Сокровище тамплиеров
Шрифт:
— Да. Езжай вперёд, я за тобой.
Они доехали до середины каменного поля, и рядом с башенкой, отмечавшей крышу пещеры, Сен-Клер повернул налево, на едва заметную тропу, что вела вниз, к замаскированному входу. Алек последовал за ним.
— Первый и самый очевидный путь: исчезнуть в пустыне и поселиться среди наших друзей, — заговорил Синклер. — Это нетрудно будет проделать, поскольку мы можем рассчитывать на поддержку самого великого магистра. Нужно будет только объявить ему, что мы выполняем особое, тайное задание за пределами лагеря. Роберу де Сабле даже не придётся лгать, поскольку никто не станет спрашивать у него, какому именно ордену служим мы и он сам. Все воспримут как нечто само собой разумеющееся, что мы действуем по поручению Храма. Никому и в голову не придёт в этом усомниться. То, что для такого задания выбрали именно нас, тоже никого не поразит, ведь мы оба свободно говорим по-арабски и запросто можем затеряться среди сарацин, не будучи узнанными.
— Да, но тогда нам придётся поселиться среди людей султана. Не думаю, Алек, что это меня устроит. Вы можете вообразить, что проведёте всю жизнь с Рашидом аль-Дином, под взглядом его злобных глаз, не упускающих ни единого вашего движения? Разве это жизнь — постоянно сознавать, что, даже когда Рашид аль-Дин далеко, десятки и сотни его шпионов доносят ему о каждом вашем слове и поступке? Нет, кузен, такое предложение меня не вдохновляет. Есть у вас на уме что-нибудь другое?
Они уже добрались до спуска, ведущего к пещере, но, пока шёл разговор об ассасинах, даже не сделали попытки спешиться. Теперь Андре спрыгнул с седла, Алек последовал его примеру и взял лошадь под уздцы.
— Что ж, — сказал Синклер, — мы могли бы дезертировать и двинуться по пустыне на юг, на поиски моего друга аль-Фаруха, у которого я некогда был в плену.
Андре повернулся к нему, пренебрежительно подняв бровь.
— Прекрасная идея, у неё масса достоинств. Просто удивительно, как вам так быстро удалось до неё додуматься после провала вашей первой затеи. Значит, мы должны сдаться мусульманам в плен, рискуя быть убитыми на месте в отместку за то, что христиане недавно сотворили с их братьями. Отличное предложение, просто дух захватывает!
— Я говорю серьёзно. И никто нас не убьёт. Мой друг, эмир, обладает достаточным влиянием, чтобы защитить нас и дать нам убежище среди его людей. Думаю, там ты придёшься ко двору. У эмира есть дочь Фатима, чудесная девушка, которой скоро исполнится пятнадцать. Уверен, вы друг другу понравитесь.
— Алек, я принёс обет. Вы помните?
— Если ты и впрямь стремишься к такого рода аскетизму, можешь ему предаваться и среди сарацин. У эмира есть брат, с которым они очень близки, по имени Юсуф аль-Фарух. Он человек весьма благочестивый и учёный, а в придачу — умный, остроумный и сострадательный. Он — мулла, но не похож на всех остальных мулл. Уверен, тебе он тоже понравится. Что скажешь? Отправимся на поиски аль-Фаруха?
Сен-Клер воззрился на кузена округлившимися глазами.
— Алек, вы говорите серьёзно? Скажите, что это всего лишь шутка.
Синклер пожал плечами.
— Допустим, я шучу. Думаю, тебе не помешает улыбнуться и на время отвлечься от неприятных мыслей. А шутка отлично в этом помогает... Мне показалось, ты уже не так серьёзен, как во время нашего разговора об обетах и наказаниях, виновности и возмездии, и можешь немного посмеяться. По-моему, ты упустил из виду то мелкое обстоятельство, что мы с тобой — не христиане. А об этом не стоит забывать, кузен. Ты начал говорить, как грешник, наслушавшийся священников и оттого терзаемый чувством вины. На самом же деле ты привилегированный брат ордена Сиона. Хватит раздумывать о вине, кузен, это бессмысленное понятие.
