Солнечный ветер. Книга третья. Фаустина

Красин Олег

– Сочувствую тебе, Фаустина, – сказала она. На правах сестры, поскольку Луций Вер приходился Марку и Фаустине братом, Фабия редко называла ее императрицей или Августой, только во время официальных церемоний. – Приходится выдавать дочь за разных людишек неблагородного происхождения. Это не то, что наш покойный Луций. Мы, Цейонии, старая семья, известная в Этрурии со времен первых царей Рима. А Помпеян, он ведь скромного происхождения. Рассказывают, что его предки стали всадниками в Антиохии лишь во времена императора Клавдия. Сто лет не слишком большой срок, чтобы войти в наш круг. Ты не находишь?

Фабия говорила ехидным тоном, с насмешливым

выражением на лице. С Фаустиной они и раньше были не особо близки, а сейчас появился повод позлорадствовать над высокомерной, гордой дочерью императора Антонина. Когда она путалась с матросами и гладиаторами и про нее ходили разные слухи по Риму это выглядело не столь унизительным, как сейчас. Любые сплетни можно опровергнуть, связи с любовниками скрыть, а вот родство с сирийцем Помпеяном уже не утаишь.

– Клавдий Помпеян скоро будет консулом, займет достойное место среди сенаторов, – вынуждена была защищаться Фаустина сама не испытывавшая восторг по поводу этой свадьбы. Марка в эту минуту она ненавидела, потому что тот дал возможность этой злючке, неудачливой завистнице Фабии, уже овдовевшей, торжествовать над ней.

– Посмотрим! – усмехнулась Фабия, словно ей наперед было все известно и у нее на этот счет имелись сомнения. – Я слышала, – продолжила она тем же насмешливым тоном, – что некий молодой человек, его имя вроде бы Тертулл, на каждом городском углу хвастается, что вхож в императорский дворец в любое время дня и ночи.

– Не понимаю, тебе что за дело? – вспыхнула Фаустина. – Этот милый Тертулл скрашивает мой досуг. Марк с ним тоже беседует…

– Правда? И о чем? О философии? – Фабия расхохоталась. – Однако некоторым не мешало бы знать, что такой милый, приятный мужчина, бывает не только во дворцах. Например, вчера одной матроне он прислал восхитительный букет цветов с любовной запиской.

Глаза Фабии торжествовали и Фаустина не сдержалась:

– Дай мне ее! – она порывисто протянула руку. – Отдай записку!

– Извини, сестра! Я говорила тебе о некой матроне. Если бы записку прислали мне, я бы ее выкинула. Я не храню подобные пустяки.

Произнеся последние слова Фабия, вежливо кивнула и удалилась, оставив Фаустину в бешенстве. Конечно, этот негодяй Тертулл прислал записку именно Фабии, хотя она лишь намекает на это. Фабия сейчас вдова, у нее большие капиталы, на которые можно прожить безбедно. Таких охотников за чужими сестерциями по Риму бегает немало.

Фабия, Фабия! Этой злючке давно пора отправится к Авернскому озеру¹³, ибо от нее исходят одни зловонные испарения. А Тертулл! Вот уж пройдоха!

«Его я больше к себе не допущу! – решила она. – Пусть припадает к моим коленям и клянется в вечной любви. Пусть окропляет тунику слезами, но милости моей он не дождется. Хотя… – она становила бег гневных мыслей, – хитрый Тертулл, конечно же не будет долго печалиться, он переметнется к какой-нибудь злобной старой стерве, вроде Фабии, и у нее найдет утешение. Еще и посмеются вместе над женой императора-простофили Марка Антонина. Нет! Просто предать его немилости будет мало. Надо попросить Марка, чтобы он повысил Тертулла и отправил из Рима далеко-далеко, в Дакию или к нумидийцам в Африку. Пусть там соблазняет эфиопок!»

«Приучайся к тому, что кажется тебе невыполнимым», – такие мысли все чаще посещают Марка. Прогуливается ли он в рощах возле Пренесты, проезжает ли на коне по дорогам вдоль осенних полей, смотрит

ли на холмы, поросшие низкими деревьями и кустарником, мысль о необходимости покинуть Рим, уехать надолго, неотступно следует за ним. Как и его отец Антонин он редко покидал Италию, всего один раз проехал через Альпы в Карнунт. Теперь же, и он это чувствовал, придется пожертвовать многим и прежде всего привычкой к насиженному месту.

«Приучайся!»

Отныне это слово должно быть всегда рядом с ним как штандарт императора. Вот его дети играют, смеются. Младшие дочери забавляются куклами, некоторые из старших уже вышли замуж. Как всегда один, сын Коммод, которому восемь. У него сейчас сложный период, он взрослеет, за ним нужен глаз да глаз. Но их всех придется оставить ради войны.

«Приучайся!»

Ему надо привыкать жить одному, без семьи, привыкать беречь здоровье, которое и без того слабое. Надо готовиться к самому сложному – командовать легионами, чего делать он пока не умеет. Сердце его заполняет тоска по предстоящему неудобству, тяготам, которые выпадают каждому, кто отправляется в долгий поход. «Приучайся к тому, что тебе непривычно. Левая рука держит повод слабее, потому как к этому не приучена, однако должна заменить правую в нужный момент».

Так он готовит себя к неизбежному, к расставанию с прошлой жизнью.

В один из дней он замечает в дальнем конца сада, заполнявшего перистиль императорской виллы, что его дочь Луцилла сидит на скамье вместе с Помпеяном, своим новым мужем. Они о чем-то беседуют, говорят спокойно, не ссорятся и это радует Марка. Женщины его семьи, окружающие, даже близкие друзья не понимают как ему нужен это умудренный опытом, рассудительный человек.

Его мальчики, его наследники умирали один за другим. Вот и Анния недавно призвали боги. Остался лишь Коммод. Надо быть готовым к тому, что с ним тоже может произойти несчастье: злая болезнь, непредсказуемый случай, вражеские козни… Возможно всякое. Тогда на сцену должен выйти Помпеян, как в свое время у Адриана появился Антонин, продливший золотой век империи. Если же Коммод подрастет, и боги его милуют, то Помпеян станет надежной опорой для молодого принцепса.

Марк издалека разглядывает их, свою дочь и зятя, и душа его радуется тому, что он все предусмотрел, обезопасил себя и Рим. Он решается прервать беседу молодоженов, подзывает Помпеяна к себе.

– Мне написал претор фиска¹⁴, что денег на войну опять не хватает, – говорит он.

– А каково состояние эрария?¹⁵ Нельзя ли получить сестерции оттуда? – интересуется Помпеян.

– Префект мне сообщил, что и в сенатской казне не густо, набеги языгов на золотые рудники в Дакии нас сильно ослабили, – Марк ждет от Помпеяна совета, хотя и так знает, что предложит новый зять, ставший вторым после Клавдия Севера.

– Нам остается уменьшить золото в монетах, – подтверждает догадку императора Помпеян. Об этом же думал и сам Марк.

Надо снижать долю золота. Они уже прибегали к подобному трюку перед войной с парфянами. Затея, надо сказать, была неблаговидной, попахивающей мошенничеством государственного масштаба, однако тогда выхода не оставалось. Чтобы как-то оправдаться за этот поступок, прежде всего, в своих собственных глазах, Марк решился на распродажу драгоценностей своей семьи. С того времени назад вернулось немногое, второй раз такую операцию не осуществить, ведь его жена Фаустина до сих пор обижена на него.