Старомодная история
Шрифт:
Уже на этой выставке, а тем более после нее тучи заволакивают чело Марии Риккль. У Бартоков проводятся новые совещания, о них Ленке ничего не говорят, чтобы не беспокоить попусту, у нее еще год учебы в промышленной школе, за это время выяснится, меняется ли атмосфера вокруг девушки. Если родители Йожефа по-прежнему будут вести себя столь же сдержанно, придется втолковать Ленке, что она должна как можно скорее отказаться от него: жаль тратить попусту время на такое безнадежное дело. Если Йожеф до будущего лета не выскажет своих намерений — на намеки Ференца Бартока, которому поручено прощупать Йожефа, тот отвечает каким-то непонятным, грустным афоризмом, — то Ленке выйдет замуж за другого, ей скоро двадцать, и молодые люди вокруг нее так и вьются. Вон хоть Майтени — прямо сохнет по ней, уж он-то наверняка будет рад до смерти, если главный его соперник уйдет с дороги, к тому же он не из босяков, как раз сейчас для него с братом старики полностью оборудовали огромный магазин колониальных товаров. Союзники решают: как будет, так и будет; если Йожеф, который уже начал службу в одном из дебреценских банков, добьется своего, они первыми этому порадуются, а нет, так нет, на веревке его тащить никто не станет. Еще даже и попросят, мол, будьте добры оставить девушку в покое и не портить ей перспективы.
Больше всего судьбой Ленке заняты Маргит и ее мать. Болезнь и столь отличающийся от других девушек образ жизни словно добавили Маргит зрелости, с нею обо всем можно говорить, как со старухой. К тому же у Маргит глаз живописца, проницательный и точный, она видит: Ленке и Йожеф любят друг друга, только Ленке ничего не нужно от Йожефа, а тот, судя по всему, думает и о многом другом. Сама Ленке, за обсуждением будущего которой выпито
В 1903 году, когда Сатмар и Надьбаня единогласно протестуют против проекта нового военного закона, когда на Балканах идет партизанская война, когда Албания угрожает Македонии, когда Альберт Аппони [146] выходит из Либеральной партии, когда подмастерья-каменщики объявляют забастовку, когда на столицу наводит ужас какой-то сумасшедший с револьвером, когда в Шопроне в самый разгар лета вдруг выпадает снег, когда убивают миссионера-капуцина, когда на железной дороге находят ящик, а в нем, к величайшему ужасу присутствующих, обнаруживают труп ребенка, когда в дебреценском театре по вечерам с огромным успехом идет оперетта «Полковники Лотти» (в памяти Ленке Яблонцаи навеки останутся эти вечера: полукольцо лож в театре Чоконаи, публика, разглядывающая друг друга в бинокли, оплакивающая судьбу маленькой гейши, которую преследует злодей, маркиз Имари, [147] и до бесчувствия отбивающая ладони на представлениях «Витязя Яноша». [148] Музыка, полумрак в зале, ярко высвеченная сцена, особые театральные запахи — все это каждый раз, когда Ленке Яблонцаи, даже уже состарившись, бывает на спектакле, заставляет ее вспомнить Йожефа, вспомнить, как он смотрел через зал на нее, сидящую в ложе Рикклей), — тогда происходит и еще нечто существенное. Ленке Яблонцаи в сопровождении двоих ансельмовых родственников посещает реформатскую церковную канцелярию и заявляет о своем желании перейти в лоно римской церкви. При переходе в католичество она просит лишь, чтобы ее не заставляли сдавать экзамены, и это ее условие в приходе на улице Св. Анны выполняют, чтобы не обидеть купецкую дочь; отцы прихода рассуждают таким образом: Ленке выросла в католической семье, получила диплом учительницы в католической школе и, очевидно, прекрасно знает все, что касается и сути, и технической стороны новой веры. Первая исповедь оставила у матушки тягостное впечатление: на вопрос духовника она лепечет, что не знает за собой никаких грехов, что никогда и никому не причинила зла. Духовник в растерянности смотрит на необычную овечку господню и находит спасительный выход из странного положения лишь благодаря тысячелетнему опыту католической церкви: он отвечает Ленке, что уверенность в своей полной безгрешности уже сама по себе является грехом, и поскольку Ленке, хотя и косвенно, в этом грехе все же призналась, то она и получает прощение, а заодно епитимью и наказ больше не грешить. На обряде перехода, когда ради стоящей на коленях Ленке в церкви св. Анны зажигают все свечи, присутствует вся семья, весь Ансельмов род, от мала до велика, а также подруги, хорошие знакомые. Ленке клятвенно обещает, что не будет подвергать сомнению постановления синодов, и, уже по дороге домой, ломает себе голову: что это за штука такая — синод? Так, меж двух религий и без веры в душе, в таком же своеобразном положении круглой сироты, в каком она оказалась при живых отце и матери, без ориентиров, без точки опоры вступает Ленке Яблонцаи в жизнь. Реформатского бога она никогда не знала, узнать католического не испытывала ни малейшего желания; в церкви св. Анны ей по-прежнему близок лишь один образ — прекрасный и бесстрастный лик Марии, девственницы, не вступавшей в близость с мужчиной и все же ставшей матерью, матерью для всех, а значит, и ее, Ленке, матерью; единственная мать, которую она знает и признает, — сама небесная чистота. В 1942 году Ленке Яблонцаи вернется в лоно реформатской церкви, чтобы не помешать дочери получить место в школе кальвинистского прихода; католический священник, узнав о ее намерении, только рукой махнет и скажет, что католическая церковь с нею ничего не потеряет, а реформатская не обретет; матушка соглашается, улыбаясь, она ничуть не оскорблена. Образ Марии и так останется с нею до самой смерти, образ девственницы, не запятнанной земным прахом, с земным шаром под ногами, со звездным венцом на челе.
