Старомодная история
Шрифт:
— Никогда, крестная! Мне никто больше не нужен. Я никогда не выйду замуж!
— И не выходи, дочка! Но что ты тогда будешь делать, какова твоя цель?
— Если б я знала… — вновь зарыдала Элли. — Как мне жить? Дома, у мамы на шее, я не могу оставаться, да она мне и не простит, что я не вышла за Ловаси.
— Эллике! Ты говоришь, что не хочешь выходить замуж без любви и дома не хочешь остаться. Но разве вместо смерти не найдется спасительный выход? Работа!
— Для этого тоже нужны деньги!
— А я на что? Вместо свадебного подарка я куплю тебе маленький шляпный салон. А ты за это не будешь больше плакать и снова станешь моей веселой милой девочкой. Согласна?
В истерзанном сердце Элли стихало, уходило отчаяние.
Спустя несколько месяцев Элли полностью приспособилась к новой жизни. Она проворно обслуживала покупательниц, которые поначалу заходили к ней из любопытства, посмотреть, как держится гордая барышня в новой своей роли; потом приходили снова, так как шляпки из салона Элли отличались изяществом и доступными ценами.
Госпожа Рети тоже смирилась с тем, чего все равно не поправить, особенно когда увидела, что Элли довольна и весела; но в душе
Про Гезу она все же думала иногда. Но теперь уже не любовь — лишь боль унижения терзала ее сердце. Она не встречалась с ним, но слышала, что он постоянно вертится вокруг богатых девушек, ухаживает то за одной, то за другой, но как-то все без успеха. То он не подходит, то у девушки оказывается недостаточное приданое.
Однажды — дело шло к вечеру — в салоне было пусто. Элли просматривала расходные книги, когда открылась дверь и на пороге появился былой ее идеал — Геза. С анемоной в петлице, элегантный, неотразимый, он подошел к изумленной девушке.
— Целую ручки, Элли, моя прелесть! Я так мечтал вас повидать, что осмелился проникнуть в ваше святилище.
— Чем могу служить? — спросила Элли без улыбки.
— Чем? — засмеялся он сконфуженно. — Да уж дамских шляп мне не надо, я их не ношу.
— Тогда зачем вы пришли?
— Чтобы немного согреться возле вас, мое сокровище. Хоть обстоятельства и не позволили, чтобы вы стали моей женой, я ведь вас не забыл! Рядом с вами жизнь так прекрасна…
— Пардон! — прервала его Элли. — Минуточку, я сейчас…
Она вышла в заднюю комнату, где работали мастерицы. Сказав им вполголоса несколько слов, она вернулась в помещение салона.
Через минуту вышла маленькая девушка-модистка и повесила на стене табличку. На табличке большими, разборчивыми буквами было написано: «В ШЛЯПНОМ САЛОНЕ МОГУТ НАХОДИТЬСЯ ТОЛЬКО ДАМЫ, ГОСПОД ПРОСИМ ОЖИДАТЬ ВО ДВОРЕ».
Элли молча указала на табличку. С насмешливым презрением смерив взглядом растерявшегося Гезу, она повернулась и вышла.
Когда она вернулась, Гезы уже не было.
Мягким весенним вечером, закрыв салон, Элли шла домой, и ей казалось, что крылья выросли у нее за спиной. И действительно: у нее теперь было два надежных крыла: работа и покой.
Как вспоминала тетя Пирошка, спустя некоторое время после того, как написана была новелла, матушка видела все уже совсем по-иному. Ей теперь казалось, что Йожеф, этот молодой, но уже вполне практичный мужчина, столь осмотрительно строивший свое будущее и относительно быстро сообразивший, что если к своему состоянию он не добавит еще одного, то больше не получит из дома ни копейки, собственно говоря, сам является жертвой и притворяется жестоким исключительно с той целью, чтобы Ленке поскорее разочаровалась в нем и забыла его. Пирошка, входящая в подростковый возраст, была необычно, пугающе сообразительной девочкой — дети Яблонцаи, воспитывавшиеся в Паллаге, росли в своеобразной обстановке, где сама необходимость выживания требовала от них особой, по-взрослому обостренной бдительности, — она слушала, как шептались в соседней комнате ее старшая сестра и Белла: в дело вмешались злые силы, а Йожеф, собственно говоря, ни в чем не повинен. Матушка рассказала мне, как она объясняла тогда поведение своего неверного возлюбленного: она представила, что родители Йожефа вдруг узнали, из какой семьи она происходит, какой греховной, беспорядочной жизнью живет ее мать и какой у нее непутевый, ни на что не годный отец, и решили не допускать несчастное дитя этого нелепого брака в свой чистый круг, и их, собственно говоря, можно понять, если вспомнить, как низко скатились ее мать и Юниор. «Глупости это, — сердито сказала я ей. — Если он тебя любил, то почему не стал за тебя бороться? Почему не порвал с родителями, почему не похитил, как Лейденфрост твою крестную?» — «Не то уже было время», — отвечала матушка. «Именно что то, — доказывала я. — И ведь он ради тебя даже того не сделал, что дедушка совершил ради бабушки». — «Не говори про них! — строго взглянула она на меня. — Я не хочу о них слышать. Йожеф был послушным сыном, и девушек из такой семьи, как моя, в самом деле не очень-то брали в жены». Спустя семь лет после разрыва Йожефа и матушки Юниор умер в страшных мучениях, матушка бесстрастно слушала его предсмертный хрип и, по собственному признанию, думала: если б у нее был порядочный отец, то она была бы достойна Йожефа. Через тридцать два года, когда Эмма Гачари, одурманенная морфием, шатаясь, входит в нашу квартиру, в тот самый дом на улице Хуняди, в котором двенадцатью годами раньше умерла Маргит Яблонцаи, вдова Хенрика Херцега, он же Сиксаи, и который спустя несколько лет сровняют с землей американские бомбы, Ленке Яблонцаи сдержанным тоном просит ее убраться восвояси и не осквернять ее дом своим присутствием: она не хочет, чтобы ее дети видели Эмму Гачари дольше, чем необходимо. Когда, сама уже будучи замужем и лучше нее разбираясь и в жизни вообще, и в запутанных перипетиях ее собственной жизни, я наконец втолковала ей, кого она, собственно говоря, любила, кем был тот человек, который ее оставил, очень скоро я готова была язык себе откусить за то, что разубедила ее, за то, что не дала ей остаться со своей, пусть неоправданной, ненавистью к родителям. Ведь Юниору и бабушке было уже все равно, они давно уже стали прахом — матушке же под конец жизни пришлось пережить такое огромное разочарование, понять, что она всю жизнь любила красивое ничтожество, корыстного и пустого человека, а отнюдь не рыцаря, которого собственная его чистота отпугнула от матушки, за спиной у которой стояла изломанная, изуродованная жизнь несчастных ее родителей.
