Степь и Империя. Книга I. СТЕПЬ
Шрифт:
Ирма выглядела плохо. Волосы сбились в комок, лицо в остатках пищи, глаза запали и лихорадочно горели. Волк внимательно вглядывался в ее глаза, ловя искры безумия.
Случалось, что слабые разумом пленники впадали в безумие, ощутив на шее ошейник. Такие рабы быстро сгорали во внутреннем огне. Хороший караванщик старался как можно быстрее избавиться от такого раба, списав его в «естественные расходы», чтобы не тратить на него пищу и время. Торговля любит счет, а охота за «сладким мясом» — это просто очень выгодная торговля, а не спорт.
Волк колебался. Ему не хотелось умножать финансовые потери, но есть
— Я не рабыня! Я не буду твоей рабой!
Плохое начало. Отрицание очевидной реальности — плохое начало. Никому не нужна безумная рабыня. Вечером тихо забить и тоже на шкуру, как и ее казненную сотоварку. Не прибыль, конечно, но снижение потерь.
— Да? А кто же ты? Ты стоишь на коленях передо мной, голая, в ошейнике — и кто же ты? Мы играем в собачку? — с издевкой спросил кочевник, постукивая Жалом по голенищу сапога.
Глаза коленопреклоненной девчонки блеснули гневом, щеки зарумянились. Она гордо вскинула голову: «Я пленница! До тех пор, пока тебе нужен воин за моей спиной, чтобы поставить меня на колени, Я — ПЛЕННИЦА!»
— А ты ловко орудуешь языком и вертишь словами. У тебя были, видимо, хорошие учителя, но их слова не пошли тебе впрок. Язык по-прежнему летит у тебя впереди ума. Ты по-прежнему дерзка и глупа…
— Я не буду греть твою постель!
— Ты не будешь греть мою постель. И не мечтай! — согласно кивнул Волк. — Постель для рабыни — непозволительная роскошь. Таких, как ты, хозяин бросает на колени там, где сочтет нужным, и нагибает так, как захочет. Только рабыне шатра позволено приходить к хозяину в постель. И то — лишь по его прихоти. Но тебе никогда не быть рабыней шатра. Те всегда — рабыни ума. А ты — рабыня тела.
— Я не рабыня! — отчаянно закричала Ирма.
Волк жестом остановил воина за ее спиной, уже занесшего жало.
Волк смотрел на раскрасневшуюся возбужденную рабыню, кричащую на него. Другой бы уже назначил ей плетей. Но не Волк. Поэтому эти «другие» ходили с ним в набег номерами, а он — Волк. Рабыня, приведенная к покорности не через страх и боль, а через собственное желание — это гораздо лучше. Тут и не пахнет безумием. Тут необходимо воспитание рабыни.
— Ты рабыня. Твои дерзость и глупость привели тебя сюда, — твердо, как вколачивая гвозди, сказал Волк. — Поэтому ты одета как рабыня — никак. Поэтому у тебя на шее ошейник и на теле клеймо. Поэтому ты будешь себя вести как положено рабыне, или ты вновь познакомишься с жалом.
Ты рабыня и родилась быть рабыней — и в этом нет никаких сомнений. Не всем рабыням везет найти свой ошейник, но с тобой судьба не ошиблась. Ты несомненная рабыня, рабыня телом и твое истинное предназначение очень скоро раскроется в тебе. Ты можешь отрицать очевидное, но я то помню — когда я брал тебя, ты текла так, будто этой встречи ждала всю жизнь. Задумайся на секунду: ты, девственница, никогда не показывавшаяся себя мужчинам, униженная, только принявшая клеймо, стоишь на коленях в кругу врагов — а твоя пизд@нка уже намокла, готовясь получить удовольствие, готовясь принять мужчину. Тебя вытряхнули из одежды, выставили перед мужчинами, силком раздвинули колени — а ты в ответ на это потекла, потекла как обычная сучка. Потекла не от ласк — просто от того,
От пылающих щек Ирмы в этот момент можно было поджигать лучины. Она открыла было рот, но никто не собирался ее слушать.
— Рабыня уже проснулась в тебе в ту ночь, когда ты бедрами сжимала железный кол. Кол, на котором в этот момент билась в агонии другая рабыня. А твоя матка в этот момент танцевала от радости, что ты то жива!!! И вместе с маткой танцевали бедра и живот. Именно этот танец увидела умирающая рабыня в последний миг своей жизни. И все рабы каравана видели одно и то же: кончающаяся рабыня на острие кола и обкончавшаяся рабыня у его основания.
Однажды проснувшаяся внутри рабыня уже не покинет тебя. И скоро ты поймёшь это.
— Набейте ей кольца! — отдал Волк распоряжение охраннику, приведшему Ирму. — Только сначала помойте ее…
И снова перевел взгляд на Ирму: «Ты проведешь день и ночь среди рабынь, служащих мужчинам так, как положено рабыням, и кричащих от радости этого служения. А утром тебя вновь приведут сюда. Я хочу, чтоб ты наблюдала, как одной из твоих соседок я буду снимать последнюю печать. И посмотрим, как гордая пленница будет бороться с оголодавший жадной рабыней».
* * *
Караван обычно останавливался возле источников, которых чужак никогда бы не нашел в песках Степи. Ирму отмыли и оттерли песком, отбили запах залежавшегося больного тела. Покормили. И набили кольца.
Кольца набивались на большие пальцы обеих рук и соединялись тонкой прочной цепочкой чуть длиннее локтя. Цепочка хитрым замком цеплялась за проушину ошейника. Так наказывали рабынь, пойманных на «краже удовольствия» — попытках удовлетворить себя без разрешения господина.
И Ирма быстро оценила изощренное издевательство этого наказания.
Ее вернули в ее «одиночку», и все шесть «ячеек» «особой» клетки оказались заполнены. Дверцы остальных ячеек были откинуты наверх, а размещенные там рабыни «пользовались свободой» на длину пристегнутой к лодыжке цепи. Использующие рабынь степняки стеснялись друг друга не больше, чем современные мужчины — приятеля у соседнего писсуара.
Справа от Ирмы обитала все та же крестьянская девушка, чей рот пользовался популярностью с первого дня. Ныне она стала находить в этом некое удовольствие и даже выказывать некоторую сноровку. Поэтому весь день и всю ночь справа от Ирмы слышалось влажное чавканье, «глык-глык» и удовлетворенные мужские вздохи.
Слева от Ирмы поселили очень взрослую рабыню, наверное, самую старшую в караване. Ее годы близились к тридцати или даже более того. Начавшее увядать лицо с большими ярко-зелеными глазами резким контрастом смотрелось на тугом, гладком, не желающем стареть, теле. Будь она одета, вряд ли бы она привлекла мужское внимание: «гусиные лапки» в уголках глаз, морщинки, скорбно протянувшиеся вниз от уголков плотно сжатых губ, и циничный взгляд делали ее много старше реальных лет. Но в рабском ошейнике, с пышной гривой пепельных волос, она «на контрасте» выглядела очень возбуждающе. И пользовалась устойчивой популярностью.