.

— Вот проклятье…

За окном капал набирающий силы мелкий дождик.

«Ничего, чуть пережду», — решилось само собой.

Делать нечего — снова улеглась и как-то сразу и хорошо пала в аумлан, в невесомое состояние тёмного безмыслия и созерцания образов перед глазами.

Так её поглотил здоровый, мягкий сон.

Затем Миланэ начало сниться, что она в Айнансгарде; она себя никак не сознавала, полностью доверяясь иллюзиям сна, как обычно бывает у всех живых душ, что могут видеть цветные да чёрно-белые сны; гладкие, туманные и всегда ирреальные, они знакомы каждому. В них не веришь до конца ни в собственную жизнь, ни в смерть. Сон — он сон и есть.

В этом иллюзорном Айнансгарде призрачная Миланэ смутно, бродя по неким коридорам-закоулкам, искала некоего художника, который мог бы написать её портрет. Но вместо попадались компании молодых сестёр, что смеялись от её расспросов и почему-то не воспринимали всерьёз; одна из них сказала, что атласы красоты теперь воспрещены цензурой, и её изгонят из сестринства за такие интересы. Но Миланэ-сновидной было всё равно — она продолжила поиски, пока не наткнулась на огромный столб прямо посреди главного зала церемоний; столб выглядел толстым, напоминал потрескавшееся дерево, уходившее ввысь, пробиваясь сквозь стремительный шпиль стаамса Айнансгарда, а ведь это — одно из самых высоких зданий Империи, так что столб оказался очень высоким, верно, до самого неба.

Но всё это неважно, стоит себе столб-дерево, ну и пусть стоит; главное, на нём был дурно оформленный указатель, точь-в-точь как вывеска «Большого Дерба» в Марне. На нём-то писано: «Художники, искусники и все-все-все». И стрелка. Туда и последовала дочь Андарии, чего уж там, ей художник-то и нужен. Вошла в некую дверь, маленькую такую, смешную, и сразу очутилась на солнечном прибережье у озерца, ярко сверкающего волнами. Солнце повсюду дарило свет, все вещи мира отбрасывали странные, тёмные-тёмные тени. Не задумываясь о странностях, причинах и следствиях, Миланэ пошла к озерцу; вдруг её сновидное «Я» осознало, что вокруг большая-большая толпа, все куда-то спешат-снуют, а у озера художники, артисты, музыканты, писатели, поэты и прочие творческие души сидят с удочками да ловят нечто, верно, рыбу, а возможно что другое. «Где-то тут и мой художник», — подумала Миланэ-сновидная.

Да, есть так, вот он, как все.

— Ты гляди, чего я изловил. Гляди! — без приветствия набросился он на неё, безумно-весёлый, и тряс перед нею рыбой, но не обычной, а золотой.

— Зачем это?.. Пусти её, и так не съешь.

— Не съем. Растрясу! — засмеялся и начал потрясать рыбой в руке, головой вниз; из её рта посыпались империалы (медью, серебром, золотом), монеты варваров и западных протекторатов, золотые перстни, драгоценные камни (даже хризолит, каковой есть во серьгах Миланэ) и прочее добро мира. Вытряхнув из неё ценности, он начал лихорадочно собирать их с земли; Миланэ и себе взяла монетку, так, не корысти ради, а чтобы разглядеть. Но та исплавилась от жара её ладоней, что знают огонь игнимары, а потом осыпалась песком меж пальцев.