Срезающий время
Шрифт:
Мажордом и в преклонных годах мужчина с военной выправкой и грацией фехтмейстера расположились возле бронзовых фигур, за ними тянулось по ряду слуг, размещенных в соответствии со сроком службы и с возрастом.
Когда граф вошел в столовую, всё семейство находилось на возвышении, возле массивных стульев и ждало момента, когда глава разрешит присесть. Слуги также стояли молча — каждый у своего места.
— Мой дорогой гость, — любезно обратился ко мне хозяин, — позвольте мне представить Вам моего достойного духовного наставника отца Жюля, моего сына Александра, лейтенанта флота его величества, и, наконец, мадмуазель
Священник повиновался, каждый сел на свое место, и приступили к ужину. Это был настоящий бретонский стол из классических народных блюд без всяких выкрутасов с добавлением жареной оленины и болотных птиц, добытых этим утром. Вообще всё было просто, приготовлено отлично и подано безукоризненно — граф имел превосходного повара, готового состязаться с непревзойдённым Каремом и, несомненно, этим гордился. Восседавшие за столом накинулись на еду как пираньи серрасальмины на пухлую путешественницу, решившую сфотографироваться в мутных водах Амазонки. Первые пять минут ели молча, отчего был слышан только металлический лязг вилок, ложек и ножей, как будто на поле стола сошлись две фаланги гоплитов. И как только граф промокнул губы салфеткой, послышались первые слова.
— Это блюдо как нельзя лучше подходит для моих старых зубов, — произнёс хозяин стола.
— Удачное сочетание корочки с нежнейшей начинкой, — добавил священник. — А как прекрасно оттеняет вкус птичьей грудки это вино с западного склона.
— Так вы оценили мой трофей? — радостно воскликнул Александр.
— А мне хотелось бы отметить, — сказал я, — что опята, притаившиеся в тонком слоёном тесте, не только свежи и упруги, но и сохранили запах леса.
— Это виноваты веточки хвои на блюде, — пояснила мне Полина.
Граф повернулся к сыну.
— Об этом ужине ты часто станешь вспоминать за столом у Декреса, — проговорил он, делая глоток вина. — Трапеза достойно украсит воспоминания о короткой побывке дома.
— Когда придётся есть чечевичную кашу и сельдерей, я буду вспоминать о запечённых куликах с особым удовольствием, отец, — ответил Александр. — У герцога больной желудок, если ты не знал.
— Знаю, поэтому и заостряю внимание.
Разговор, который шел вяло в начале ужина, мало-помалу оживился после моего рассказа о путешествии через всю Францию и сделался общим, когда подали десерт: сдобную выпечку, ликеры и легкие вина. Во Франции, как и в России, между основными блюдами было принято не вести длинных речей за столом, а лишь перебрасываться короткими фразами, умными и острыми. Однако всё изменялось, после подачи сладкого. Вычурные эпиграммы уступали место обстоятельным разговорам, если такие зарождались. Слуги исчезли, только мажордом и мужчина с военной выправкой по милостивому знаку графа остались на своих местах.
— Сын мой, — ставя кубок на стол, произнёс граф, — в конце весны ты был в столице, неужели всё так плохо, как описал нам наш гость?
— Я бы не был так категоричен, — ответил виконт. — В Париже по-прежнему весело. Мольен как обычно плачется, но, несмотря на стоны о разрухе в казне, регулярно даёт балы. Даже известный скептик, министр де"Монталиве, рапортовал о небывалом подъёме сельского хозяйства, а то, что некоторым не повезло… стоит ли на их примере создавать общую картину упадка? Империя успешно воюет, и народ верит своему императору.
—
— Если старыми деньгами, то тринадцать су, отец.
— Вот! — назидательно подняв указательный палец, произнёс граф. — Целых тринадцать су. Это означает, что не каждый горожанин может позволить себе простую булку.
— Извини, папа, — к разговору подключилась Полина, — в Париже всегда хлеб стоил дороже, чем у нас, но и парижане имеют несравненно более высокий достаток.
— Кто бы сомневался? — съязвил граф. — Только за чей счёт достаток? Они давно уже соки из нас пьют. Эти чудовищные поборы, внеочередные рекрутские наборы… А что взамен? Наш парламент распустили и посадили туда своего судью! Наш язык под запретом! На наши устои наплевали! Этого ли хотели наши предки?
— На всё воля Господа, — тихо произнёс священник.
— И чудотворную статую святой Анны тоже по Его воле сожгли? — гневно произнёс граф. — А ваш монастырь кармелитов?
— Папа, твой гость скучает, — произнесла Полина, снимая градус напряжения в беседе. — Давайте поговорим о чём-нибудь приятном.
Полина изобразила тёплую улыбку:
— Здесь довольно прохладно, не находите? Скажите, а Вы играете в шахматы?
— Меня считают сильным игроком, по крайней мере, по ту сторону океана, — ответил я.
— Как учила меня моя мама: доверяй, но проверяй.
— Ваша мама, несомненно, очень мудрая женщина, — констатировал я.
Граф сделал вид, будто не услышал наш диалог, потом покачал головой и неожиданно рассмеялся:
— К сожалению, приятного в моих словах будет мало, — с ухмылкой произнёс граф. — Я не зря интересовался, сколько стоит хлеб. На будущий год наши мужчины останутся без вина, наши дамы без шёлка и кружев, а мы без замка. Это и есть то известие, о котором я говорил перед ужином. Брюссельский банк продал наши векселя.
— Уж не Вашему ли дорогому гостю, отец? — подозрительно посмотрев на меня, произнёс виконт.
— Да. И я благодарю господа, что ему, а не какому-нибудь мерзавцу, вроде Лафита. Посему наш дорогой гость останется, а мы поговорим по-семейному.
Пару мгновений спустя, на небольшом пятачке свободного пространства стола, среди кубков и тарелок появился сложенный вчетверо вексель.
— Узнаёшь? — спросил граф, обращаясь к сыну.
Александр, насупившись, забарабанил пальцами по золочёному подлокотнику кресла, на высокой спинке которого, прямо над головой красовалось резное изображение фавна, вечно пьяного и лукаво подмигивающего. Спустя непродолжительное время он нехотя заявил:
— Я что, упомню все векселя?
И тут открылся лингвистический филиал курса для портовых грузчиков. Всё произнесённое, тихим, но ёмким и целостным, как удар молотка словом, привело меня в полный восторг. Хитросплетение бретонских выражений, неповторимая экспрессия, вычурность слога старого графа была неповторима.
— Макрон поклялся разорвать вексель! — оправдывался виконт, едва схлынул первый запал.
— Как ты мог одолжить этому любителю старых камеристок триста тысяч ливров? — орал граф. — Как? Замолчи! Я уже начинаю сомневаться в добродетели твоей матери.