Средневековые легенды и западноевропейские литературы
Шрифт:
В эпоху Средних веков с их постоянным вниманием к числовому осмыслению мира число 7 приобретает ярко выраженный сакрализованный характер. Оно отмечено большой смысловой наполненностью и емкостью. Оно интерпретируется как сумма числа 3 и числа 4, где 3 выступает как эквивалент абсолютного совершенства, троицы, гармонии, основных социальных функций, членов социальной структуры и т. д., тогда как 4 символизирует идеально устойчивую структуру, крест, квадрат, статичную целостность Вселенной (4 стороны света, 4 времени года и т. п.). Произведение этих двух чисел дает еще одно сакрализованное число – 12, к которому нам еще предстоит обратиться.
Не подлежит сомнению, что все эти «чудесные», «магические» числа легли в основу истолкования отдельных мотивов «Жесты Гильома» не изначально, то есть не при возникновении легенды о смелом воителе, грозе мавров. Присутствуя в эпическом (поэтическом) сознании как творцов или перелагателей отдельных поэм, так и их слушателей, эти архетипические модели лишь постепенно накладывались на разрабатываемый эпический сюжет. Так, не во всех поэмах у нашего героя шесть братьев. Мы имеем в виду не тот случай, когда, как в «Монашестве Гильома», тот или иной из братьев предполагается уже оставившим этот свет. «Песнь о Гильоме», как самый старый текст, еще не знает шестого брата героя – Аймера, впрочем известного еще лишь трем из публикуемых нами поэм (его нет в «Нимской телеге» и «Взятии Оранжа»), В окончательном же виде у Эмери Нарбоннского числится семь сыновей. Кроме Гильома, это Бернар де Бребан (старший, самый рассудительный и смелый из братьев нашего героя), Бев де Коммарши, Гарен Ансеюнский, Эрнальт Жеронский, Аймер Хилый и Гибер Юный. Все они появляются лишь в поздних поэмах. Такова первая в нашем микроцикле поэма «Отрочество Гильома». Здесь рассказывается, как Карл Великий призывает к своему двору четырех старших сыновей Эмери (Бернара, Эрнальта, Гильома и Гарена). Следовательно, трое младших остаются ждать своей очереди (последовательно обыграны числа 3 и 4). В заключительной части «Отрочества» (которую не без основания считают небольшой самостоятельной
К этому добавляется отмеченное Жоржем Дюмезилем тройственное распределение функций эпических персонажей [312] . Применительно к нашей «жесте» это было всесторонне проанализировано в интересной работе ученика Ж. Дюмезиля Жоэля Грисварда [313] , показавшего, как архетипические функции эпических персонажей последовательно реализуются в «Жесте о нарбоннцах» (т. е. в цикле поэм об Эмери Нарбоннском и его семи сыновьях). Так, один из братьев, Бев, отправляющийся в Гасконь (на запад по отношению к родному Нарбонну), становится там, в Коммарши, королем, женясь на местной принцессе. Другой, Гарен, направленный в Ломбардию, где он станет наследником бездетного короля Бонифация, приобретает в первую очередь не королевскую власть, а богатство. Точно так же Аймер, которому в надел определена Испания, должен отвоевать ее у «неверных», и тем самым на его долю выпадает функция быть воином. А что же другие братья? Как показывает Ж. Грисвард [314] , и они в своей деятельности реализуют три функции эпических персонажей. Бернар не становится «королем» в своем загадочном Бребанте, но он выполняет при Карле Великом обязанности первого, самого доверенного советника и управителя страны, так как (и это постоянно подчеркивается в поэмах) он является самым старшим и самым мудрым из братьев. Функции Гильома понятны – это смелый воитель, неутомимый и удачливый защитник королевства от каких бы то ни было посягательств извне. Что касается Эрнальта, то он становится сенешалем, то есть распорядителем императорских богатств. И тут три функции оказываются заполненными.
