Стезя

Денисов Николай Васильевич

* * *

Да, идиллии нет и не будет, И пора, не сваляв дурака. Без гордыни подумать о людях И отчаливать из Кармака. Что ж, пора! Потихоньку оденусь И поверю, что жизнь хороша. Боже мой, а куда ж еще денусь. Коль и здесь не на месте душа! Коль и в этой избе придорожной Запереться навек не смогу – От себя, от друзей ненадежных, Что злословят в досужем кругу. Будет в жизни и горше и слаще, Но сегодня, светлея лицом, Все любуюсь на иней бодрящий: Побродить бы еще с ружьецом. 1979

ПОЛЕ

Памяти И. М. Ермакова

«Вечер памяти Ермакова». Над

Казанкой – добро взглянуть, Накаляется поселковый Забураненный млечный путь. Над Казанкою – крыши, крыши, То задумчивы, то светлы. Вот и мы содвигаем ближе Наши праведные столы. Новый клуб нагревали долго Ермаковские земляки. А за окнами ветер волглый, Неокрепшие топольки. А за окнами стог соломы, И под снегом трава жива. Но в груди застревают комом Необкатанные слова. Вечер памяти... Вечер, вечер – Скромный и дружеский ритуал. Жил, как праздновал, человече, Книги солнечные писал. Поклонялся родному полю, Добрый вырастил урожай. Слышу давнее: «Пишешь, Коля? Если взялся, не оплошай!» Слышу во поле завируху, Завивает – не разобрать. В этом поле, хватило б духу, Будем яростнее стоять! Не о том ли шумят в застолье Сотоварищи и друзья? Только слышится: «Пишешь, Коля? Оплошать нам никак нельзя!» 1979

Перед сечей

Еще не пир поганых птиц, Не крики и не стоны, – Он слушал – доят кобылиц Наложницы и жены. Еще туман не отступал От бивака Мамая. Но Челубей коня седлал, Утробно отрыгая. Еще зарей был обагрен Ковыль у коновязей. Но Пересвет из-под знамен Ждал только знака князя. И жаждал, жаждал русский меч Кровавого объятья. И молвил князь Димитрий речь: За Русь ударим, братья!» Когда ж рассеялся туман, Когда настало время, Впервые вздрогнул грозный хан, Ловя ногою стремя. 1980

День 12-й апреля

К полудню даже стало жарко, На солнце вышли старики. А снег в накрапинах солярки Еще годился на снежки. Такой денек не зря подарен, Мы дружно встали по местам... Тут и настигло нас: – Гагарин! – Тут и узнали мы: Он – там! Да, он уж в далях неба мглистых Победно мчал за окоем Над нашей школой трактористов В железном спутнике своем. Он мчал над домиком под горкой, Что ждал на праздники меня, Мчал над Москвою, над Нью-Йорком Он видел: вертится Земля! Как я мечтал об этой доле, Как я хотел взлететь тогда! Но пусть не в космосе, а в поле Моя осталась борозда. Ведь те поля, что мы вспахали. Подняли к солнцу зеленя, Его, гагаринские, дали С родной землей соединя. 1980

Солончаки

Солончаки, солончаки. От зноя спекшиеся трапы. И ни колодца, ни реки, Один лишь суслик у капаны. Да чудом держится пырей, Хоть просит дождика из тучки. А дальше снова суховей Качает красные колючки. Но что поделаю? Кулик И здесь нахваливает кочку! Я тоже барин не велик, Иду-бреду себе пешочком. Вновь перелески да поля, «Ижи», наделавшие грому. Да это ж родина моя! Иду и радуюсь живому. 1980

* * *

Хочу забыться сном желанным. Уснешь ли, – В хлопотах родня. А тут сосед набрался рано, Явился, Шарика дразня. А он не злится, мирный Шарик, Он смотрит преданно в глаза. И

я, студент-гуманитарий, Взрываюсь сам: – Оставьте пса! Оставил. Что ж, читаю Блока, «Дыша туманами» пока. По вот несется с зернотока Густой фольклор кладовщика. До книг ли тут? Бегу галопом На зерноток и – до темпа. Потом в кино идем всем скопом – Конечно же, на Шукшина. 1980

Военная музыка

Парадное волненье, Юнцов неровный строй. Встречает пополненье Оркестр полковой. Подобраны красиво Фуражечки к лицу. Все это было, было Со мною на плацу. Гвардейская осанка. И барабанный шквал. «Прощание славянки» Венчало ритуал. Мы износили честно Обувку не одну. Под почести оркестра Простили старшину. А что потом? Узнать бы Гуляло полсела. Славяночка на свадьбе Счастливая была. 1980

Полночные ощущения

Только снег да мороз, отходящий ко сну, Только груды бульдозером столканной глины, Только губы опять услыхали весну – Это зной долетел из Ферганской долины. Это горькая накипь отпала с души, Это снова со мною старинные книги. Это жаждет прохлады далекий Карши. Ледниковой остуды желают арыки. Там гранатовым соком рассвет окроплен, Но живучи во мгле поученья Корана. Это, видно, оттуда сквозь микрорайон – Снег копытя, промчалась орда Чингисхана? Что ж вы плачете, нежные строфы мои? Что от топота стонешь, морозная рама? Это просто мираж! А вошел Навои. Это просится в руки мне томик Хайяма. Я беру. Ни разлада, ни сумрачных лип, Ни дрожанья чинар, ни тоски кипариса, Ни печально бредущих в хвосте колесниц Полонянок, чья кожа белее кумыса. Только острые стрелы восточных очей, Только лики красавиц шафранного цвета. «В этом мире глупцов, подлецов, торгашей [2] ». Может быть, красота лишь спасает поэта! Это снова дохнула в окно Фергана, Это сумрачных слей качаются пики. Я глаза поднимаю: в полнеба – луна. И да здравствует мир красоты луноликий! 1980

2

Из стихотворения О. Хайяма

Гороскоп

То ли кара настигла какая, То ли магия чья догнала? Прочитал. И что делать, не знаю: Невеселые наши дела! Помрачнел, как от грубого фарса, Поднял взор в поднебесную жуть: Две орбиты – Плутона и Марса – Направляют мой жизненный путь. Две звезды агрессивного толка – Над всемирным коварством и злом. Помолчал я в раздумии долгом: Поделом тебе, брат, поделом... Но такая уверенность' крепла: Нипочем ни пожар, ни потоп! Вот строка: «Возродишься из пепла!» Обещал мне легко гороскоп. 1980

На родине

Села родного не узнать, Как будто власть переменилась. Мрачней отец, старее мать И я угрюмей. Что случилось? Как будто мир его и лад К былому разуму не тянет, Как будто много лет подряд Здесь правят инопланетяне? На «москвичах, на «жигулях» Пылят и катят незнакомо. Безлюдно к вечеру в полях, Зато битком у гастронома. Глаза прикрою: ты ли, Русь? Во мгле полыни и пырея? И снова мрачно оглянусь: Не пугачевщина ли зреет? Строка, быть может, не права, Поищем лучшие глаголы. Но не хочу плодить слова И соловьем свистеть веселым. Не то чтоб нечего сказать, Не то чтоб правда не по чину А просто горько сознавать, Что я и сам тех бед причина… 1981