Стезя

Денисов Николай Васильевич

В мороз

На всем скаку мороз идет, Грозя, играет саблей. Без ветра около ворот И лозунги ослабли. Ослаб напор машинных трасс, Ребячий гвалт у школы. В конторе пишут в первый раз Без спешки протоколы. И я в тепле, сибирячок, Укрылся оробело. Но вот шагает старичок: – Я, граждане, по делу! Шагает, сам чему-то рад, На посох налегает, Где псы угрюмые сидят, Привычно греясь лаем. Где санный путь позамело – Вдоль изб заиндевелых. И уважительно село Глядит во след: «По делу!» И долго-долго у оград, Что инеем повиты, По насту валенки скрипят И посох деловитый. 1977

* * *

Без пропуска и визы Пришел черед весны. Хрустальные карнизы Сбивают пацаны. И «газик» с запчастями, Влезая на бугор, Идет, гремя цепями, Как электромонтер. Берет его с разгону И дальше мчит, скользя. Вслед каркает ворона Простуженная вся. Зато – меж рам, Взгляни-ка, Там вид совсем не плох: Оттаяла брусника И зеленеет мох. 1977

Шла лошадь

Асфальт, налитый жаром, Парил и тут и там. Шла лошадь тротуаром, Как ходят по делам. Прохожие смотрели, Как смотрят на коней. И оводы гудели, Летящие за ней. Куда же ты, гнедая? Отбилась от кого? Юнцов косматых стая Кричала: – Мирово! Гражданочка с поклажей С глазами, как магнит, Ворчала: – Да куда же Милиция глядит? А лошадь шла, щипала Былинки на ходу Да гривою мотала В бензиновом чаду. Шагай смелей, гнедая, Сквозь этот гул и звон Туда, где луговая Трава, а не газон, Где табуны пасутся И вольные стада... Туда б и мне вернуться Однажды навсегда. 1978

В тот день

18 июня 1960 года в Шаиме открыто первое нефтяное месторождение в Тюменской области

Село косило. Трактора Гремели за лесочком. Чтоб быть повыше, клевера Тянулись на носочках. Я тоже, как веретено, Был у страды во власти. Мотор постукивал давно И требовал запчасти. Но мне работалось легко, И в мамином лукошке Еще не скисло молоко, Румянились лепешки. Еще не просочился зной Сквозь облачное сито. И хмурый ястреб надо мной Висел, как в небо вбитый. Я думал думы о земле, О девушке, о роще. И вдруг, как черт на помеле, Примчал ко мне учетчик. Свихнулся, что ли: поутру?! Конек в поту и в мыле, А сам кричит: на северу, Мол, керосин открыли! Повествование ведет, Как про Фому-Ярему. Включил, мол, радио – орет, Хоть убегай из дому. Такой подняли ералаш Про топи и болота. И заключил: – И ты покажь Ударную работу! Я честно выкосить елань Пообещал к обеду. Вот кочка старая, А, глянь, Провел политбеседу!.. Катилось эхо по полям, Скользя неуловимо, По Приишимским ковылям, Багульникам Шаима. Я знал, там есть Конда-река, И видел – над Кондою Героев лица, что пока Не узнаны страною. Косил я – к стеблю стебелек, Что пашня нарожала. На запад, север и восток Тюменщина лежала. Таежный, хмурый материк, Что славен будет скоро. Был где-то близок Усть-Балык, Глубины Самотлора. 1978

Стихи о друзьях детства

В ноябре – в глухом ненастье, Посреди военных лет, Факт отмечен сельской властью, Что родился я на свет. Факт простой, которых столько Все ж случалось в недород: Ленька, Шурка, Петька, Толька – Жаркой выпечки народ. ... Крикнет мать: – Картошка стынет! Марш домой, отец велит! Подчинялись. И доныне Этот крик в груди щемит. Крепко помню я кожурки Тех картофелин парных, Тольку, Петьку, Леньку, Шурку... Докричись теперь до них! Как они – на самом деле, Добры жители земли? Поженились, повзрослели, Ребятишек завели? Без нужды в селе исправно Поживают. Гладь да тишь? Сам бы жил! Но вот недавно Написал один: «Шалишь! Надоело – жар да холод! Распродам и скот и кур, Все спущу, подамся в город...» Да не спустит: чересчур, С баловства он брякнул лишку. Вот опомнится едва, Разберется – не мальчишка, Сам же скажет: – С баловства! Помолчит. Ворота смажет. Не скрипят Расчистит снег От крыльца. Уж так отлажен Славный сельский человек. Сеет хлеб, Начальство кроет, Задарма портвейн не пьет, В отпуск выйдет – баньку строит, Белу каменку кладет, То рубанком гонит стружку, Сел и курит на бревне. Может складную частушку Сочинить в отместку мне: «Коля, Коля дровны колет, Коля песенки поет. Коля в новенькой рубашке На деревню не идет!» Вот приеду, Стол накрою, Чарки – рюмочки подам. И в ответ строкой другою (Пусть пока не золотою) Всем, друзьям, Я честь воздам! Крикну всех. Придут – уважу. Вот тропа – расчищен снег. Так устроен, так отлажен Добрый русский человек. 1978

Нетипичный случай

Сапогами скрипя фартово, В блеске пуговиц – к ряду ряд, Брал меня в городке портовом Почему-то хмельной наряд. Чудный месяц смотрелся в воду. Сочиняй, о судьбе гадай. – Ах, поэт! – обступили сходу, Развлекались: – Документ дай! Нет! И разом под дых и в зубы: «Слишком грамотен, получи...» Закусив изумленно губы, Расползались в ночи бичи. А наряд покурил недолго За нечаянный интерес. И с исполненным чувством долга, Каблуками гремя, исчез. «Ах, поэт? Развелось поэтов! – Заклинал я в горячке строк, – Встань, мой дед, ты за власть Советов бился яростно... Вот итог! Встань, как раньше во поле чистом, Замогильно – не время спать, Освистим их трехпалым свистом, Прости Господи, в душу мать!» Написал и – в газету: нате! Возмущались и терли лбы. Но стихи не прошли в печати, Мол, по части идей слабы. И клинками словес сверкая, Убеждали, подумай сам: Это ж пища врагам какая, Подлым радиоголосам! Успокойся, совету внемли, Тихо топай к себе домой... Убедили – враги не дремлют, Вон как вздыбились, боже мой! 1978

Я там проснулся

Простой советский сочинитель, Подручный партии родной, Я помещен был в вытрезвитель, Прошу прощения, – хмельной. И по утру – раздавлен, скручен, Уже безропотно, без сил – Я там проснулся туча тучей: Ах, что вчера наколбасил? Немного вспомнил я, трезвея, И думу горькую решал. И гражданин при портупее Мне очень нужное внушал. Мерцала лампа вполнакала И утверждал подвальный свет: «Шипенье пенистых бокалов» Воспел ошибочно поэт. Посомневался я. Однако, Кольнуло что-то под ребро. И вдруг, о господи, из мрака Возникло все Политбюро. Портрет к портрету по порядку – По генеральной колее, Подретушированы гладко В державном фотоателье. Смотрели Маркс и Энгельс с полок, И Брежнев, изданный с «колес». Тут Суслов – главный идеолог, Мигнул мне: «Коля, выше нос!» Я ободрился. Рядом чинно Писал «телегу» капитан. «Заметь, – сказал я, – вот мужчины, Пьют исключительно «нарзан»! Был и у них, конечно, вывих, С Хрущевым вспомни кутерьму! Но тут политика, а вы их В ночную пьяную тюрьму. Но трезвых слов не замечая, И крика – робкого – души, Ответил «мент», ногой качая: «Я разберусь... Не мельтеши!» Потом я наскоро оделся: «Михал Андреевич, прости...» На волю вышел, огляделся, Позвякал мелочыо в горсти. Рассвет умыв, сияли лужи, К достойным целям шла страна. Пошел и я... Отмыть бы душу, Да переможется она. 1978

На вокзале

Народ – на поезда С баулами, с мешками. А ты, дедок, куда? И дед развел руками. Мол, так я – меж людей! При толчее веселой, При пенсийке своей Шестнадцатирублевой. С кошелкою льняной, – Не тягостною ношей, В обувке выходной – Резиновых калошах. Душа его парит, Блаженствует в зените, Как будто говорит: «Зажился, извините!» Вот, выдохнув, присел На краешек дивана, От булочки поел, Достав из целлофана. Покой облюбовал, Опять воспрянул духом. И долго воевал С назойливою мухой. 1979

Гармонь

Блестел на планках яркий кант, И значилось название Какой-то фирмы «Диамант» В поверженной Германии. И гармонист, любя-шутя, Смоля махру казенную Держал трехрядку, Как дитя, Под бомбами спасенное Опять волнуя не одну Молодку подгулявшую, За всю проклятую войну Ни разу не рожавшую. И вновь играл. Но был момент, Такой момент особенный: Ронял он чуб на инструмент И ремешки застегивал. И таял ламповый огонь За горькою беседою... Пылится старая гармонь У нас в кладовке дедовой. 1979

Фуражка

В этом городе, вправду огромном, На базаре, где брал керосин, Отыскал я и комиссионный, Как советовали, магазин. Это мама дала мне поблажку, Постреленку зеленых годков. А купить мне хотелось фуражку Со звездой, как у фронтовиков. От соблазна душа так и пела: Ребятню, мол, сражу наповал! Что кепчонка? Привычное дело! А в фуражках я толк понимал. Захожу. И что деется, братцы! Так с порога и кинуло в жар: Ведь на полках, где б им красоваться, Бесполезный навален товар! Но держусь я, худой и голодный, Деловито рублями тряся: Не найдется ль фуражечки летной Или флотской, что в золоте вся? Продавец – на щеке бородавка (Думал, злюка: проси не проси!) – Неожиданно из-под прилавка Подает, как по блату: носи! И в село по дороге тележной Шел в обновке я, любо взглянуть: То сбивал на затылок небрежно, То на бровь, то на ухо чуть-чуть. Вот и мама спешит из ограды, Отпирает калитку с крючка. Показалось еще – и награды Тяжелят мне борта пиджачка. 1979