Стихотворения и поэмы

Бажан Микола

51. В ПОЛЕТ, ОРЛЫ!

Штыком и танком, бомбой и снарядом мы смерть несем остервенелым гадам, мы ломим их, громим их ряд за рядом — и нет спасенья кровожадным псам! Ждет извергов конец в бою жестоком: мы, как один, в стремлении высоком многомильонным двинулись потоком,— победа путь указывает нам. Да славится оружие героя, подъятое над черною ордою! Великою священною войною фашистский мрак с лица земли сотрем. Народы, величавы и суровы, идут на битву, к подвигу готовы, и в общий клич слилось мильонов слово: «Громи фашизм железом и огнем!» Моторы, громче! Яростней, моторы! Полетом стали пронизав просторы, на головы кровавой, подлой своры обрушьте бомбы в грохоте атак! Весь мир благословляет эту кару и наших бомб смертельные удары, как молнии — стремительны и яры — разящие взбесившихся собак. В полет, орлы, отважны и могучи, кидайтесь на врага с небесной кручи, давите свастик щупальца паучьи, навек сотрите мерзостную тень! Пускай дрожат предсмертной дрожью гады, почувствовав, что нет для них пощады, что грозные советские снаряды вещают им последний, страшный день. Да! Смерть им, смерть, — наш ход неудержимый, удар сверхметкий, суд неумолимый! Освобождая мир, в плену томимый, страна вершит победный свой полет. Нигде тебе, фашистская орава, не уцелеть, не спрятаться лукаво. Летят орлы, и клекот — словно лава: «За Родину, за Сталина, вперед!» 1941 Перевод Б. Турганова

52. ТВОИ СЫН

Герою Советского Союза Платону Ткаченко

Разрывы мин, снарядов звук,— Пой песню битвы, пой, Танкисту виден через люк Край неба огневой. Земля встает столбом огня, В селе бушует дым, Шершавый снег вокруг меня Становится гнедым. Трещит упрямый автомат, Гудит громов раскат, Фашисты из-за дымных хат Из пушек бьют подряд. Они, лютуя, льют свинцом, Пристроясь в блиндаже, Но мы их линию прорвем На смертном рубеже. На запад нас пути ведут В дымах,

в огнях, в боях, Танкисты наши в бой идут На украинский шлях. Идем туда, где в пенье пуль Родная ждет земля. Сжимай, водитель, крепче руль Стального корабля! Народ поднялся из руин, Гром танков слышит он. Ты чуешь, мать? Идет твой сын, Твой сын родной Платон! Ты чуешь, мать, как за рекой Машину вводит в бой Платон Ткаченко, воин твой И сын твой молодой? Ему под немцем нет житья, Он сердцем рвется вдаль. Металл советского литья Раздавит вражью сталь. В сраженье, витязь мой, лети, Смети их, растопчи! Нет, никуда вам не уйти, Фашисты-палачи! Твердыня стали и огня Ползет на перевал, Гудит от выстрелов броня, Но не сдает металл. Стальной мотор ревет, могуч, По немцу бьет Платон, Навстречу лезут из-за круч Три танка с трех сторон. Взвиваются, как три меча, Три выстрела подряд, Но входит в башню палача Советский наш снаряд. И взрыв, и дым, и из щелей Огонь, и вопль, и жар. Два черных танка от огней Бегут… Каков удар! И приказал Платон: «Вперед!» Их два, а было три, Упорно лупит миномет,— Вперед, богатыри! Вперед, пока не замолчит Отброшенный в овраг! Пусть по-собачьи верещит Под гусеницей враг! И пятна крови впереди Снега покрыли вновь… Но смоют вешние дожди Собачью эту кровь. И расцветут опять поля, Поля страны моей. О, Украина, мать моя, Встречай своих детей! Смотри, они идут с войны, Целуя грудь твою,— Познавшие любовь страны, Как твой Платон, в бою. 1942 Перевод Н. Заболоцкого

53–62. СТАЛИНГРАДСКАЯ ТЕТРАДЬ

1

ВЕТЕР С ВОСТОКА

Железом, и дымом, и пылью, и кровью Ты пахнешь, ты веешь нам, ветер с Востока! Свидетелем битвы лети к Приднепровью, Туда, где народ мой страдает жестоко. Взыграй над Днепром, протруби над Сулою, За горы лети, за крутые Карпаты, И стань для народа глашатаем боя, Вершителем подвига, вестью расплаты. Дыханием мести, как огненным севом, Насыпь, напои, надыши эти груди, Чтоб жадно и яростно полнились люди Твоим смертоносным, святым твоим гневом! Кровавые ночи. Пожар спозаранку. Земля — точно пекло. Железо — огнисто. И пламя на плитах расплавленных танков, На стали немецкой, окрашенной мглисто. Ты пахнешь тем пламенем, дымом и чадом, Железный, бестрепетный ветер с Востока, Огнем напоен ты, просвистан снарядом, Походною пылью пропитан глубоко. Ты по небу реешь, ты реешь по свету Священного стяга багряною тканью. То — пурпур и золото утра победы, Грядущих, торжественных зорь полыханье. Нам ясно видны эти вещие зори, Предвестницы солнца, тепла и покоя. Они нашим мертвым сверкают в просторе И сердце живых окрыляют для боя. Их видит наш воин над плесом Кубани, Над вспененным Доном, в кавказском ущелье. На остром штыке, на отточенной грани Несет он их отсвет к намеченной цели. Их издали видят глаза партизана И в брянском лесу, и в полтавских долинах, В осеннем Полесье, сквозь дымку тумана, На киевских неотомщенных руинах. И наша сестра, над пожарищем черным Поднявшись и к небу простерши ладони, С волненьем впивается взглядом упорным В сияние зорь этих на небосклоне. И тем, кто не дрогнул от пыток, на плахе, Теплом они веют, горят, как рубины, На страшном, истоптанном, выжженном прахе, На черной и голой земле Украины. Кого не сломило мученье и горе, Кто вечно с народом душою высокой, Тот вас призывает, победные зори, И слышит тебя, гордый ветер с Востока! 1943 Перевод Б. Турганова

2

НАКАНУНЕ

Пламенем стрельчатым расцветают канны На кайме зеленой ярких цветников; Площадь, вся от солнца став золототканой, Словно плес, сверкает в белизне домов. Город солнца, стали. Люди вольной силы Сталь куют, рыбачат лихо волгари. Над дворцом стеклянным шелк ширококрылый Искрится в багряных отсветах зари. Это светоч века, творческое пламя Озаряет город славы и труда; Он над волжской ширью, степью и полями, Как маяк призывный, светится всегда. Он играет светлым блеском на газонах И на грудах шлака и железных руд, На фабричных трубах, зданьях и колоннах, На бетоне сером — всюду, там, где труд! Вечереет. В струях Волги меркнут тени Тучек, пароходов; нефть, блестя, плывет. Отдается эхо в корпусах строений, С грохотом выходят танки из ворот. Вновь идут на запад танки Сталинграда — Точные машины мести и борьбы Из надежной стали, крепкая преграда Против орудийной вражеской пальбы. Для брони их — плавку сталевары дали, Всё свое уменье, волю, гнев и пыл, Чтобы в безупречной сталинградской стали Светлый витязь Волги встал и победил. И танкист над люком поднялся, спокоен, Он глядит на запад, в дымчатую даль, Он провидит битву, сталинградский воин, Облаченный в панцирь — в ненависть и сталь. 1942 Перевод М. Зенкевича

3

ВОЗЛЕ ХАТЫ

Дым бушевал по золотому полю, Метался дым по выгорбам степей. Она стояла в дымном ореоле, Старуха та, праматерь матерей. В чертах ее столетнего лица, Изглоданного, как корявый корень, Морщины едким вытравлены горем, Нуждой, соленым потом без конца. И взгляд недвижен был и безотраден, Он цену знал всему за долгий век. Сочился он, как из кровавых ссадин, Из-под усталых, воспаленных век. Скрестив смиренно сморщенные руки, Взгляд устремив в дорожные следы, Она стояла на пороге муки, Над бездною неслыханной беды. Мы шли пред нею, около жилья, Невидного за тростниками Дона. Она молчала, думу затая,— Без слова ласки, без глухого стона. Ни слез, ни жалоб сумрачных. Она Прощением не уменьшала муки: Пусть выпьют всё, что доведется, внуки,— Всю чашу горькой горечи до дна. Пусть смело примут горькое причастье — Оно их не убьет, не ослепит, Но зренье их и руки укрепит, Чтоб вырвали загаданное счастье. Мы шли и шли. И в грохоте дорог, В удушье пыли, ненависти, чада Путь, вытоптанный тысячами ног, Вел нас вперед, к твердыне Сталинграда. Там и стоять на смертном рубеже, Там драться предстоит, не отступая. Быть может, где-то в темном блиндаже Ждет многих гибель скорая, слепая… Ты, бабка, знаешь ли наш срок и час? Иль, тощие протягивая руки. Высматриваешь сына среди нас? Мы все — и сыновья твои, и внуки. Кого из нас ни выберешь — любой, Снимая каску воинскую, станет, И голову склонит перед тобой, И на лицо морщинистое взглянет. Но ясные и грозные черты Сочувствием пустым не затрепещут — Одни глаза колючим блеском блещут. И грудь солдата перекрестишь ты. Пускай нам это странно и не так Живет и верит наше поколенье, Я с уваженьем принимаю знак Старинного того благословенья. Он нам вручен доверием твоим И поведет нас грозною дорогой. Но так постыден миг, так нестерпим Миг нашей встречи с женщиною строгой. Прощай же, бабка! Мы навек запомним Твое лицо, черней сухой земли. Мы вновь придем с востока и в пыли Отыщем прах на пепелище темном. Пройдем сквозь бой и ринемся вперед… Простимся же в печали беспримерной. Не угадаешь, кто из нас умрет: Мы — может быть, а ты — умрешь наверно. И только штык во вражеской крови Я принесу на холмик твой безвестный… Да, только так отдам тебе я честно Свой долг благодаренья и любви. 1942 Перевод П. Антокольского

4

ДОРОГА

Идут полки. Размерный лязг металла. Прифронтовых дорог суровый лад. Над заводями, над кустами тала Клубятся горы дыма. Сталинград. За дымной далью, за стенами зноя, За отблесками мутных волжских вод Солдатам слышен близкий голос боя, Растущий до немыслимых высот. Не звук, а судороги волн и суши, Землетрясение, толчки глубин — Раскатистый, широкий гром «катюши». Глухие всхлипы толстотелых мин. Обвалы бомб — всей пастью бездны взвыли Железный грохот на десятки миль… Идут полки. Дорога в струйках пыли. Три месяца не опадает пыль. Идут полки. Готовятся отряды У пристаней, в завесе дымовой, Здесь, на святых руинах Сталинграда, Принять великий, небывалый бой. Да будет он благословен навечно — Их грозный марш, невидимый во мгле, По этой вот, родной нам бесконечно, По сталинградской выжженной земле! Подобного никто не знал похода, Такого подвига не мог свершить, Как эти люди — воины народа, С которыми нельзя не победить! 1942 Перевод Б. Турганова

