Срезающий время
Шрифт:
— Он предложил купить крупную партию текстиля и алансонские кружева в начале лета. Денег не хватало, и я выписал вексель.
— Дерьмо! — процедил сквозь зубы граф. — В Лионе уже как два месяца все склады забиты. Где кружево?
Виконт не произнёс ни слова и резко покраснел.
— Всё ещё хуже, чем я предполагал, — сказал граф, судорожно ослабляя шейный платок. — Мало того, что с его покровительницей он недосягаем, так ещё взять с него нечего.
— Отчего же нечего? — загадочно произнёс священник. — Он капитан большой лодки с парой пушек, пусть продаст.
— Лодка длиною в тридцать метров с восемнадцатью карронадами называется корвет, — поправил священника виконт.
— Думай, о чём говоришь, Жюль! — крикнул граф, игнорируя сына. — Мятеж против императора — это прямой путь на эшафот. А ты, умник, заткнись! Сколько стоят восемнадцать карронад?
— Тысяч пятьдесят.
— Так! Это уже интересно, — произнёс граф и посмотрел на меня.
— Я бы купил судно целиком, — в шутку сказал я. — Только кто продаст?
Граф улыбнулся, но не с довольным видом, а скорее сокрушённо, точно проигрался в карты.
— По-моему, тут и так всё ясно, — вдруг сказал он. — Вот и Жюль говорит, то капитан продаст лодку. Что, сын, уговоришь своего партнёра? А ты не мотай головой, попробуй!
Семейный ужин закончился скандалом или, как на мой взгляд, хорошо режиссированным спектаклем. Впрочем, ещё было рано делать какие-либо выводы, и как только граф покинул стол, все потихоньку разошлись.
Утро прошло без каких-либо эксцессов, словно и не было никакого скандала. За плотным завтраком граф шутил и отвечал на остроты и даже пожурил сына за анекдот "на грани дозволенного", назвав некоторые вещи своими именами. И не капельки холода между отцом и сыном. После завтрака я выбрался на прогулку, дабы показаться на глаза Полушкину, разместившемуся где-то в лесу. Де Дрё бережно относились к своим лесным угодьям, не позволяя никому и думать о том, что там можно поохотиться или свалить дерево, и начинавший расти где-то шагах в четырёхстах от замка, лес напоминал непролазную тайгу. Но только не для Иван Ивановича. Я точно был уверен, что он сам спрячется как надо и о товарищах своих побеспокоится. Для него и легендарный Бросселианд был бы как дом родной, а фея Моргана — подружка. "Задержался я что-то, — подумал я, — скорее всего ещё день-два и наступит развязка. В принципе, я бы сегодня всё решил, но информация по Макрону чуть не нарушила все планы. Тут надо давить и пытаться выжать всё возможное, так как в Кале к нему подступиться невозможно. Этот гадёныш слишком любим своей командой и практически не высовывается из казармы, окружив себя лоретками. Вчера граф сказал правду: Макрон действительно любитель женщин старше себя".
— Добрый день, месье! — прозвенел возле меня задорный и звонкий женский голос.
Я поднял голову и чуть ли не покраснел. Задумавшись, я только что непростительно манкировал всеми приличиями, не поклонившись виконтессе, которая восседала на лошади и оказалась совсем близко от меня. Поспешно сняв цилиндр, я рассыпался в извинениях. Пока я говорил, она внимательно смотрела на меня, придерживая лошадь, и на губах её трепетала загадочная для меня полуулыбка. Я бы смело назвал её улыбкой сфинкса, уж больно многое она говорила и ещё больше скрывала. В костюме для верховой езды, в отличие от мало что скрывающего, вызывающего и броского вчерашнего шлиза, Полина не производила впечатления красавицы, но источала такое жизнелюбие, такую энергию, что затмевала любых красавиц. Под её открытым и насмешливым взглядом я и не заметил, как стал путаться в словах и, признавшись, что был чересчур поглощён своими мыслями и не смотрел по сторонам, сконфуженно умолк.
— И о чём же Вы думали, месье? — осведомилась виконтесса с напускной строгостью.
— Вы не поверите, о куртизанках Макрона.
— Какой ужас! — вырвалось у Полины. Она говорила вроде бы совершенно искренне, и в то же время присутствовало в её интонации какое-то преувеличение, беспокойная, жалящая нотка, которая давала понять, что маркиза иронизирует, и, может быть, даже не столько над предметом моих мыслей или своим собеседником, а над самой собой. Всё же революция спустила многие тормоза нравственности, и многие свободы выпорхнули наружу. И если раньше с едва знакомыми людьми говорить о женщинах с низкой социальной ответственностью было дико, то сейчас я поймал себя на том, что не могу удержаться от улыбки.
— Простите, я совсем недавно вернулся из морского путешествия, а море не церемонится с людьми, да и люди на корабле не церемонятся друг с другом, — сказал я, пожимая плечами.
— Надо же, а Вы хоть и неважно изъясняетесь по-французски, но сказали чистую правду, — выдержав некую паузу, смотря в мои глаза, произнесла Полина. — Вы мне интересны, имейте это в виду.
И прежде чем я успел опомниться, она уже величаво покачивалась в седле.
Обед был непримечателен, а вечером я вновь посетил кабинет с картиной и сходу ошарашил его хозяина необычным предложением.
— Перед тем, как приехать к Вам, я наводил справки, оказывается, вашей семье принадлежит крупное производство, и Вы сами слывёте успешным хозяйственником, а я, знаете ли, большой почитатель кальвадоса. Как Вы думаете, если от меня поступит предложение вместо золота по векселю принять продукцию Ваших цехов и даже доплатить?
— Это очень интересно, — произнёс граф. — Я слушаю.
— Сейчас Ваш управляющий отгружает мне товар в счёт погашения по долгу, а на будущий год я жду от Вас такое же количество, даже в двойном размере, но за деньги, которые заплачу сейчас. Думаю, если пара сотен тысяч франков ещё полежат до осени в Парижском банке, то даже и проценты какие-нибудь набегут. С момента погрузки на борт торговца Вы получите к ним доступ и мы закроем сделку.
— А у Вас хватит денег?
— Оборотных средств всегда не хватает, и пусть, на первый взгляд всё выглядит как авантюра, я твёрдо решил заняться этой работой. Если не с вами, то поеду в Нормандию. Этот год для французских виноделов довольно сложный, урожай собрали большой, а рынки сбыта, наоборот, уменьшились. Так как?
— С остальными можно повременить, — быстро произнёс граф. — Торопливость в нынешних обстоятельствах неуместна. Сорок бочек шестилетнего кальвадоса и пять, может, шесть бочек муската из Миреваля покроют мой прошлогодний вексель с лихвой. Больше нет, кальвадос минимум два года должен зреть, перевозить же с места на место сидр — только загубить труд за весь сезон. На будущий год созреет и будет готов к отправке урожай девятого года, там двести сорок двухмюидовых бочек из лимузенского дуба на двести пятьдесят семь тысяч шопин. Если осилите по деньгам, то я готов на соглашение.
Я кивнул головой, подтверждая.
— Тогда я вызываю на утро нотариуса. А вот что прикажете делать со вторым документом? Я ума не приложу, как выйти из сложившейся ситуации. Послушайте, Вы же благородный человек. Я не силён в русских титулах, но как минимум шевалье, а давайте я выдам за Вас свою дочь?
— Вы предлагаете мне купить Вашу дочь за триста тысяч франков?
— Она стоит больше. И она не совсем моя дочь.
— Договаривайте…
— О-о, это необыкновенная история. Она одна из тех, которые старые камни замка предпочитают навечно скрыть. Но я возьму на себя смелость и немного приоткрою завесу тайны. Полину в грудничковом возрасте вывез из России Эдмон-Шарль Жёне. Это было неспокойное время, и я бы даже сказал обильно сдобренное людской кровью. Люди боялись стука в дверь. Вы даже себе представить не можете, — вздохнул граф. — В то время под словом "политика" имелись в виду исключительно события вроде войны за свободу, все газеты были одного направления. В тот год многие достойные люди попрощались с жизнью. Собственно, когда в январе Людовика обезглавили, Эдмон-Шарль уже был назначен послом в Америку. В Рошфоре его ждал фрегат L"embuscade, и по пути туда он заехал ко мне. Де Дрё испокон веков славились умением выживать при самых паршивых раскладах и не потому, что держали нос по ветру или не стеснялись доставать свой меч. Исключительно за счёт тугой мошны. И если кто-то говорил о человеке, что тот богат, то в Бретани добавляют: богат как де Дрё. Так Полина осталась со мной.
— А Вы не допускаете такой возможности, что она дочь этого Эдмона, — предположил я.
— Нет! — твёрдо ответил граф. — Конечно, я спрашивал его, и в ответ он поклялся на кресте, что ребёнок этот — не просто месть одной очень высокопоставленной особе, а козырная карта, которая откроется лет через десять. Вы же полны азарта, и уже сейчас пытаетесь просчитать возможные комбинации, я правильно понял?
— Позвольте, насколько я понял, срок давно уже вышел.
— Как знать, — задумчиво ответил граф, — как знать. Жёне давно разочаровался в политике, и насколько я знаю, осел где-то в Нью-Йорке, женился на дочери губернатора и возвращаться в Европу не собирается. Однако совсем недавно от него пришло очередное письмо, и за столько лет он впервые вспомнил о нашем давнем уговоре.