Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

3

Октябрь, Октябрь! Какая память, над алым годом ворожа, тебя посмеет не обрамить протуберанцем мятежа? Какая кровь, ползя по жилам, не превратится вдруг в вино, чтоб ветеранам-старожилам напомнить о зиме иной? О той зиме, когда метели летели в розовом трико, когда сугробные недели мелькали так легко-легко; о той зиме, когда из фабрик преображенный люд валил и плыл Октябрь (а не октябрик!) — распятием орлиных крыл… Ты был, Октябрь. И разве в стуже твоей не чуялась сирень? И даже был картуз твой, друже, приплюснут лихо набекрень.

_{‹Тирасполь, 1920›}

БАСТИЛИЯ

Мы

не забыли, как в садах Пале-Рояля И у кафе Фуа ты пламенно громил Разврат Людовика, о Демулен Камилл, Как дым Бастилию окутал, день вуаля! Сент-Антуанское предместье наша память, Как раковина жемчуг, помнит и хранит, И ненавистен башен спаянный гранит, Возлегший, чтоб глухим венком позор обрамить Но пали, пали королевские твердыни: Аристократа опрокинул санкюлот! О, Франция! О, времени тяжелый лёт! О, беднота воинственная, где ты ныне? Одряхший мир — в параличе, и участили События набухший кровью пульс его. А в недрах зреет — зреет мести торжество И гибелью грозит последней из Бастилий. Так. Рухнет и она. От пролетарской пули Кипит и пенится вселенская заря. И сменим Двадцать Пятым Октября Четырнадцатое Июля!

_‹1921›

НИКОЛАЙ АСЕЕВ

(1889–1963)

РОССИЯ ИЗДАЛИ

Три года гневалась весна, три года грохотали пушки, и вот — в России не узнать пера и голоса кукушки. Заводы весен, песен, дней, отрите каменные слезы: в России — вора голодней земные груди гложет озимь. Россия — лен, Россия — синь, Россия — брошенный ребенок, Россию, сердце, возноси руками песен забубенных. Теперь там зори поднял май, теперь там груды черных пашен, теперь там — голос подымай, и мир другой тебе не страшен. Теперь там мчатся ковыли, и говор голубей развешан, и ветер пену шевелит восторгом взмыленных черешен. Заводы, слушайте меня — готовьте пламенные косы: в России всходят зеленя и бредят бременем покоса!

_{‹Владивосток, 1920›}

КУМАЧ

Красные зори, красный восход, красные речи у Красных ворот и красный, на площади Красной, народ. У нас пирогами изба красна, у нас над лугами горит весна. И красный кумач на клиньях рубах, и сходим с ума о красных губах. И в красном лесу бродит красный зверь И в эту красу прошумела смерть. Нас толпами сбили, согнали в ряды, мы красные в небо врубили следы. За дулами дула, за рядом ряд, и полымем сдуло царей и царят. Не прежнею спесью наш разум строг, но новые песни все с красных строк. Гляди ж, дозирая, веков Калита: вся площадь до края огнем налита! Краснейте же, зори, закат и восход, краснейте же, души, у Красных ворот! Красуйся над миром, мой красный народ!

_‹1921›

СИНИЕ ГУСАРЫ

1 Раненым медведем мороз дерет. Санки по Фонтанке летят вперед. Полоз остер — полосатит снег. Чьи это там голоса и смех? «Руку на сердце свое положа, я тебе скажу: ты не тронь палаша! Силе такой становясь поперек, ты б хоть других — не себя — поберег!» 2 Белыми копытами лед колотя, тени по Литейному — дальше летят. «Я тебе отвечу, друг дорогой, — гибель нестрашная в петле тугой! Позорней и гибельней в рабстве таком, голову выбелив, стать стариком. Пора нам состукнуть клинок о клинок: в свободу — сердце мое влюблено!» 3 Розовые губы, витой чубук. Синие гусары — пытай судьбу! Вот они, не сгинув, не умирав, снова собираются в номерах. Скинуты ментики, ночь глубока, ну-ка — вспеньте-ка полный бокал! Нальем и осушим и станем трезвей: «За Южное братство, за юных друзей!» 4 Глухие гитары, высокая речь… Кого им бояться и что им беречь? В них страсть закипает, как в пене стакан впервые читаются строфы «Цыган»… Тени по Литейному летят

назад. Брови из-под кивера дворцам грозят. Кончена беседа. Гони коней! Утро вечера — мудреней. 5 Что ж это, что ж это, что ж это за песнь?! Голову на руки белые свесь. Тихие гитары, стыньте, дрожа: синие гусары под снегом лежат!