312
См., например: Dum'ezil С. L'id'eologie tripartie des Indo-Europ'eens. Bruxelles, 1958; Idem. Mythe et 'epop'ee I: L'id'eologie des trois fonctions dans les 'epop'ees des peuples indo-europ'eens. P., 1968.
313
См.: Grisward I. H. Arch'eologie de l''epop'ee m'edi'evale: Structures trifonctionnelles et mythes indo-europ'eens dans le cycle des Narbonnais. P., 1981.
314
См.: Ibid. P. 48–59.
К этому можно добавить, что у Эмери Нарбоннского, согласно эпической традиции, было несколько дочерей. Вспомним, что в цикле фигурируют многочисленные племянники нашего протагониста, сыновья его сестер. Одна сестра просто не смогла бы родить всех этих отважных юношей. Число этих сестер в одной из поэм («Эмери Нарбоннский», ст. 4616–4617) названо – их пять. Тем самым число детей Эмери и Эрменгарды доведено до вполне значимой, в известной мере сакрализованной цифры – их 12. Но вот на что обратил внимание Ж. Грисвард [315] : старшие дочери Эмери никогда и нигде не называются по имени, названа в «большой жесте» лишь одна – это Бланшефлор, жена короля Людовика. Более того, в ряде поэм, например в «Осаде Барбастра», речь идет лишь об одной сестре семерых братьев. Точно так же Андреа да Барберино, опиравшийся на французские источники, упоминает лишь одну дочь Эмери [316] . Поэтому Ж. Грисвард приходит к следующему справедливому выводу: «Так как структурный анализ мифов приучил нас к сосуществованию параллельных вариантов, обладающих одним и тем же значением, и так как быть единственной дочерью или самой младшей из пяти со структурной точки зрения представляется одним и тем же, то можно считать почти доказанным, что первоначально это легендарное поколение было таким, как его изобразили Андреа да Барберино и „Осада Барбастра“, то есть состоящим из семи сыновей и одной дочери» [317] .
315
См.: Ibid. Р. 231–235.
316
См.: BarberinoA. da. I Reali di Francia. Roma, 1967. P. 693.
317
CriswardI. H. Op. cit. P. 234–235.
Последующее развитие эпической традиции и задачи эпической циклизации привели к редупликации функций одного персонажа – Бланшефлор, подобно тому как функции Гильома постепенно расщепились и оказались сдублированными функциями его братьев. Не подлежит сомнению, что изначально (и этот этап развития легенд о Гильоме Оранжском зафиксирован в поэме Эрмольда Нигелла) эпический Гильом объединял все три функции героя эпоса, намеченные Ж. Дюмезилем, – он был и советником короля, и управителем государства (т. е. носителем высшей мудрости), и воином, и обладателем и распорядителем богатств и т. д. Рефлексы этих функций, затем почти утраченных, постоянно обнаруживаются в посвященных ему многочисленных поэмах. Но уже очень рано – в «героический век» – воинская функция оказывается выдвинутой на первый план. Итак, образ эпического персонажа стал расщепляться: от него отделились носители функции то мудрого правителя (и даже короля), то обладателя несметных богатств – братья героя.
В поэме «Коронование Людовика» нельзя не обнаружить в остаточной форме первой функции (по Дюмезилю). В самом деле, Гильом выступает здесь защитником молодого и неопытного короля. В первой части поэмы мудрости Гильома противопоставляется неискушенность Людовика, точно так же как отваге героя – трусость и беспомощность сына Карла. Ярким «пережитком» третьей эпической функции (по Дюмезилю) в образе Гильома является трактовка этого персонажа в поэме «Нимская телега». Поэма эта настолько отличается по тону, по образному строю, по способу организации повествовательного материала от других поэм «жесты», что отдельные ученые склонны даже рассматривать ее как своеобразную комическую эпопею, обнаруживая в ней, кроме прочего, и пародийные мотивы [318] . Это, конечно, преувеличение, но мотивы, отличающие «Нимскую телегу» от обычной эпической поэмы, не могут не броситься в глаза. Отметим здесь трактовку характера главного героя, капризно отвергающего один за другим все дары короля Людовика, не очень рыцарский способ проникновения в Ним, отметим также и исключительный реализм деталей поэмы. Стоит обратить также внимание на то, что завоевание Нима и всех его богатств никак не связано в этой поэме с предстоящей женитьбой героя на Орабль-Гибор. Последняя упоминается во всем тексте этого произведения только два раза (ст. 8 и 522): в первом случае – в прологе, который несомненно более позднего происхождения и призван вплести поэму в контекст цикла; во втором – в пространной речи короля Людовика, обращенной к Гильому, где юный монарх отговаривает графа предпринимать столь рискованное предприятие, как захват богатого Нима, хорошо укрепленного, охраняемого многочисленным войском и лежащего невдалеке от других крепостей сарацин. В этой поэме Гильом, конечно, отважный воин. Вспыльчивый, необузданный, но одновременно хитроумный и расчетливый. Недаром он прибегает к уловке Улисса при захвате богатого города. Здесь подобное побеждается подобным: богатый Ним раскрывает свои ворота перед вереницей телег Гильома, нагруженных разнообразными отборными товарами. В этой поэме герой цикла наделяется не только воинственностью и не только живым и быстрым умом, но и удачливостью в приобретении богатства.
318
См., например: Payen J. Ch. Le «Charroi de Nimes», com'edie 'epique? // M'elanges de langue et de litt'erature du Moyen Age et de la Renaissance offerts `a J. Frappier. Gen`eve, 1970. T. II. P. 891–902.
Тема «героического сватовства», хорошо знакомая нам по многим эпическим памятникам разных времен и разных народов, является ядром сюжета следующей поэмы цикла – «Взятие Оранжа». Вместе с тем, как полагают исследователи [319] , тема этой поэмы в ее первоначальном виде также не была связана с завоеванием невесты. И здесь основным был захват большого богатого города, отбитие его у сарацин. Тема Гибор-Орабль, видимо, появилась позже – в той версии поэмы, которая нам известна теперь. И вот что показательно: «Взятие Оранжа» столь тесно примыкает к «Нимской телеге», являясь продолжением и развитием ее основной темы (завоевание богатого фьефа), что в большинстве циклических рукописей две поэмы никак не отделены одна от другой – ни колофоном, ни миниатюрой, ни простым пробелом. А ведь во «Взятии Оранжа» впервые в этом цикле ярко очерчен образ молодой сарацинской принцессы, не просто активно включающейся в действие поэмы, но и его во многом направляющей. Мотив «любви издалека», вдохновлявший затем многих средневековых поэтов и ставший – в поэтике куртуазного романа – мощным сюжетообразующим импульсом, был привнесен в «Жесту Гильома» достаточно поздно и бесспорно отсутствовал в ней изначально. Но мотив этот, неизменно связанный с некоей прекрасной сарацинкой, готовой принять крещение и стать герою верной женой, будет навязчиво повторяться в поэмах «большого цикла» в историях братьев Гильома, его племянников или его предков.
319
См.: Frappier J. Op. cit. T. II. P. 258–267.
Итак, мы можем выделить следующие сюжетные ядра легенды о Гильоме Оранжском. Гильом как опора слабого и неопытного юного короля, как защитник его государства. Причем герой встает на защиту родины в кризисный момент ее бытия. Защита эта дается ему на первых порах нелегко. Первоначально войска франков терпят страшное поражение, в котором гибнут многие славные рыцари, и лишь позже приходит черед решительного реванша. С этим «ядром» вскоре сливается общая для всего французского эпоса тема защиты родины, «милой Франции», от «неверных». Из первого ядра вырастает тема завоевания героем фьефа, которого он оказывается лишен либо в силу целого ряда обстоятельств (бедность рода, наличие у отца героя других наследников и т. д.), либо (позднее) из-за корыстолюбия и неблагодарности короля. Показательно, что герой отбирает богатое земельное владение не у какого-то другого, менее удачливого и менее сильного феодала (посягать на чужие владения Гильом всегда решительно отказывается), а у сарацин. Тем самым личные интересы оказываются у него нерасторжимо связанными с патриотическим делом защиты и укрепления родной страны. Позже всего возникают темы прославления рода, его истории и добывания невесты. И, как уже не раз подчеркивалось, все эти темы или тематические ядра, вокруг которых группируются или из которых вырастают фабульные мотивы отдельных поэм и всей «жесты» в целом, не противоречат друг другу, а, напротив, друг друга подкрепляют и обосновывают чисто сюжетно.
Собственно, речь идет пока не о формировании «жесты» как замкнутого текста, а о возникновении и эволюции легенд о Гильоме Оранжском, лишь на определенном этапе своего бытования в устной эпической традиции оказавшихся зафиксированными в письменной форме. Возникновение этих легенд можно отнести к первой половине IX в., о чем свидетельствует латинская поэма Эрмольда Нигелла. Здесь Гильом – надежная опора молодого короля и защитник родных земель. Он пока один, но очень скоро у него появляется многочисленное и славное окружение, состоящее из братьев, племянников и т. п. Несколько позднее, но все еще в период устного развития и бытования легенд о Гильоме к их первоначальным мотивам добавились новые, в том числе мотивы добывания богатого фьефа и истории рода. Что касается мотива «героического сватовства» к никогда не виданной, но желанной невесте, то здесь, в отличие, скажем, от германского эпоса, это можно считать мотивом, включенным в легенду уже на уровне ее письменной фиксации и не без влияния куртуазной традиции. Наиболее ранние рукописи поэм, посвященных Гильому, до нас, видимо, не дошли; мы располагаем достаточно поздними списками, порой вносящими в первоначальный текст существенные изменения и поправки. Но запись поэм цикла началась, скорее всего, уже в XI в. Так, к концу этого столетия относят, например, первоначальную версию (а не лондонский текст) «Песни о Гильоме» [320] , одной из самых древних поэм цикла. В первой половине XII в. сложились исходные рукописные тексты «Коронования Людовика» (ок. ИЗО г.) и «Нимской телеги» (ок. 1150 г.). «Взятие Оранжа» в его первоначальном виде относят ко второй половине или даже к концу XII столетия, справедливо полагая, что ранней записи могла предшествовать более архаичная версия [321] (ее отзвуки обнаруживаются в латинском «Житии Св. Вильгельма», в «Церковной истории» нормандского монаха Ордерика Виталия и в относящемся к первой половине XII в. «Путеводителе паломников Сантьяго-де-Компостела»), «Монашество Гильома» как самостоятельное эпическое произведение, а не как завершающая часть легенд о Гильоме Оранжском дошло до нас в двух разных версиях [322] : краткая сложилась около 1160 г., пространная – несколько позже, между 1180 и 1190 гг. Началом (или даже первой половиной) XIII в. датируют «Отрочество Гильома», поэму, отражающую циклизирующие тенденции в развитии эпоса и свойственную его определенному этапу историзацию легенды. Включение отдельных поэм в цикл происходило по меньшей мере в два этапа. Это происходило на уровне устного бытования поэм и в период их письменной фиксации, в том числе во время составления циклических рукописей. Отметим, что «подгонка» одной поэмы к другой и устранение между ними противоречий и несообразностей неизбежно сопровождались отдельными утратами. Так, большинство исследователей единодушны в том, что в составе «Взятия Оранжа» существовала когда-то заключительная часть, даже, возможно, самостоятельная поэма, которую можно было бы назвать «Осадой Оранжа». Она рассказывала о героической обороне города Гильомом и его сподвижниками от полчища сарацин, возглавляемых «королем» Тибо [323] . Затем отдельные сюжетные мотивы этой поэмы оказались использованными в таких более поздних поэмах, как «Клятва Вивьена» и «Алисканс», и при включении «Взятия Оранжа» в циклическую рукопись необходимость в «Осаде Оранжа» отпала. Точно так же остатком самостоятельной поэмы «Отбытие сыновей Эмери» считают последние восемь лесс «Отрочества Гильома», когда-то бывшие сюжетом более пространного произведения. Но здесь, видимо, произошло иначе, чем с «Осадой Оранжа». Когда-то поэма «большого цикла» «Отбытие сыновей Эмери» повествовала о судьбе всех семерых братьев и подготавливала посвященные им поэмы. Как часть «малого цикла» эта поэма была не очень нужна, поэтому все ее содержание легко уместилось в 303 стихотворных строках рукописи D (парижская Национальная библиотека, № 1448) и вообще отсутствует во всех остальных рукописях. В циклических рукописях «малого цикла» не было необходимости рассказывать о судьбе всех братьев, но было нужно кратко сказать о них с тем, чтобы их упоминания в следующих поэмах (а главное, упоминание их детей, племянников Гильома) были понятны. Поэтому нам представляется, что составитель рукописи D был вполне логичен, включая в свой кодекс краткий пересказ этой поэмы. Объединение двух разных произведений в одной поэме находим мы и в других частях цикла. Так, вторая часть «Песни о Гильоме» может быть названа «Песнью о Ренуаре»; это произведение более позднее, чем первая часть лондонской рукописи: оно «знает» о сюжете «Коронования Людовика», об отрубленном носе героя, о захвате им Оранжа (в первой части Гильом именуется Горбоносым, а его резиденцией является Барселона) и т. д. Поэма «Алисканс» (ее датируют концом XII в. [324] ) довольно точно воспроизводит сюжет «Песни о Ренуаре», но добавляет многочисленные подробности, в том числе повествует о женитьбе богатыря Ренуара, брата Орабль-Гибор, на дочери короля Людовика и королевы Бланшефлор принцессе Аэлисе (в «Песни о Гильоме» невеста Ренуара зовется Эрментрудой и не принадлежит по рождению к французскому королевскому дому [325] ). Еще важнее, что поэма «Алисканс», являющаяся непременной частью циклических рукописей [326] , снимает противоречия, существующие между двумя частями «Песни о Гильоме» (ее первая часть в известной мере может быть соотнесена с более поздней поэмой «Клятва Вивьена» [327] ).
320
См.: Wathelet-Willem J. Recherches sur la Chanson de Guillaume. P. 686; Frappier J. Op. cit. T. I. P. 151–156.
321
См.: R'egnier С. Introduction //La Prise d'Orange, chanson de geste de la fin du XII si`ecle. P., 1969. P. 34–35.
322
См.: Cloetta W. Op. cit. T. I. P. 131–161.
323
См.: Tyssens M. Op. cit. P. 433. Ср.: R'egnier C. Op. cit. P. 32; Frappier J. Op. cit. T. I. P. 239.
324
См.: Frappier J. Op. cit. T. I. P. 240–241.
325
См.: об этом персонаже: Wathelet-Willem J. La femme de Rainouart // M'elanges de langue et de litt'erature du Moyen Age et de la Renaissance offerts `a J. Frappier. Gen`eve, 1970. T. II. P. 1103–1118.
326
Ранее эта поэма была известна лишь в циклических рукописях; недавно обнаружены ее фрагменты в Кембридже и в Ленинграде. См.: Murjanoff M. Note sur deux nouveaux fragments d'Aliscans // Romania. T. LXXXV. 1964. P. 533–540.
327
См.: Frappier J. Op. cit. T. I. P. 279.
Но здесь мы вплотную подошли к тому этапу развития нашего цикла, который целиком связан с письменной эпической традицией. Ею нам и предстоит теперь кратко заняться.
Литературный памятник Средневековья живет обычно сложной жизнью. Раз созданный, он затем как бы создается еще много раз. Как уже говорилось, каждое устное исполнение эпического памятника бывало творчеством, иногда вполне ординарным и даже беспомощным, иногда же гениальным. Точно так же и изготовление новой рукописи. Оно могло быть и механическим переписыванием старого текста, переписыванием с ошибками, пропусками, подчас неуклюжей отсебятиной в темных местах, и высоким творческим актом, когда из-под пера усидчивого переписчика-поэта выходил литературный шедевр. Так и с поэмами нашего цикла.