Сороковник. Книга 3

Горбачева Вероника Вячеславовна

Симеон. Я лихорадочно цепляюсь за это имя. Старец обещался услышать меня из любого места, где бы я ни очутилась, и ещё этак подчеркнул интонацией: из любого! Не мой ли теперешний случай имел в виду? Попытка не пытка. В который раз за последние полчаса я сосредотачиваюсь.

Вспоминаю Обережника: его суровый взгляд, почти прозрачные глаза под седыми кустистыми бровями, посох в сильной руке, смотрящийся, как боевой, а не просто магический, простецкую вроде бы речь, уверенную поступь. Чем-то на Гэндальфа похож. Ёлы-палы, Ванька, не отвлекайся! А как его позвать-то, просто окликнуть по имени? Ведь не Наставник он мне…

— Да уже позвала, не морочь головушку-то, — слышу спокойный голос. — Эк тебя занесло, дева…

Он всё тот же, каким я видела его в последний раз. Не спеша обозревает пространство. Поднимает посох — и туман рассеивается.

— Просил же — по мелочи не беспокой, — пеняет с досадой — Выбраться, что ли, не можешь? А кто просил в будущее заглядывать? Больно ты прыткая, не по мерке шагаешь, только силу зря потратила. Как сон закончится, Наставником положенный, так и сама уйдёшь спокойно. Или случилось что?

Почему-то я никак не могу объяснить, в чём дело, рассказать о ловушке. Мысли сбегают напрочь.

— Говорил же — прыткая, вон как поизрасходовалась, не соберёшься всё. Да не пыжься, сам посмотрю. — Симеон касается прохладными сухими пальцами моего виска, и я вздрагиваю: так непривычно во сне осязать чужое прикосновение! Обережник с минуту молчит, шевеля губами, словно не картинку с меня считывает, а текст, затем брови его сдвигаются.

— Погодь. Пойду сам гляну.

И мне остаётся только в растерянности поморгать над пустым местом, где он только что стоял. Хотя… чему я удивляюсь? Раз уж он меня в сновидении разыскал, то перемещаться по этому чужому сну для него — раз плюнуть. Симеон проявляется минут через десять, за это время я уже успеваю известись от нетерпения.

— Прыткая ты, — только и повторяет. Задумчиво вертит тяжёлый посох, как тростинку. Ледяная составляющая горит ультрафиолетом, брызжет морозными искрами. — Ну, холод-то я оттянул, а с ядами не работаю, не моё оно. Это уж твой свёкор-батюшка с отравой договорится, ему, Ящеру, и карты в руки; хотя поговаривают, что и муж твой названый — мастер по этой части. Предупредить, что ли, хочешь? Погодь, не спеши, — вскидывает в предостерегающем жесте руку. — Помнишь, о чём упреждал? Только раз меня вызвать сможешь. Подумай, Ваня, другой раз не приду.

— А что тут думать, — осмелев, выдаю. Надо же, заговорила, а совсем недавно казалось — двух слов в присутствии старца сказать не смогу. — Ведь шарахнет ловушка по всем сразу! Или дон её распознает?

Симеон медлит с ответом.

— Пять вероятностных линий я считал, — нехотя выдаёт. — И только в одной всё обойдётся. В первой — сгинет Ян, потому как увидит камень первым и поспешит, да и твой Наставник на свою беду ближе всех к мальцу окажется. Во второй — твоя подруга угодит под раздачу, сама уцелеет, а ребёнка потом скинет. Третья…

— Не надо, — прерываю. — Получается — один шанс из пяти, что все целы будут?

Симеон уточняет, недовольно шевельнув кустистой седой бровью:

— Один из пяти, что портал откроют благополучно, и зайдут в него все, живы-здоровы. А вот что с ними там случится, кого встретят, вернутся ли — то для меня закрыто. Здесь твой морок, я в нём ограничен.

— Предупреди их, Симеон. Прошу.

Крепкие пальцы со слегка сплюснутыми кончиками оглаживают деревянную птицу, застывшую в навершии посоха.

— Не тут я тебя видел, Ваня, когда помощь предлагал, — неожиданно говорит Обережник. — Может статься, что в совсем другом месте тебе мой совет куда больше пригодится, чем сейчас. Подумай.

И так в этот момент его голос напоминает отцовский, что даже слёзы наворачиваются. Я сердито мотаю головой.

— Ну, смотри… — Он, как мне кажется, сдерживает вздох. — Молодая ещё, глупая. А может, чувствуешь, что так и надо. Значит, выберешься в другой раз без меня. Тому и быть.

Он всматривается мне в глаза.

— Твоих предупрежу, не бойсь. Наказ, какой нужно, дам. — Неожиданно усмехается. — Будет у Ящера ко мне ещё один должок. А тебе за то, что по временам неподготовленной скакала, наказанье: к тому времени сна, что Наставник положил, даю тебе ещё сутки. Восстановиться тебе надо, иначе и себе, и детям навредишь. Прощай, дева Ванесса теперь нескоро свидимся.

— Ещё сутки? — Собираюсь возмутиться, но тут с навершия посоха взвивается знакомый мне петушок, и я, растерявшись от неожиданности, промаргиваю полновесный удар клювом в лоб. И даже не успеваю удивиться на "деву Ванессу", а ведь какая из меня де…

… Да что же вы из меня делаете спящую царевну бессловесну…

… И проваливаюсь на этот раз в абсолютные тьму и запустенье. Которые почему-то пахнут морским бризом. И слышится откуда-то издалека шорох прибоя.

***

… но вот чего я по неопытности не учла, так это всей прелести хождения по гальке. Несмотря на кажущуюся гладкость, она так и норовит впиться в чувствительное местечко на ступне или поехать под ногами, или расступиться — и утопить в себе мою ногу по самую щиколотку. Налюбовавшись на мои подпрыгивания, Мага перехватывает меня за талию, легко отрывает от земли и волочёт в море — я даже пискнуть не успеваю. Когда вода доходит ему до пояса, ставит меня на ноги, но не отпускает. От его тела так и идёт горячая волна, по контрасту с волной морской, прохладной, и я чувствую себя как на терминаторе, границе света и тьмы, жары и холода. Конечно, только из-за этого меня кидает в дрожь

— Не бойся, не утоплю, — насмешливо говорит он. И тащит за собой за руку, преодолевая, как ледокол, сопротивление встречной волны. Убедившись, что на поверхности я держусь нормально, несколькими сильными гребками идёт в отрыв, и вскоре я вижу только чёрную макушку вдалеке.

А вода здесь — не неопределённо-серая, как в Дону или в наших прудах, а бутылочно-зелёная, словно изнутри подсвеченная. И какая-то плотная… И прозрачная на удивление. С удовольствием зависаю "солдатиком", поднимаясь и опускаясь вместе с водяной массой. Наконец, просто ложусь на спину и смотрю в небо.