Снохождение

mso

«Деньги иссыпаются в тлен», — подумала Миланэ. — «Но правят миром, а потому не могут рассыпаться в ничто — так не бывает; потому что ничто не может править миром. Значит… я сплю, я во сне».

И тут весь мир превратился в песок, рухнув напрочь, а Миланэ очутилась в безмерном одиночестве сияющей тьмы; хорошо и верно осознав себя, она поняла, что начала сновидеть, и уже из опыта знала, что будет дальше: она чуть побудет среди тьмы, а далее сновидный мир иллюзий снова соберётся в причудливой картине, где можно и немного побродить безо всякого толку или же, если сильно вознамериться, можно встретить Ваала в том образе, в котором он тебе является. Для Миланэ, например, он всегда был шаром или столбом бело-жёлтого света на какой-либо возвышенности. К нему можно подойти, услышать тихий, но проникающий сквозь всю душу гул, даже дотронуться, и тогда охватит очень странное чувство, для которого почти нет слов. Как однажды сказала Айнэсваала: «Это истинный триумф: ощущаешься очень сильной и настоящей, причастной к невероятно величественному». Миланэ же укладывала это в слова так: «Словно воплощаешь собою всех Сунгов мира».

Но Миланэ осозналась очень хорошо; она понимала, что её тело лежит в одной из комнат Аумлана, что за окном — дождь; вспомнила разговор с другом Тая и свою обиду-сожаление; и она вспомнила о Малиэль и тех словах, что сложены в «Снохождении».

…ты броди по миру сновидных иллюзий, не питая страхов, и однажды придут к тебе миры снохождения. Сновидные тени будут исходить в прах под твоими руками и взглядом, ты нигде истинного видеть не будешь. Тогда-то и падёт душа в тёмную пустоту меж мирами, не зная, куда ей деваться…

И в этой тьме Миланэ, вспомнив об этом, вдруг ощутила, что она, она сама — пугающе реальна посреди бесконечной пустоты.

«Хорошо, пусть», — до странности чётко и ясно размышляла Миланэ-душа. — «Есть миры сновидных иллюзий, что суть плоды моих фантазмов, это знаю. Знакома мне и эта сияющая тьма вокруг, в которой я задержалась. Всё так, да ничего нового. Но миры снохождения, что есть вне меня — как они? где они? что они?».

Помыслив это, ощутила мелкую-мелкую дрожь в своём теле сновидения, в душе, в себе самой. Низкий, всеохватывающий гул, который Миланэ заметила только теперь, начал угрожающе, с устрашением возрастать; характерное ощущение стремления, ухода вверх одновременно и раздосадовало, и облегчило душу — этот уход вверх был признаком возвращения обратно, к себе, спящей-настоящей; раздосадовало потому, что её опыт не был ни путным, ни толковым; облегчило потому, что гул превращался в страшный рёв, он досаждал беспокойством и страхом.

Но чуть трусливое измышление, спокойное ожидание вкатывания обратно в тело обратилось в истое беспокойство. Миланэ вдруг поняла, осознала, что никуда-то она не возвращается, душа даже и не думает возвращаться. Сознание вершило новый, совершенно неизвестный ранее путь, и эта новизна ощущений отзывалась мучительным страхом, смешанным со странной болью, которые Миланэ пыталась удавить, успокоить, обрести над собою намерение и власть. Но без большого успеха.

Вдруг всё остановилось, обрело устойчивость. Миланэ медленно и тяжело, даже неуклюже, вкатилась-ввалилась в новый ирреальный сюжет сновидного фантазма; произошло это не как обычно, внезапно и легко, а как-то вымученно; мир соткался вокруг неё словно из тяжёлого тумана. Вокруг не то день, не то ночь, светила в серо-свинцовом небе не было; под ногами находилось нечто, больше всего напоминающее голую протоптанную землю. Странным образом, обращая внимание вниз, Миланэ видела все её трещинки и крупицы. Далее, поднимая внимание-взор сновидного тела, она заметила вокруг камни, большие и маленькие; из-за совершенно искажённого чувства расстояния невозможно было сказать, сколь они большие и насколько далеко находятся. В один миг казалось, что они на расстоянии пары шагов, а затем — что в бесконечности.

