Сороковник. Книга 3
Шрифт:
— Я последую за ней в любом направлении, — говорит он кротко. На это Николас дружески двигает ему кулаком в плечо. Вернее, пытается. Быстрым движением сэр перехватывает запястье Николаса и отводит в сторону, сдержанно при этом улыбаясь.
— Виноват, — пыхтит Николас. — Недодумал. Пусти, красавчик, что ж ты меня так при даме позоришь? Ива, не пугайся, это у нас ещё детские шуточки… Ладно, я понял, понял, больше не показываю на тебя пальцем… Медведь!
Хватка у паладина, должно быть, крепкая, потому что Николас, морщась, растирает запястье. И подмигивает мне, паршивец. Это ж он меня отвлечь пытается, хоть и валяет
— Ты поддался, — с осуждением говорит Мага. — И вообще… нашли время — детство вспомнить. Ник, хватит. Пойдём, кони ждут, не оставлять же их здесь. Ива, подожди нас, мы скоро. — Он кого-то ищет взглядом — и делает приглашающий жест, тотчас рядом со мной вырастают две тёмных фигуры. Рыцари-некроманты тут как тут и снова несут при мне службу. А рядом с ними, кстати, обрисовывается контур призрачного Тарика. — Господа, я могу доверить вам даму?
— Безусловно, дон Маркос, — отвечает один, и его голос кажется мне знакомым. — Может, вы пока присядете, донна? У вас был нелёгкий день.
— Мы за конями, Ива, — сообщает Николас, как будто Мага не сообщал мне этого только что. — Подожди нас здесь. И не волнуйся, ты под надёжной охраной. Хотя тут вроде бы все свои, сдаётся мне, братец, ты просто подстраховываешься, — и машет мне рукой на прощание. Сэр Майкл, ободряюще улыбнувшись, уходит вослед братьям. С недоумением смотрю им вслед: а что они все позабыли в том саду? И вспоминаю, что, выход из павильона, заметила неподалёку наспех обустроенные коновязи. Ну, конечно, ведь все эти люди и маги не по воздуху сюда явились, лошадей нужно куда-то хоть на время пристраивать!
Устраиваюсь на знакомый бордюрчик фонтана. Надеюсь, это на сегодня последнее ожидание.
— К вам посетитель, донна Ива, — неожиданно трогает меня за плечо Тёмный Рыцарь. Не дожидаясь моего ответа, рядом уже присаживается сударь Симеон. — Донна? — вопрошает Тёмный. — Что скажете? Вы будете говорить с этим человеком — или нам попросить его уйти?
— Спасибо, сэр Бастиан, — вспоминаю я имя своего самого первого освободителя. — Да пусть побудет, может, устал человек, а здесь больше и присесть негде. Здравствуйте, уважаемый.
— Правильно говоришь, Обережница. И тебе не хворать, — отзывается Симеон. — Ну…
Что, сейчас скажет: "Поговорим"? Почему-то все, кому от меня что-то нужно, начинают с этого. А что ему от меня нужно?
Старец пристраивает посох меж колен, оглаживает навершие и молчит. И я молчу, уважаю возраст, первой не встреваю. Наконец он размыкает уста.
— Вот что я тебе скажу, Обережница…
ГЛАВА 9
А посох у него и впрямь очень похож на Рориковский. Только у ведуна стихии… как бы это сказать… без примесей, что ли, а у Симеона воздух ещё и усилен, холодом. Если присмотреться особым зрением, можно разглядеть, как в воздушной жиле посоха мечутся и искрятся снежинки, а время от времени навершие зарастает густой шапкой снега. Морозко, да и только. Вот потому-то старец к Омару безо всякого пиетета отнёсся, поскольку и родной его стихией владеет, и противоположной. Эк он его к ногтю прижал при первой же попытке бузить…
— … учителем твоим стать пока не могу, даже если захочу. Хоть и остался у тебя из Наставников всего один —
Он говорит размеренно, с паузами, тщательно взвешивая каждое слово. Я слушаю, затаив дыхание, и даже не смею спросить, а почему, собственно, он меня Ваней назвал. Вроде при нём представили меня совсем по-другому.
— Силой у Обережницы только жизнь отберёшь, но не Дар. А вот по любви, по согласию даст она столько, что не каждому унести. И главное — не убудет от неё, потому что рождена она, чтобы отдавать. Делиться. Любить. Поняла? А проклятье своё ты на ненависти построила, потому оно, хоть и сработало, но чуть тебя не погубило. Рано тебе с такими материями вязаться. Если можешь — не суйся. Вот родишь — многое в тебе на свои места встанет, тогда я к тебе сам приду, и чад твоих поучу ещё. До этого — погоди, не лезь, куда не надо.
Он рассеяно поглаживает посох. Руки у него, хоть и старческие, хоть и обтянуты побелевшей кожей, истончённой, как бумага, но сильные, широкие в запястьях. И ещё замечаю, что кончики пальцев слегка сплющены. У Васюты такие же.
— Свёкра своего не бойсь, он хоть и крут — но и ты не промах. Будет говорить, что ты ихняя — пусть себе говорит на здоровье, но только для себя знай: Обережница ты. Наша. Некромантом или обережником родиться нужно. Вот парни твои — никуда не деться, Тёмные от рождения, а ты, если и подцепила на себя их ауру, так это как женщины мужнин род принимают, так и ты. И чада твои тоже наши, и я на том заседании, где их признавать будут деда своего наследницами, так и скажу: они двум кланам принадлежат, двум! — Он пристукивает посохом, но не сердито, а скорее назидательно. — Ящера, конечно, корёжить начнёт, но против того, что есть, не попрёшь, а на девках и твоя аура, так ведь?
— А на том, кто родится? — подумав, спрашиваю.
Старец усмехается.
— Три клана через это у тебя роднёй будут. Все три. И об том тоже скажу на Совете, чтобы никто только своим дитя не называл. Однако, Ваня, придут скоро братья, так слушай, пока их нет. Первое.
Симеон, пристально вглядевшись, поднимает руку и касается моего лба двумя перстами — в точности, как Егорушка когда-то. Не успеваю опомниться от изумления, как он продолжает:
— Трудно тебе придётся. И рад бы помочь — да нельзя. Но совета моего один раз спросить сможешь. Запомнила? Только один! На пустяки не траться.
— А как… — растерянно начинаю.
— Просто позовёшь. Единожды я с тобой смогу связаться, куда бы тебя ни занесло. Молчи, ни о чём не спрашивай, придёт время — вспомнишь, поймёшь. Второе… — Выцветшие почти белые глаза смотрят в упор. — Каждый день силу на себя тяни, но не из больших источников, а помаленьку, ты так можешь. Много хватанёшь — дитя перекормишь, пойдёт перекос в развитии, мало возьмёшь — недодашь, опять будет плохо. Утром и вечером, каждый день тяни, сама потом научишься меру блюсти. Носить будешь не в пример легче первого раза. Так ведь, Бастиан? — неожиданно окликает он одного из Тёмных рыцарей. — У тебя ведь трое своих? Как твоя жена рожала?