Список Мадонны
Шрифт:
— Ее глаз? Откуда мне знать. Полагаю, что карий.
— Темно-карий, как и у вас?
— Да.
Махони посмотрел на членов трибунала без всякого комментария. Вместо этого он продолжил:
— Когда вы видели ее, не заметили ли вы чего-нибудь странного или необычного в ней? Что-нибудь, что вам особенно бросилось в глаза?
— Нет. Только то, что она обычно была полунагой.
— Птица, господин Блэк. Ворон. Что вы можете сказать о вороне?
— Я не понимаю. — Было очевидно, что Блэк чувствовал себя смущенным.
— Насколько я понимаю, у нее была ручная птица, никогда не покидавшая ее плеча. Вы сказали, что не видели ее.
Блэк понял свою ошибку.
— Да, да. Теперь припоминаю. У нее была птица.
Пришлось вмешаться Коулингу:
— Вы находитесь под клятвой, господин Блэк. Пожалуйста, помните об этом.
— Эта птица, — продолжил Махони, — вы заметили ее, когда видели, что на девушку напали?
«Мерзавец пытается поймать меня в ловушку. Держи себя в руках, — про себя подумал Блэк. — Если я скажу „да“, а он фактически знает, что птица мертва, то я могу попасть в беду. Но если я скажу „нет“, а птица может быть где-нибудь…» — Он невозмутимым взглядом окинул Махони.
— Я не видел никакой птицы. Я видел только то, о чем написал.
— Еще два вопроса, господин Блэк. По словам подзащитного, именно вы участвовали в церемонии пересечения экватора на борту «Буффало».
— Да.
— И во время этой церемонии, как уверяет подзащитный, вы жестоко обошлись с ним. Превысив то, что обычно допускается в подобной ситуации.
— Это ложь. Не было никаких превышений.
— Вы ведь недолюбливаете подзащитного, не так ли, господин Блэк?
Блэк пожал плечами:
— Мне не нравятся бунтовщики. Хотя кто такой Гойетт для меня?!
— И, несмотря на это, менее месяца назад на скачках в Хоумбуше между вами произошла стычка? — спросил Махони так, будто щелкнул хлыстом.
Блэк нервно сглотнул слюну и потянулся за платком.
— Он преувеличивает. Мы просто поговорили, вот и все. Он был пьян и лез на рожон. Я проигнорировал его.
— Он говорит совсем другое, господин Блэк. И без сомнения, может быть найден свидетель, который подтвердит это.
Блэк безразлично пожал плечами.
Махони насмешливо посмотрел на Блэка, прежде чем повернулся к Коулингу.
— Господин председатель, у меня больше нет вопросов.
Когда его провожали из зала, Блэк с трудом сохранял равновесие. Ноги отказывались слушаться его.
Когда часы пробили три, Коулинг объявил перерыв в заседании трибунала до десяти часов утра. Махони проводил Мартина до камеры.
— Все прошло лучше, чем я ожидал, — сказал Махони. — Негодяй лжет. Почему, я не знаю, но он лжет. И, кроме того, я думаю, что мы посеяли достаточно сомнения. Этого хватило бы для присяжных, чтобы начать сомневаться в обвинении. — Он потер руки. — Я чувствовал бы себя по-настоящему счастливым, если бы это был суд присяжных. Но эти проклятые трибуналы-тройки. Коулинг — порядочный человек. Он понимает, что здесь происходит. Но двое других. Я ничего не знаю об Уэйре. Он здесь недавно. Из моих источников известно, что он человек необщительный, все держит при себе. Как таких поймешь? И этот Ниблетт, если он хоть отчасти такой, как ты рассказываешь, то мы, не успев еще и начать, уже обрели врага. — Махони встал и принялся ходить по камере. — Мы не можем рассчитывать на то, что сделали сегодня с Блэком. У меня такое чувство, что Эндрюс что-то держит для нас про запас. Он — хитрый дьявол. Нам нужно придумать что-то другое.
— Что? — спросил Мартин, чувствуя, как его настроение снова падает.
На какое-то время, слушая, как Махони в зале суда уличал Блэка во лжи, Мартин позволил себе роскошь зародить внутри себя надежду, и у него появился сопутствовавший ей подлинный оптимизм. Если его оправдают, то он пойдет к Коллин и сам спросит у нее обо всем. Отец Блейк, возможно, что-то не так понял. Могут быть всякие причины. Но сейчас Махони говорит ему, что, несмотря на то что свидетельские показания Блэка были ослаблены, он еще очень далек от того, чтобы выбраться из этой заварухи.
— Вы нанесли Блэку удар дикой силы. Разве этого недостаточно? Разве можно еще что-нибудь сделать?
— Думаю, что можно, — ответил Махони, снова садясь на свое место. — Скажи мне, только честно. Мне нужно знать наверняка.
Мартин кивнул.
— Ты убил девушку? Пожалуйста, Мартин. Мне обязательно нужно знать. От правдивости твоего ответа может зависеть то, будешь ты на свободе или нет.
— Нет, все случилось точно так, как я рассказывал. В своих словах я опустил только одну вещь о себе, и это не имеет никакого отношения к обвинениям против меня.
Махони посмотрел на него с любопытством, но ничего не сказал.
— Именно это я и ожидал услышать. Ты знаешь, Мартин, я никогда по-настоящему не верил, что ты виновен. Даже после того, как… — Он задержал дыхание и посмотрел на Мартина. К счастью, он снова раскачивался, глядя в пол. — В тебе есть что-то такое. Это в твоих глазах, во всей твоей манере вести себя. Честность просто струится из тебя.
«Вы неправы», — думал Мартин, вспоминая Брауна, Бейкерс-филд, трибуналы, «Буффало».
Махони продолжал:
— Я собираюсь поставить тебя завтра на место для дачи свидетельских показаний. Просто расскажешь все, как было. Я буду великодушен. На тебя будет нападать Эндрюс. Но с тобой все будет в порядке. Просто говори правду. Об одном предупреждаю. Ничего не говори о Ниблетте. Мы не можем рисковать.
— И вы думаете…
— Я думаю, трибунал поймет. Я уверен, что Коулинг наверняка поймет. Ключевая фигура — Уэйр. Хотелось бы больше узнать о нем. Если он хоть немного похож на Коулинга, то все может сложиться в нашу пользу. Мы ничего не теряем оттого, что ты будешь свидетельствовать сам за себя, но мы можем этим многого добиться.
Его судьба была в его собственных руках. Так еще никогда не было. Он может выйти к ним с честными словами. Пусть Мартин Гойетт сам расскажет о себе. Он должен сделать это ради Коллин.
— Я сделаю все, что вы считаете нужным, господин Махони.
Махони похлопал его по плечу.
— Хорошо, мой мальчик. Теперь отдохни немного. А я должен кое-что сделать до завтрашнего утра. Помни, на месте свидетеля ты должен быть самим собой.
Взмах рукой. Свисток охране. Затихающие шаги. И Мартин снова остался наедине со своими мыслями. Он постарался не сосредоточиваться на своем несчастье. Он заставлял себя набраться оптимизма и разделить веру Махони в него. Вскоре после захода солнца принесли миску с остывшей едой и просунули ему в камеру между нижним прутом решетки и каменным полом. Еда осталась нетронутой. Мартин Гойетт уснул.