‹Декабрь 1925 г.›

* * *

Не за силу, не за качество золотых твоих волос сердце враз однажды начисто от других оторвалось. Я тебя запомнил докрепка, ту, что много лет назад без упрека и без окрика загляделась мне в глаза. Я люблю тебя, ту самую, — все нежней и все тесней, — что, назвавшись мне Оксаною, шла ветрами по весне. Ту, что шла со мной и мучилась, шла и радовалась дням в те года, как вьюга вьючила груз снегов на плечи нам. В том краю, где сизой замятью песня с губ летит, скользя, где нельзя любить без памяти и запеть о том нельзя. Где весна, схватившись за ворот, от тоски такой устав, хочет в землю лечь у явора,  у ракитова куста. Нет, не сила и не качество молодых твоих волос, ты — всему была заказчица, что в строке отозвалось.

‹1926›

ДОМ

Я дом построил из стихов!.. В нем окна чистого стекла, — там ходят тени облаков, что буря в небе размела. Я сам строку свою строгал, углы созвучьями крепил, венец к венцу строфу слагал до самых вздыбленных стропил. И вот под кровлею простой ко мне сошлись мои друзья, чьи голоса — не звук пустой, кого — не полюбить нельзя: Творцы родных, любимых книг, что мне окно открыли в мир; друзья, чья верность — не на миг, сошлись на новоселья пир. Летите в окна, облака, входите, сосны, в полный рост, разлейся, времени река, — мой дом открыт сиянью звезд!

‹1955›

ПРОСТЫЕ СТРОКИ

* * *

Я не могу без тебя жить! Мне и в дожди без тебя — сушь, мне и в жары без тебя — стыть, мне без тебя и Москва — глушь. Мне без тебя каждый час — с год, если бы время мельчить, дробя; мне даже синий небесный свод кажется каменным без тебя. Я ничего не хочу знать — слабость друзей, силу врагов; я ничего не хочу ждать, кроме твоих драгоценных шагов.

‹1960›

ЗЕРНО СЛОВ

От скольких людей я завишу: от тех, кто посеял зерно, от тех, кто чинил мою крышу, кто вставил мне стекла в окно; Кто сшил и скроил мне одежду, кто прочно стачал сапоги, кто в сердце вселил мне надежду, что нас не осилят враги; Кто ввел ко мне в комнату провод, снабдил меня свежей водой, кто молвил мне доброе слово, когда еще был молодой. О, как я от множеств зависим призывов, сигналов, звонков, доставки газеты и писем, рабочих у сотен станков; От слесаря, от монтера, их силы, их речи родной, от лучшего в мире мотора, что движется в клетке грудной. А что я собой представляю? Не сею, не жну, не пашу — по улицам праздно гуляю да разве стихи напишу… Но доброе зреет зерно в них тяжелою красотой — не чертополох, не терновник, не дикий осот густой. Нагреется калорифер, осветится кабинет, и жаром наполнятся рифмы, и звуком становится свет. А ты средь обычного шума большой суеты мировой к стихам присмотрись и подумай, реши: «Это стоит того!»

‹1960›

КОГДА ПРИХОДИТ В МИР…

Когда приходит в мир великий ветер, против него встает, кто в землю врос, кто никуда не движется на свете, чуть пригибаясь под напором гроз. Неутомимый, яростный, летящий, валя и разметая бурелом, он пред стеной глухой дремучей чащи сникает перетруженным крылом. И, не смирившись с тишиной постылой, но и не смогши бушевать при ней, ослабевает ветер от усилий, упавши у разросшихся корней. Но никакому не вместить участью того, что в дар судьба ему дала: его великолепное несчастье, его незавершенные дела.