Солнечный ветер. Книга третья. Фаустина
Шрифт:
«Приветствую тебя, Гай, мой славный потомок», – сказал Лонгин щурясь, будто в глаза ему светило солнце.
Авидий Кассий не таким его представлял. По книгам Светония и Плутарха, других историков, Лонгин казался высоким, сильным и непреклонным человеком, подлинным вождем легионов, главой сенатской партии, к речам которого прислушивался Брут, с кем дружил Цицерон. Во сне же увидал он небольшого сухонького старика с полностью облысевшей головой, с печальными глазами и горькими складками, залегшими вокруг рта. Видно много разочарований перенес его предок, не раз отдаваясь во власть призрачных надежд, получая душевные и телесные раны от вероломных предательств… Как истинный ревнитель
«Мы здесь, – продолжил Лонгин, – все вершители судеб Рима. И Сципион Африканский, о котором писал Цицерон тоже с нами. – Он провел рукой в сторону, точно хотел показать, что за ним находится толпа этих самых вершителей. Однако Гай видел только облака, гуляющие за спиной предка и самого Лонгина, парящего над ними. Из облачных прорех иногда непонятной, темной массой выглядывала земля. Она казалась мрачной, как будто в ней что-то погасло, и она перестала источать тепло, подобное солнцу. Темная, неизвестная земля вызывала опасения.
«Не бойся ее! – заметил настороженный взгляд Кассия Лонгин. – На земле мы становимся героями и побеждаем врагов во славу республики. Земля наш дом пока душа находится в теле. А на небесах мы уже не воюем, оставив внизу мечты и страсти. Здесь мы наслаждаемся покоем, который боги даруют великим».
«Значит ты не в подземном царстве у Плутона?» – нашелся Кассий, после того как оправился от первоначального испуга. Испуг хотя и случился во сне, но представлялся весьма реальным, как будто они с далеким предком встретились наяву.
«Нет, Кассий, я у небесных богов. Они открыли мне тропу на небо, как любому человеку с заслугами перед Отечеством!»
«Зачем же ты явился ко мне, Лонгин? О чем хочешь сказать, от чего предостеречь?» – спросил Кассий. В голове его мелькали прерывистые картины то погружая вглубь сна, то давая вынырнуть на поверхность. Ему виделся щуплый старик Лонгин, щурящийся как от солнца, ему виднелись строчки письма Цейония о болезни Марка, о судьбе Рима.
«Тебе надо спасти Рим! – сказал предок, подобрав губы в улыбку, отчего горькие морщины в уголках рта исчезли. – Надо спасти наше государство!» – повторил он.
«Но как мне поступить? Когда?..»
«Твой нынешний возраст должен прибавить пять оборотов и возвращений солнца28 и тогда ты станешь единственным человеком, хранимым богами, от которого будет зависеть благополучие государства. Квириты будут смотреть на тебя с надеждой».
Лонгин говорил с торжественным видом, в его слабом голосе слышался металл былого полководца и сильного человека.
«Дерзай и запомни: не ты смертен, а твое тело», – закончил речь Лонгин, а Кассию показалось, что он повторяет слова Цицерона, которые тот вложил в уста Сципиона Африканского. Впрочем, это было неважно. Лонгин прямо говорил о его судьбе, ясно указывал на его стезю. Достоин или нет? Теперь ответ был очевидным.
«А что будет потом? – спросил он у предка. – Каким станет мое правление?»
Образ Лонгина начал блекнуть, словно яркие лучи солнца стирали на нем краски, лицо его, тело заколебалось, сделалось почти прозрачным, но до Кассия успели долететь два слова: «Оракул Гликона29».
И предок растворился в глубине сна.
О жреце Александре Авидий Кассий слышал давно и прежде всего, от насмешника, едкого литературного критика Лукиана Самосатского. Тот рассказывал, что Александр даже задумывал его убийство – такое раздражение сатирик вызвал у священника, получающего оракулы
С другой стороны, предсказания, полученные Александром от Асклепия, хотя и были частенько запутанными, имели неоднозначное толкование, все-таки часто совпадали с реальностью. По крайней мере, всем так казалось. К Александру обращались знатные сенаторы, которых Авидий уважал. У него испрашивали оракул августейшая семья – Фаустина и Марк, в отдельных случаях, когда их разум испытывал затруднения перед неразрешимой задачей.
Сейчас, если слушать небесного предка Лонгина и вспомнить письмо вполне земного Цейония, прежде чем встать на скользкий, опасный путь претендента на власть, неплохо было бы получить прогноз от Александра Абонотейхского. Пусть это предсказание будет приблизительным, возможно, вызовет большие сомнения, и все-таки оно намекнет: стоит или нет ему, Авидию Кассию, вступать в борьбу за пурпурную тогу, если Фортуна предоставит такую возможность? Лонгин указал: «Оракул Гликона», значит боги посылали знак, где ему, Авидию Кассию, следовало искать ответы.
Стараясь не слишком привлекать внимание соседа – легата Кападдокии Публия Марция Вера30, который недолюбливал Кассия, ревнуя к парфянской славе, – Гай взял с собой одного слугу и отправился в Пафлагонию. Там в городе Абонотейхе находился главный храм Гликона и его жреца.
Сто пятьдесят лет жизни напророчил себе служитель бога Асклепия Александр из Абонотейхи. И жил он так, точно боги, действительно, отпустили ему столько времени. К семидесяти годам жрец бога медицины стал самым влиятельным и зажиточным человеком в Пафлагонии, имел все что пожелает душа. Он давно уже пресытился девушками и замужними женщинами, сундуки его ломились от сваленных там роскошных одежд, ковров и тканей. Вместительные шкатулки хранили драгоценные камни и золотые монеты в таком количестве, что Александр перестал их считать. Болезни и беды обходили его стороной, даже смертоносная Антонинова чума не коснулась его жилища. Он так прославился со своим культом во всех провинциях империи, что даже в отдаленных песках Африки или Месопотамии, по которым брели купеческие караваны, можно было обнаружить сестерции с изображением головы Гликона.
И вот к семидесяти годам наступило время подумать о вечности. Что он оставит после себя? Какое наследие? Какую память? По здравому размышлению Александр решил, что никто так не хранит воспоминания о человеке как его ученики. За прошедшие годы их было много, но он выделял особенно одаренных, готовил, направлял в крупные города, где их ждали будущие прихожане. Ученики открывали храмы на деньги данные Александром, восхваляли культ Асклепия. Так память об нем и его Гликоне укоренялась в народной почве, обрастала правдоподобными легендами и нелепыми мифами.
И все же судьба исподволь посылала неприметные знаки, гласящие, что время человеческое не бесконечно. Сто пятьдесят лет жизни! Александр уверовал в собственное пророчество, как и в то, что может предсказывать подобное другим. Когда год назад к нему приехал престарелый зять Рутилиан, которого замучили болячки и попросил пророчество об оставшихся ему годах, Александр не задумываясь дал ответ. У него иногда появлялись откровения, не от Гликона, а самоизреченные, когда не было охоты возиться со львиной головой и надевать на себя бутафорский наряд из змеиной кожи. Он прочитал написанное вслух восхищенному сенатору: