Средневековые легенды и западноевропейские литературы

Михайлов Андрей Дмитриевич

К тому же мы располагаем и более ранними латинскими текстами, неопровержимо свидетельствующими о том, что формирование легенды о Гильоме Оранжском следует отнести к достаточно отдаленным временам.

Один из подобных текстов – это так называемый «Гаагский фрагмент». Его считают прозаической переделкой (видимо, в учебных целях) отрывка неизвестной нам латинской поэмы, «школьный» характер которой вполне очевиден: в гипотетически восстанавливаемом стихотворном тексте мы находим не просто ориентацию на античный опыт, а многочисленные прямые заимствования словосочетаний, выражений и частей фраз из Вергилия и других классиков. Датируется «Фрагмент» 980—1030 гг. – по данным палеографии [268] . Сама же поэма, если она существовала как самостоятельное произведение, может быть отнесена к середине X в.

268

См.: Samaran Ch. Sur la date du fragment de La Haye // Romania. T. LVIII. 1932. P. 190–205.

Во «Фрагменте» рассказывается об осаде какого-то города, о жаркой схватке внутри его стен и вне их. Г. Сюшье полагал, что имеется в виду осада Нарбонна [269] . Такое предположение правомерно, но не безусловно: в эпической традиции изображение армии, идущей на приступ, достаточно

трафаретно. Тут важно обратить внимание на персонажи, упоминаемые в тексте. Рядом с императором Карлом названы некие Бернардус, Бертранус, Эрнальдус и Вибелинус, и нет никакого сомнения, что это три брата эпического Гильома и его племянник. Фигурирует здесь и сарацинский «король» Борель, встречающийся также в ряде поэм нашего цикла («Песнь о Гильоме», «Эмери Нарбоннский», «Алисканс», «Взятие Оранжа»), Наконец, играющий в отрывке ведущую роль некий «граф» – это бесспорно Гильом наших легенд.

269

См.: Suchier H. Introduction // Les Narbonnais, chanson de geste. T. II. P., 1898. P. LXVI–LXVIII.

Текст этот вызывал немало споров [270] . Ж. Бедье, отстаивавший «монастырский» генезис эпических поэм (а следовательно, и их достаточно позднее появление), считал и «Гаагский фрагмент» также очень поздним, к тому же не придавая его данным никакого значения. Он писал: «Предполагалось, что Гильом Тулузский с VIII по XI век не переставал жить в человеческой памяти; если старые легенды и песни, которые его вначале воспевали, и погибли, то – говорили – по крайней мере два свидетельства это подтверждают – поэма Эрмольда в IX в., „Гаагский фрагмент“ – в X в. Но если хорошенько разобраться, то окажется, что истинное значение этих свидетельств равно нулю. Поэтому нам приходится принять следующий простой факт: Гильом Тулузский вначале появляется в латинских хрониках IX в., затем – во французских романах конца XI–XII вв.; в промежутке же – ничего, ни одной строки, ни по-французски, ни на латыни, ничего, кроме полного молчания» [271] . Утверждение странное, объясняемое лишь слепой приверженностью «монастырской» версии.

270

Их перипетии живо описаны Ж. Фрапье. См.: Frappier J. Op. cit. T. I. P. 69–76.

271

B'edier J. Op. cit. P. 177.

Ж. Бедье не знал к тому же о существовании еще одного интересного текста. Это так называемая «Сан-Эмилианская запись», открытие которой в 1953 г. испанским ученым Дамасо Алонсо [272] породило новые споры и новые гипотезы. Гильом здесь назван среди других участников похода 778 г. вместе с Роландом, Оливье, Турпином, Ожье-Датчанином и собственным племянником Бертраном. Тем самым герой нашей «жесты» упомянут среди самых популярных героев эпических поэм. Но для Бедье существенным было не только многовековое «полное молчание», но и тот факт, что те сведения, которыми располагали поэты XI и XII вв. относительно реального Гильома Тулузского, содержались в монастырских хрониках. И нигде больше [273] .

272

См.: Alonso D. La primitiva epica francesa a la luz de una Nota Emilianense // Revista de Filologia Espanola. T. XXXVII. 1953. P. 1—94.

273

См.: B'edier J. Op. cit. P. 179.

Действительно, видимо, нигде. Но вот что примечательно. Если взять наш цикл во всей его полноте и представить в виде связного сюжетного повествования, то количество «сюжетных единиц», имеющих параллели в латинских хрониках, совершенно ничтожно. К тому же, как убедительно показал В. Клётта [274] , они в основном относятся к тем поэмам «Жесты Гильома», которые повествуют о его «монашеском» конце. Это и понятно: монастырские хроники фиксировали из жизни исторического Гильома и из его поэтической биографии прежде всего то, что так или иначе бывало связано с их собственной историей. То есть то, о чем рассказывалось в монастыре, о чем там помнили и что, возможно, имело место в действительности. Можно предположить, что в данном случае обмен был обоюдный: жонглеры, останавливавшиеся на ночлег в монастырях, узнавали кое-что от их обитателей; те, в свою очередь, прислушивались к баснословиям бродячих певцов. Но, помимо обмена, был и отбор: каждая из сторон использовала лишь то, что ей подходило. Как иначе объяснить постоянное несовпадение сюжетов монастырских легенд и эпических песен? Монастырская и эпическая традиции существовали параллельно, в определенные моменты обогащали друг друга, но никогда не сливались.

274

См.: Cloetta W. Op. cit. P. 116–130.

Нельзя также не обратить внимание на то, что эпическая традиция постоянно проходит мимо целого ряда очень «выигрышных», исторически зафиксированных фактов. Так, о родстве Гильома Тулузского с Карлом Великим (что не было использовано в «жесте») мы уже говорили. Укажем еще на один примечательный факт, отмеченный в свое время Жозефом Кальметтом [275] . Гильом состоял в родстве с предками будущих Капетингов. Сестра его первой жены Витбурги (имени этой сестры мы не знаем) была матерью Эда, графа Орлеанского, который, таким образом, был кузеном Бернара Септиманского, сына Гильома. Дочь Эда Эрментруда вышла замуж за Карла Лысого, сына Людовика Благочестивого. Но Эд Орлеанский был дядей графа Анжуйского Роберта Сильного (ум. в 866 г.), прадеда Гуго Капета. То, что внучатая племянница исторического Гильома стала французской королевой, возможно, отразилось в «жесте» в браке сестры Гильома и Людовика. Родство с Капетингами, как полагает Ж. Ватле-Биллем [276] , повлекло за собой появление имени Элис (Аэлиса) среди персонажей тех поэм цикла, которые возникли достаточно поздно, например в поэме «Алисканс» (имя Аэлиса довольно часто встречалось в королевской семье). Впрочем, это можно только предполагать, и сама исследовательница на этом не настаивает. Но, кроме этих незначительных деталей, эпическая традиция родством Гильома с молодым королевским домом Капетингов не воспользовалась совсем.

275

Calmette J. La famille de Saint Guilhem et l'ascendance de Robert le Fort // Annales du Midi. T. XXXIX. 1928. P. 225–245.

276

См.: Wathelet-Willem J. La femme de Rainouart // M'elanges de langue et de litt'erature du Moyen Age et de la Renaissance offerts `a J. Frappier. Gen`eve, 1970. T. II. P. 1103–1118.

На

бытовавшие в репертуаре жонглеров, а следовательно, и в широких кругах слушателей (от могущественных феодалов и князей церкви до рядовых рыцарей и даже простолюдинов) легенды о Гильоме по мере сложения его «жесты» накладывались новые мотивы, поставляемые повседневной действительностью Средневековья. Полагают, что здесь не могло обойтись без других «Гильомов», не имевших никакого отношения к Гильому Тулузскому, но отложившихся в памяти народа. Было бы упрощением полагать, что их черты автоматически наслаивались на черты прототипа. Но отрицать их даже минимальное участие в формировании образа эпического персонажа, как это делал Ж. Бедье, также, пожалуй, не стоит. Кратко перечислим этих «претендентов» [277] .

277

Ср.: B'edier J. Op. cit. P. 181–183.

Наиболее «ранний» Гильом – это какое-то лицо (быть может, носившее и другое имя), «игравшее значительную роль в 813 г.» [278] . О нем мы ничего не знаем.

Следующий «претендент» – это Гильом Готский, сын Бернара Септиманского, то есть внук Гильома Тулузского. Он был убит в Барселоне в 850 г. Как считал Ж. Бедье, ссылаясь на одну из статей Ф. Лота, этот Гильом не имел отношения к сложению интересующей нас легенды [279] . Но отметим: он был известен как неутомимый борец с сарацинской экспансией, он пал во время какого-то вооруженного конфликта в Барселоне, его отца звали Бернаром, а сам он был внуком Гильома из Желлоны. Не обогатил ли он легенду какими-то существенными мотивами? Мы об этом просто ничего не знаем: сведения о его жизни слишком бедны.

278

Paris G. Op. cit. P. 67.

279

См.: B'edier J. Op. cit. P. 186. Ср.: Lot F. Vivien et Larchamp // Romania. T. XXXV. 1906. P. 260.

Девятое столетие больше не знает «подходящих» Гильомов. Зато следующий век на них весьма богат. Их по меньшей мере семь.

Это Гильом I Благочестивый, граф Овернский и герцог Аквитанский, умерший в 918 г. С его фигурой связывают отдельные мотивы «Монашества Гильома» [280] , против чего Ж. Бедье решительно возражал [281] . За ним идет Гильом II, прозванный «Молодым», племянник предыдущего, граф Овернский и герцог Аквитанский с 918 по 927 г. Следующий – Гильом I Длинная Шпага, герцог Нормандский с 927 по 942 г. Затем Гильом III, прозванный Разрубающим Железо, граф Тулузский в 950 г. Следующий по времени – Гильом III, прозванный Конопатым, граф Пуатье с 950 по 963 г. За ним идет Гильом I, граф Прованский с 961 по 992 г. Отдельные историки приписывали ему внушительные победы над маврами; как полагал Леон Готье [282] , черты этого графа Прованского дополнили облик эпического Гильома. Позже выяснилось, что граф сражался с сарацинами не более часто и не более доблестно, чем любой его современник [283] , победа же при Фраксинэ, отождествляемая со сражением на реке Орбьё Гильома Тулузского, в действительности была одержана Ромбаутом, братом графа, а не им самим. Упомянем также Гильома Железная Рука, сына Гильома Конопатого, графа Пуатье, герцога Аквитанского в 963–994 гг. О нем мы знаем не слишком много; но вот некоторые важные сведения, на которые обратил внимание В. Клётта [284] . Гильом был братом Аделаиды, жены Гуго Капета, на которой тот женился в 970 г. Уместно предположить, что на определенном этапе эволюции «жесты» этот брак отразился в ней (там король Людовик берет в жены сестру героя Бланшефлор). Можно упомянуть, наконец, Гильома, графа Монтрейского; впрочем, о нем мы почти не располагаем точными сведениями.

280

См.: Paris G. С. r. de: Revillaut Ch. Etude historique et litt'eraire sur l'ouvrage latin intitul'e Vie de Saint Guillaume. P., 1876 // Romania. T. VI. 1877. P. 471.

281

См.: B'edier J. Op. cit. P. 360–364.

282

См.: Gautier L. Les Epop'ees francaises. P., 1882. T. IV. P. 108.

283

См.: B'edier J. Op. cit. P. 185–186.

284

См.: Cloetta W. Op. cit. P. 159–161.

С Гильомом Железная Рука, графом Анжуйским, мы вступаем в XI столетие, время возникновения дошедшего до нас текста самой ранней из рассматриваемых здесь поэм. Этот Гильом был сыном Танкреда Отевильского и стал графом в 1043 г. Во главе отряда нормандских смельчаков он дерзко вторгся в византийские владения в Южной Италии и основал там эфемерное независимое графство. Уже после его смерти его единокровные братья Роджер и Роберт Гвискар завладели Калабрией, а затем и Сицилией и основали там нормандское королевство. Можно предположить, что все эти события как-то отразились – в переосмысленном виде, конечно, сгруппировавшись вокруг одного персонажа – в «Монашестве Гильома» (лессы LI–LXXIX; эпизод с сарацинским «королем» Синагоном). Ж. Бедье, естественно, это отрицал [285] . Одиннадцатый век знал и других Гильомов, которые так или иначе могли сообщить какие-то собственные черты герою «жесты». Один из них – это граф Бёзалю, прозванный «Труннусом» (т. е. «Приставным Носом»), Здесь обращает на себя внимание мотив отрезанного носа (в схватке с сарацинами?) и наличие брата, носившего традиционное для нашего цикла имя Бернара. Ж. Бедье довольно убедительно показывает его непричастность к интересующим нас легендам [286] . Видимо, не имеет к ним отношения и Гильом Монтрейский, командовавший папскими войсками при папах Николае II (1058–1061) и Александре II (1061–1074), хотя на отдельные мотивы и эпизоды поэмы «Коронование Людовика» наличие этого смелого и опытного военачальника в середине XI в. и могло повлиять.

285

См.: B'edier J. Op. cit. P. 186–195.

286

См.: B'edier J. Op. cit. P. 196–200.