Солнечный ветер. Книга третья. Фаустина

Красин Олег

В такие минуты рука его сама тянулась к перу, к папирусу, на котором он мог бы излить свою душу, жалуясь то ли самому себе, то ли богам, то ли манам²⁵ близких людей на тяготы жизни. Он открыл небольшой сундук, где лежали его заметки, накопленные за эти годы. Он давно уже хотел собрать их воедино, записав на листах папируса не летопись своей жизни – такое пусть пишут историки, – ему нужен был дневник, отражавший внутренние переживания и раздумья, в который, как в книгу жизни, в любое время можно обратиться за советом.

«Люди угасают навсегда хотя и приятны богам», – пишет он, пытаясь разгадать загадку мироздания. Почему они, поддерживаемые

богами, уходят в небытие? Ведь они не разбойники, не воры, не негодяи, которых едва носит земля. Если есть люди приятные богам, значит боги должны их оберегать, делать так, чтобы таких в мире было большинство. Но нет. В подземное царство отправляются все: и хорошие, и плохие. В число превосходных людей, без всякого сомнения, входил Юний Рустик. Таким же был и ритор Фронтон. Помнится, он сам как-то сетовал по этому поводу, когда умер его внук.

Нет, эту загадку не разрешить, потому что боги не выбирают кого отличить – они одинаково относятся ко всем.

Вспоминая почившего человека, Юния Рустика, Марк пытается понять, что хорошего от него получил и чем ему обязан, ибо каждый человек в своей жизни обязан другим: сначала родителям за то, что родили и воспитали его, а потом тем, кто повлиял на ум и характер, кто помог в сложных обстоятельствах, когда жизнь не балует улыбкой.

«От Рустика я взял представление, что необходимо исправлять и подлечивать свой нрав, – подытоживал он, – из-за него не свернул в увлечение софистикой. Я не стал создавать умозрительных сочинений, выдумывать поучительные беседы. Как и он я не расхаживаю дома в пышном одеянии, стараюсь быть простым, где возможно. И благодаря ему стал писать обычным слогом без словесных излишеств, наподобие его писем моей матери из Синуессы.

Я также научился у него склонности к примирению с теми, кто в гневе поступил неправильно, а потом делал первые шаги, чтобы вернуться к прежним отношениям. А еще Рустик научил меня читать старательно, не довольствуясь поверхностными взглядами. Как и он я не спешил соглашаться с великими болтунами. Его же я должен благодарить за то, что познакомился с речами Эпиктета, которые он мне дал».

Возможно, записи Марка слишком сумбурны. С ними стоит разобраться, когда утихнет боль утраты, перечитать написанное, все упорядочить. Но зачем? Этот дневник предназначен только для него, ни для кого больше. Он не прочтет его ни жене, ни близким друзьям, ни единственному сыну. Кто знает, может они будут порицать его за слабость, как императора, у которого сентиментальность граничит с малодушием? Нет, он не слаб, он просто скорбит, допуская минутную слабость, поскольку сила без слабости невозможна.

А может он, наоборот, отдаст свои записи на всеобщее обозрение, чтобы читающие поняли и разграничили, в чем он, Марк Антонин, допускал слабость, а в чем был силен.

Об этом думал Марк в Карнунте, в сердце империи, еще не зная, что скорбь его будет умножена многократно гибелью на поле боя префекта претория Виндекса.

Сон Сципиона

«Сенатор Гай Цейоний Коммод приветствует императорского легата Сирии Гая Авидия Кассия.

Боги, которые покровительствуют храбрым и доблестным мужам, сообщили мне, что ты, командир, не раз отмеченный моим покойным братом Луцием Вером за храбрость и мужество в войне с персами, сейчас не в чести у цезаря Марка. Император призвал на службу людей низкопородных, ничем не выдающихся, людей, которых великий Гомер никогда бы не сделал героями «Илиады», а Вергилий никогда не пустил бы в свою «Энеиду». В то же время о твоих подвигах

на прошедшей войне Рим помнит до сих пор, и историки еще воздадут должное тебе и твоим легионам.

Ходят слухи, что Марк Антонин сильно болеет, его наследник Коммод мал и не сможет руководить таким великим государством как Рим. Мы надеемся на богов, но им надо помочь с правильным выбором. Если ты, доблестный Кассий, не сможешь взять на себя бремя спасения Рима в трудный час, когда, с одной стороны, наши легионы находятся под ударами германцев, а с другой, Марка может сменить несмышленый мальчик, которого нужно направлять в житейском море, мы это поймем.

В любом случае, каждый выбирает свой жребий. Твой – в спасении империи.

Будь здоров!»

Получив письмо сенатора Цейония, Авидий Кассий долго сидел в задумчивости.

Какую сторону принять – вопрос не праздный. Легко было говорить Юлию Цезарю: «Жребий брошен!», когда Помпей не оставил ему выбора и гражданская война казалась единственным решением проблемы. Он, Кассий, против гражданской войны. Наоборот, именно гражданские войны начатые сулланцами²⁶ и продолженные Юлием Цезарем привели к уничтожению старой патрицианской знати, к краху подлинно республиканского строя.

Именно тогда сенатские скамьи начали заполняться разными галлами, фракийцами, выходцами из Сирии – он вспомнил Помпеяна. Сам Кассий тоже был уроженцем Сирии, а именно города Кирра, лежащего по пути из Антиохии в Зевгму. Но разве можно сравнивать его семью с другими? Отец его Гелиодор, хотя и имел звание всадника, являлся секретарем императора Адриана, затем занимал важный пост префекта Египта. От него зависели поставки зерна в Рим. А мать…

Авидий Кассий посмотрел на ее гипсовый бюст, стоявший в стенной нише вместе с бюстом отца. У нее было простое лицо, на котором запечатлелась строгость уважаемой матроны. Мать Юлия Александрия по женской линии являлась дальней родней императора Августа. По мужской, через своего отца Гая Беренициана, происходила от царя Иудеи Ирода Великого. Нет, семейство Кассиев никак нельзя было приравнять к худородным всадникам Малой Азии или Африки.

Старина, древний уклад жизни являлся для Авидия Кассия тем образцом, к которому он стремился, жизнь, которую бы хотел восстановить, исключив из нее самовластие и произвол случайных людей, вдруг ставших властителями Рима. Да, он готов принять свой жребий, если вспомнить призыв Цейония, но жребий этот не в спасении империи, а в восстановлении республики, именем которой император Октавиан Август обозвал новый строй. Это он назвал Рим новой республикой, а себя принцепсом – первым среди равных. Какое дешевое лицемерие! Какое притворство никудышнего актера, рассчитанное на невзыскательную публику!

С тех пор письмо Цейония не давало Кассию покоя – командовал ли он легионерами во время тренировок, возлежал ли за пиршественным столом или вел умные беседы с Лукианом, – мысли его неотступно возвращались к написанному. Достоин или нет? Может ли он нарушить обет преданности императору и государству, выступить захватчиком власти, посеяв смуту? Ответ могли дать только боги.

В эти дни ему приснился странный сон, очень похожий на описанное Цицероном сновидение Сципиона²⁷. У Цицерона, Сципион Эмилиан должен был покорить Карфаген и во сне ему является дед Сципион Африканский, с которым у внука возник поучительный разговор. Сон Кассия тоже оказался странным, поскольку неожиданно для себя он встретил в нем предка – Гая Кассия Лонгина, старого республиканца и врага Юлия Цезаря.