— Алек, я вовсе не думал о вине. Меня заботит честь и то, что она исчезает, словно капельки росы на плоском камне под лучами солнца.
— Ах, честь! Это золотая монета, хотя часто оказывается, что её лишь позолотили, чтобы придать ей видимость цены. Расскажи мне о чести, Андре. Поведай, много ли чести в том, что здесь творится? Посмотри.
Алек полез в свою сумку, выудил оттуда золотую монету и поднял, чтобы Андре хорошенько её рассмотрел. Потом Синклер подбросил монету так, что она завертелась, поймал и зажал в кулаке.
— Это золотой византин, отчеканенный на монетном дворе султана. Держу на него пари, что из всего воинства, с которым мы сейчас маршируем, ты не сможешь назвать с ходу даже двух десятков безупречно честных и достойных людей. Вообще-то их, наверное, куда больше двух десятков, но ты должен назвать мне имена двадцати достойных мужей, знакомых тебе лично. Начинай. Да, и не забывай при этом смотреть под ноги.
Синклер повернулся и начал спускаться по тропе, а Андре последовал за ним, глубоко задумавшись и осторожно ведя за собой лошадь.
— Монета останется при вас, — буркнул Сен-Клер, когда они благополучно закончили спуск. — Я всё обдумал и полагаю, что мог бы назвать семерых-восьмерых, включая Робера де Сабле. А почему бы и не включить его в список? Итак, я могу назвать восьмерых лично мне известных крестоносцев, причём трое из них — братья-сержанты Храма, люди честные и достойные, но не обладающие большим влиянием и высоким положением. Это позор для меня.
— Позор? Но ведь в том нет твоей вины. Твоя честь принадлежит только тебе, так же как честь каждого из названных тобой людей принадлежит только ему. Это самое изумительное во всём, касающемся чести, кузен. Она живёт в нашей душе и устанавливает для каждого из нас личное мерило, и каждый из нас вынужден жить по своим собственным канонам. О, ты услышишь, как я говорю о чести Храма, или о чести воинов-тамплиеров, или о чести ордена, но всё это бессмыслица, облачённая в слова. Честь не может принадлежать никому, кроме отдельного человека. Она — его личное достояние и личное бремя; только его и никого другого. И всё это сводится к совести и выбору в час Страшного суда. К тому моменту, когда каждый должен будет провести черту на песке и встать позади неё. Твои представления, кузен, могут отличаться от моих, но никто в нашем мире не может лгать Богу. Твоя честь принадлежит тебе, это твоя сущность, твоя душа. А моя честь — только моя!
Андре Сен-Клер глубоко вздохнул.
— Ладно, — промолвил он. — И каково ваше последнее предложение?
— Я предлагаю войти в пещеру и поприветствовать Ибрагима. Он уже должен нас ждать. Больше предложений у меня нет.
— А у меня есть, всего одно.
— И в чём же оно заключается?
— Вернёмся в Акру и выступим с армией на юг, к Иерусалиму. Мне кажется, это самое разумное решение. Тем более что тогда у нас появится время обсудить наши терзания с братом Жюстином, у которого сейчас, когда все послушники приняты в орден в качестве братьев, полно других дел. И конечно, с магистром де Сабле. Я ещё раньше хотел у вас спросить — имеете вы хоть малейшее преставление о том, сколько наших братьев, не считая нас двоих, находится сейчас на Востоке?
— Не знаю. Но мы явно не единственные члены братства Сиона в Святой земле.
— Да. Далеко не единственные. По моему разумению, братьев здесь не меньше четырёх десятков, только едва ли кто-нибудь заботится о том, чтобы собрать их вместе. Мы не проводим сборов в Святой земле, и это кажется мне неправильным. Ведь жизнь братства не должна зависеть от неблагоприятных обстоятельств. Поэтому я намерен предложить великому магистру подумать о создании внутри ордена Храма особого общества, встречи которого будут проводиться втайне от остальных. Как вы считаете? Это было бы нетрудно устроить, и тогда у нас было бы чем заняться до конца войны. Мы могли бы посвятить своё время и помыслы исполнению высшего долга, не отвлекаясь на второстепенный. Как вам эта идея?