146
Аппони, Альберт (1846–1933) — венгерский политический деятель, один из лидеров консервативно-клерикального лагеря.
147
Герои оперетты С. Джонса «Гейша».
148
Поэма-сказка Шандора Петефи.
Идут последние месяцы учебы в промышленной школе, а ситуация остается прежней: Йожеф и собака Боби стоят перед школьными воротами, весна приносит пикники, прогулки, влюбленные любят друг друга, не произнося слова «любовь». Йожеф даже ревнив, хотя для этого никаких причин нет: Ян Кубелик, в августе того года принесший присягу гражданина Венгрии перед бургомистром Йожефом Ковачем, наезжает в Дебрецен исключительно из-за Марианн Селль — он лишь засмотрелся на летающие по клавишам руки Ленке Яблонцаи, когда общество как раз собралось у Селлей и будущий знаменитый скрипач, неожиданно войдя в гостиную, услышал, как играет Ленке. Купецкая дочь хохочет, слушая молодого музыканта, будто он анекдот ей рассказывает; Кубелик же всего лишь настоятельно советует Марии Риккль как можно скорее послать девушку в Пешт, в Прагу, в Вену, где она сможет получить серьезное музыкальное образование: через несколько лет, с таким редким даром, она будет известна на сценах всего мира. «Милый юноша этот будущий зять Селлей и ненормальный, как все музыканты, — говорит вечером Мария Риккль Мелинде, когда они возвращаются от Селлей. — Ленке — всемирно известная пианистка! А кто будет платить за ее обучение, кто будет таскаться с нею? Quatsch». [149] Матушка уловила краем уха слова Кубелика — следя при этом, слышит ли их Йожеф и как он их воспринимает. Лишь много лет спустя, когда образ Йожефа уже не столь сильно и постоянно владеет ее разумом, до ее сознания доходит, что в тот вечер судьба ее могла бы круто повернуться — конечно, если бы Кальман Яблонцаи не проиграл в карты землю Эммы Гачари и если бы в доме у купецкой дочери любой намек на непредусмотренные расходы не воспринимался как дурацкий, не стоящий внимания бред: quatsch.
149
Чушь, ерунда (нем.).
Человека, к которому Йожеф действительно имел все основания ревновать Ленке, звали Ходаси. Рядом с тихим и верным Майтени появился новый рыцарь; он был старше всех их, состоятельнее, владел хорошо налаженным громадным имением недалеко от города, и намерения его были вполне определенными. Йожеф делает Ленке раздраженные замечания — хотя о собственных намерениях по-прежнему молчит, — матушка, смеясь, дарит букеты Ходаси обожающей цветы Мелинде; постукивают по тротуару когти Боби, влюбленные шагают рука об руку, словно это в порядке вещей, — уже несколько лет они ходят вот так, в этом, почти неестественном забытьи. Ходаси же, угрюмый и бледный, похожий на бонвивана эпохи немых фильмов, открыто говорит в обществе: у Йожефа и в мыслях нет жениться на Ленке — только голову морочит девушке! Ходаси не щадит и беднягу Майтени: он же чахоточный, то-то повезет его будущей жене, ухаживай потом за ним всю жизнь, вместо сиделки.