Вдали виднелись горы совершенно неестественной высоты, и чем дальше Миланэ вглядывалась, тем тяжелее сохранялась всякая осознанность и произвольное внимание.

«Смотри под лапы», — смекнула. Стало немного легче. Затем поглядела на руки: приём для сновидчества, с которым Ашаи знакомится, ещё даже будучи найси. Руки оказались, как и положено в сновидении, необычными, немного странных пропорций и почему-то очень светлого цвета, а также от них исходило небольшое свечение, которое отдалённо напоминало зарождающийся огонь игнимары.

В сознании отсутствовала кристальная ясность, да и фантазмы вокруг были нестройны, туманны. Тем не менее, всё было реально, слишком реально, почти-почти реально, и себя, сновидящую, она ощущала тяжело, неуклюже. Туман, что плыл вокруг и обнимал этот мир, словно проходил сквозь неё, и Миланэ чётко ощущала его как медленный ветер. Но сновидение может быть всяким, подумала Миланэ, а потому — чему удивляться? Сегодня одна картинка, завтра — другая. Всё и так — чушь. Но каким бы оно ни было, в нём всегда можно делать две вещи: перемещаться взглядом да произвольно изменять окружающие вещи.

Взять тот же камень, что ближе всего, небольшой.

«Его нет», — спокойно вознамерилась Миланэ, как учили.

Но камень как-то не совсем захотел исчезать.

«Его нет!».

А он — есть.

«Его… нет?..».

А как же. Есть, лишь замысловатые, красивейшие живые узоры снуют по его неровно-блестящей поверхности, каждый раз немного изменяясь при её «Нет!».

«Это что, как это так?.. Фантазмы сновидения должны подчиняться воле, ибо изошли от моего ума. Всё просто. Раз, два, три. Два и два — четыре. Но здесь всё не так… Ваал мой, где я?».

Этот простейший вопрос — где я? — вдруг потряс её всю, всю душу до основ, и даже нечто большее внутри неё. Миланэ-ученица вдруг поняла: этот вопрос, хоть и бессмысленный в плане верного ответа, всё-таки несёт зерно истины, потому что она, или, вернее сказать, её душа, сновидное тело — назвать можно как угодно — куда-то, но попала.

«Это какой-то мир?».

Это последнее, что она успела осмысленно подумать. Но тут же её, от всего волнения, изгнало прочь, как непрошенную гостью, и она начала участвовать в каком-то полусне-полудикости: Миланэ превратилась в маленькую, крошечную точку, перемещалась в неведомом пространстве-времени по длинным серебряным нитям, каждый раз останавливаясь у её узелков; каждый из них хитроумно сплетал и связывал другие нити. Чуть остановившись в одном, она неожиданно переходила к другому. Это путешествие не имело цели-смысла, но в нём таилась некая вечная радость, даже триумф.

Такой живой полубред-полусон надолго пленил её; Миланэ потом казалось — почти вечность. Но она не терзалась — это было хорошо и покойно, и она совершенно ничего о себе не помнила: что она — львица, что она — Ашаи, что она Миланэ, в конце концов, что она любит телятину и не любит баранины, что она из Андарии и что втайне очень любит, когда её… но не будет о тайном.

Сон медленно, глухо прекратился, но промежутка бесконечного забвения сна без сновидений не было — Миланэ сразу проснулась в комнате Аумлана-стау, не сразу, а с медлительной постепенностью. Сначала проросло новое, безмерное удивление от становящегося мира, и в какой-то момент Миланэ показалось, что она очень многое поняла, но тут же забыла. Затем вся комната стала обителью ирреального, иномирного, но уже более-менее знакомого.

Наконец, стало понятно: глаза открыты, смотрят на трещинки стены. Лежит на спине, что ей несвойственно, да ещё повернув голову влево. Привстала. В теле ощущалась разбитость, словно бежала льенов пять, а потом вдруг заболела сенной лихорадкой. Прикрыв лицо широко расставленной ладонью, Миланэ вздохнула и молвила:

— Ясно…

Хотя совершенно ничего не было ясным.

Мысли спутывались, наползали одна на другую.

Она привстала.

Тряслись ладони, несильно, но ощутимо.