Обитатели
В 1904/05 году Ленке работает в католической начальной школе для мальчиков; она ходит в длинной юбке, в закрытой блузке с высоким воротником, в корсете, который по-прежнему носит исключительно потому, что так надо; талию ее все еще можно обхватить двумя ладонями. В руке у нее — длинная указка, которой она показывает буквы на доске; в классе у Ленке сто четыре ученика, с ними она занимается два часа до обеда и два часа после обеда; в ее обязанности входит также сопровождение мальчиков на воскресную мессу. Собака Боби еще жива, она поджидает хозяйку там же, где и прежде, только на другой стороне улицы Св. Анны; рядом с Боби стоит Бела Майтени, он провожает молодую учительницу и домой, и в общество, и в музыкальное училище. В эти два года матушка часто выступает в концертах, играет «О лебедь мой» и радостную песню Эльзы из «Лоэнгрина», а на «красном» благотворительном балу в казино, куда все барышни и дамы надевают красные платья и даже фрачным галстуком у мужчин служит красный бант, — «Фантазию-экспромт» Шопена, за которую публика благодарит ее нескончаемой бурей аплодисментов. 18 мая 1905 года в сопровождении большого оркестра она выступает с концертом для фортепьяно фа-минор Вебера, успех — огромный, она даже вспоминает Яна Кубелика, но вслух сказать о нем не решается. После каждого выступления ей приносят букетик фиалок без визитной карточки, но Ленке Яблонцаи уже не прикалывает его ни к платью, ни в волосы; правда, всегда уносит букетик домой. Человек, посылающий фиалки, сидит на всех концертах, но не ходит, как прежде, за кулисы поздравить Ленке, хотя, по свидетельству дневника Беллы, не сводит глаз с девушки за роялем. Матушка много упражняется, особенно когда готовится к концертам, но это нисколько не мешает ей блестяще выполнять свои обязанности по школе; более того, исключительное педагогическое чутье позволяет ей добиться, чтобы непомерно, до абсурда большой ее класс был не просто послушен, но еще и учился, с нетерпением ожидая необычных историй, которые юная учительница рассказывала малышам после того, как они выполняли все, что она им задавала. Истории эти, придуманные маленькой Ленке еще в то время, когда она, дрожа от страха, пыталась хоть как-нибудь защититься от Хромого, от темноты и одиночества, остались у нее в памяти на всю жизнь, их она будет рассказывать и своей дочери, а дочь, десятилетия спустя, использует их в своих книжках для детей.
После занятий в школе Ленке ведет привычный образ жизни: она или у Бартоков, или в обществе, только рядом нет уже Йожефа да отсутствует Ходаси — он действительно уехал из города, как писала матушка в своей новелле. Единственное, чего Ленке Яблонцаи не может вынести, — это воскресенье, когда она ведет класс на мессу. Каждое воскресенье на улице Св. Анны она лицом к лицу сталкивается с Йожефом и его родителями, матушка ведет своих мальчиков мимо греческой церкви, Йожеф с родителями приближается со стороны Сапожной улицы. Остановиться, перекинуться хоть несколькими словами, к счастью, невозможно, мужчины приподымают шляпы, женщины кивают, и матушка, вся бледная, загоняет свое воинство в дверь церкви. Уже в субботу она чувствует себя совершенно больной, в воскресенье утром ее тошнит, она плачет и умоляет дядю Куршински, секретаря школьной управы, освободить ее каким-нибудь образом от этой воскресной обязанности, за это она готова делать все что угодно. Но просьбы бесполезны, на мессе она должна быть вместе с классом, а у семьи Йожефа не хватает такта, чтобы выбрать какую-нибудь другую мессу, не ту, на которой они вынуждены обязательно встречаться с Ленке Яблонцаи, — видно, тут виноват и Йожеф: за эти два года он взял в привычку еще и причащаться каждое воскресенье; чувствуется, что он просто наслаждается каждой минутой, когда они находятся недалеко друг от друга, ему хочется видеть девушку, которую он избегает, но забыть не может. «Нет, видно, пока мы живы, он будет ходить на ту же мессу, что и я», — говорит матушка Белле, и на следующий день, когда Бела Майтени покидает свое место возле Боби, чтобы проводить Ленке домой, и снова, в который уже раз, спрашивает тихо, когда они смогут наконец поговорить о будущем — ведь он столько лет этого ждет, — Ленке Яблонцаи кратко отвечает ему: «Сегодня!»