Слухи эти до матушки не доходят — но доходят до Бартоков, доходят и до ушей Мелинды. Мария Риккль решает поторопить события. Вильма Томаноци 15 марта [150] устраивает званый ужин, приглашения рассылаются на карточках с трехцветной каймой и портретом Петефи; на вечере развлекаются и старики, и молодежь; купецкая дочь мрачна: родители Йожефа под благовидным предлогом снова отклонили приглашение, сам же Йожеф здесь и все время танцует с Ленке. Оптимистка Белла следит за счастливой подругой и сама счастлива невероятно; Маргит, которая, как обычно, рисует в сторонке, смотрит на кружащуюся пару и думает о том, что в поведении Йожефа есть что-то нездоровое, что-то тревожное: ведь то сильное чувство, которое не может не таиться за его постоянством, и в то же время столь последовательное уклонение от признания, которое все бы поставило на свои места, настолько противоречат друг другу, что это совсем не в порядке вещей, и едва ли дело идет к своему благополучному разрешению. Белла смеется над тревогами сестры, когда они возвращаются после ужина домой; Белла считает, что все образуется, господь добр и не потерпит зла, надо лишь просить его от всего сердца. «Господь поможет Ленке. Бела Майтени очень любит Ленке, он бы на ней женился», — пытается художница найти выход. Белла лишь рукой машет: Ленке этого Майтени в упор не видит, и говорить ей про него не стоит, да и зачем? Пусть она принадлежит тому, с кем будет счастлива.
150
15 марта 1848 г. в Венгрии началась буржуазная революция; чрезвычайно важную роль в событиях играл тогда поэт Шандор Петефи, возглавивший народные массы в Пеште.
Действительно, в 1904 году матушка не может избавиться не только от назойливых визитов Ходаси: Майтени тоже становится все более настойчивым. Сын Эмиля Майтени и Йозефы Хейнрих в глазах купецкой дочери не был нежеланным ухажером: в его только что открывшейся лавке манили покупателя отборные колониальные товары, изысканные лакомства; Мария Риккль смотрела с симпатией на белокурого юношу еще и потому, что тот после торговой академии выбрал честное ремесло торговца. И у Ходаси, и у Белы Майтени было свободного времени гораздо больше, чем у Йожефа, которого в отцовском банке контролировали довольно строго, — и оба постоянно вертелись возле матушки; натиск Майтени, упрашивающего ее поговорить с ним по одному весьма серьезному делу, Ленке Яблонцаи отражала вежливо, но твердо; однако помешать Ходаси попросить ее руки ей так и не удалось: тот появился на улице Кишмештер и сообщил, что относительно барышни Ленке у него самые серьезные намерения. Купецкая дочь, видимо, в самом деле любила внучку больше всех своих дочерей: она попросила время для размышления, сама же постаралась, чтобы в обществе как можно скорее разошлись слухи о сватовстве столь богатого и приятного человека, — слухи эти, кстати, никого особенно не удивили. Матушка испытывала к Ходаси глубочайшую неприязнь; она рассказывала мне, что испытывала бы ее, даже если бы не была влюблена в другого; она боялась его и находила отталкивающим его очень белое лицо и очень красные губы, меж которыми блестели необычно большие, правильные зубы; Ходаси напоминал ей мистера Каркера из «Домби и сына». Чувство такта не позволяло ей сообщить Йожефу о предложении Ходаси; матушка молчала, но надеялась, что весть так или иначе дойдет до него и заставит его предпринять решительные шаги. После званого ужина 15 марта они встречаются реже; если бы матушка и Белла не были столь наивны, они бы, конечно, заметили то, что ясно видели Бартоки и видела родня Ансельма: Йожеф не только не идет на сближение, но, напротив, отступает. Матушка в эти дни готовится к концерту, у нее не так много времени остается на «Двух воробушков» и «Герцога Боба», не очень двигается и принесенное из школы рукоделье: все силы забирают упражнения. Необычно большая занятость и постепенное отступление Йожефа совпали по времени, поэтому матушка и не подозревала ничего, приближаясь к самому критическому моменту своей молодости, и потому смогла сыграть на концерте парафраз на тему из «Риголетто» так блестяще, что получила медаль. (Она всю жизнь хранила эту медаль с фигурой Полигимнии, держащей венок над ребенком-скрипачом; под датой, на маленьком прямоугольничке, в обрамлении из лавровых ветвей, выгравировано имя: Ленке Яблонцаи.) Белла описывает в дневнике платье матушки и сам концерт, купецкая дочь в тот день нарядила внучку в бледно-розовое платье: «Вздох восторга пронесся по залу, когда она вышла из-за кулис, — столь она была восхитительна». На концерте опять-таки присутствуют все, кто играл хоть какую-нибудь роль в жизни матушки в то время или позже: не только Йожеф с родителями, сестрой и зятем, но и семья Майтени, Бартоков, Ансельма, там сидят и Чанаки, и Сабо; Элек Сабо, который так любил музыку, что не упускал ни одной возможности послушать ее, сидит в первом ряду, рядом с Эмилем Вильхельмсом и его супругой; на концерт прибыл даже сам Нандор Волафка; в задних рядах, стараясь не попадаться никому на глаза, притаился Юниор, глядя на свою прелестную дочь за роялем; в антракте он ушел, так и не осмелившись подойти к ней, вслед ему оглянулись две младшие дочери и Мелинда; купецкая дочь же, которой Мелинда, конечно, сообщила шепотом, кто сидит позади, не повернула голову. Над залом летела бурная, требующая необычайно высокой техники музыка Листа, матушка вложила в пьесу все свои желания и надежды и, пока пальцы ее, мелькая над клавишами, стремились выразить скрытое в музыке послание, думала о том, что сейчас родители Йожефа могут видеть, на что она способна, могут убедиться, что она не безобразна и, может быть, даже сумеет прославить их, если они примут ее в семью. Так раскованно, так смело она еще никогда не играла; двойное послание Ленке Яблонцаи парило, взмывало к потолку — чтобы потонуть наконец в восторженных криках и в буре аплодисментов. За кулисами ее ждали корзины цветов: от Ходаси и от Майтени с одинаковыми красными розами; матушка, выйдя на вызовы, взяла с собой лишь букетик фиалок Йожефа. Родители Йожефа выразили восхищение ее мастерством, Нинон обняла ее, поздравляя. Триумфальный вечер завершился на улице Кишмештер; Йожеф был серьезен, как человек, приготовившийся сделать важный шаг. «Я уверена, что с этим успехом жизнь Ленке подошла к решающему повороту», — записала Белла в дневнике. Она не ошиблась.
22 июля, в день ангела матушки и купецкой дочери, всегда отмечаемый ими вместе, Йожеф действительно сказал свое слово: он сообщил матушке, что не может жениться на ней. События этого дня я смогла восстановить довольно полно благодаря новелле, написанной матушкой в молодости; в новелле можно узнать всех: и ее самое, и Йожефа, и купецкую дочь, и даже мать Беллы: кто, как не Берта Томаноци, мог еще посоветовать ей попытаться прожить с помощью диплома и не выходить за Ходаси, если ни тело ее, ни душа не желают его. Мать Беллы всем сердцем любила матушку, но она понимала и купецкую дочь: на улице Кишмештер росли Пирошка и Иренке, там жила потерявшая всякую надежду на замужество Мелинда, и Мария Риккль, как ни любила она Ленке, не могла сделать из своего дома приют для старых дев. Крестная мать в новелле, конечно, лишь своей трезвостью и добросердечием напоминает Берту Томаноци: мать Беллы не могла предложить любимой подруге дочери денежную помощь, она могла помочь ей лишь умным советом и тактичной заботой. Матушка была весьма удивлена, когда несколько десятилетий спустя, роясь в ее бумагах, я нашла эту новеллу, написанную сразу после разрыва с Йожефом, и стала поздравлять ее с тем, как точно уловила она своим раненым сердцем одну из главных задач столетия, ожидающую своего решения, — полную эмансипацию женщины — и как ясно увидела единственный возможный путь спасения из паутины сердечных мук: за ее строками словно слышатся крики суфражисток, бегущих по улице и с зонтиками в руках нападающих на полицейских. «Я тогда и понятия не имела, кто такие суфражистки, — сказала она смущенно. — Я хотела писать только про Йожефа».
Ленке Яблонцаи
Выбор Элли
Элли, смертельно бледная, взбежала по лестнице. Она бросила на вешалку шляпку и с силой сдавила руками глаза, чтобы скрыть, не пускать закипающие слезы. Губы ее дрожали.
— И даже плакать нельзя! — шептала она. — Надо идти к гостям, развлекать их. Господи, господи…
Она наскоро пригладила волосы перед зеркалом, повязала кружевной передничек и открыла дверь в столовую. Голова у нее кружилась, но, сделав над собой усилие, она весело приветствовала гостей, пришедших поздравить ее с днем ангела.
На столе уже стоял ликер, блюда с печеньем, гости вовсю чокались за здоровье опоздавшей виновницы торжества. Мать громко зашептала ей: «Где ты была так долго? Нельзя ли быть поточнее, когда у тебя гости? И не строй гримасы, лучше поблагодари Ловаси за цветы».
Элли кивнула, ничего не ответив. Ее сияющие серые глаза, обычно веселые, были сейчас так непривычно тревожны, что барышни и молодые люди смотрели на нее с удивлением. Что случилось с этой гордой и спокойной девушкой? Никогда еще не видели они ее столь взволнованной.