5

НА ПЕРЕПРАВЕ

Изогнутый на горизонте дугою, Мерцает светящихся пуль огнепад. Вдруг вспыхнуло зарево. Над головою Пронесся клокочущий жаром снаряд Далёко, туда, за ночной Сталинград. За дымом завесы не видно причала. Висят над рекою созвездья ракет, Паром нагруженный слегка закачало, И воин, за пушечный взявшись лафет, Внимательно смотрит на мертвенный свет. Молчанье. Суровый обряд переправы. Бойцы на пароме строги и крепки. На линию подвига, смерти и славы Выходят готовые к бою полки. А город сквозит за туманом реки. На оползнях, взорванных глинистых кручах Темнеет безмолвных руин череда. Обрушены стены в обломках сыпучих. Разболтанная канонадой вода От нефти рыжа и от пепла седа. Колеблются горы. Удар за ударом. И дрожь эта передается реке. А в тучах багряных, над грозным пожаром, Сквозь клекот моторов, визжа вдалеке, Разящая смерть переходит в пике. Пылают строенья. Огонь над рекою. И смерть всюду свищет, и гибель ревет. И только одно не сдается, живет — Могучее, смелое сердце людское На смертную битву идет и зовет. Сквозь бомб завыванье, сквозь ужас раската, Сквозь бешеный и оглушающий вой Я слышу, как храброе сердце солдата, Не дрогнувши, бьется в страде боевой. А гибель гудит над его головой. Где небо красно и черно от пожарищ, Где камень и сталь превратились в песок, Там сердце твое не дрожало, товарищ. О, родина! Славный удел твой высок,— Нам сердце бойца — драгоценный залог. Пускай о развалины тяжким прибоем Колотятся бивни тупых канонад, Бойцы, опаленные яростным боем, Стоят,

не отступят и шагу назад — За гордость, за славу, за наш Сталинград. 1942 Перевод П. Антокольского

6

НА БЕРЕГУ

Он, обхвативши голову руками, Вжимался телом скрюченным своим В песок и грязь на дне ослизлой ямы. Разящий свист всё нарастал над ним. Когда же звук ужасного обвала Землетрясеньем стал и отгремел, Он понял с удивлением, что цел, Что смерть, свистя, не на него упала. Услышал он бурленье волжских вод И женский выкрик, смертный и печальный, И услыхал, как зашумел народ В убежищах за стенкою причальной. Тогда он встал. Дым черный расстилал Покров на бурном омуте глубоком. Гудел буксирчик малый и стонал, Разодранным кренясь на волны боком. Крик женщин. Малышей истошный зов. В реке на самом стрежне чье-то тело. Оно на волнах билось и белело, И шла волна на глину берегов. То видел он. Ремни на автомате Сорвал с плеча. Вошел он в глубь реки И вглядывался в тельце в светлом платье И в судорожный, слабый взмах руки. Он властно плыл, с размеренною силой Кладя на волны рук широкий взмах, Чтобы на крепких вынести плечах Из бездны жизнь, которой смерть грозила. И вновь на вязкий, глинистый откос Он шел из шума омутов тревожных, И на руках он, к боли осторожных, Спасенную им женщину пронес. Он нес ее. Он видел, потрясенный. След страшной муки на лице худом И тонкой раны трепетный излом На бедной груди женщины спасенной. А кровь кричала и сияла, жгла, Стекая тихо на мужские руки,— Те капельки зловещего тепла, Те красные медлительные струйки. Она была нежданна и чудна, Та женщина не из его любови, Но жуткой наготою алой крови Сроднилась с ним негаданно она. Он вспомнил дом, родимую округу, И добрый труд, и дружбу, и семью, И ласковую, нежную подругу, Желанную, заветную свою. И он ее, печальную, сквозь дали Узрел, как свет, что сердцу вдруг блеснул, И словно бы сквозь кровь и все печали Защиты руку милой протянул. И понял он, что тысячам незнанных И чьих-то дочек, матерей, супруг, Сестер, подруг, любимых и желанных, Стал как спаситель и надежный друг. Он стал таким. Он — с выдержкой такою. Есть сила в нем. Упорства ярость есть, Расплатою он щедро успокоит В бою свою разгневанную честь. О ненависти, мести кровь кричала, Та, что ему ладони обожгла. Нацель так мину, чтоб врага кромсала, Направь так пулю, чтоб разить могла! Кропи же землю, кровью людореза, Сражайся насмерть в буре огневой, Чтоб во вселенной прекратился вой Фашистского проклятого железа! Оно здесь воет. Тучи разорвав, Взмыл враг. Гудит сирена у затона. И, вкручиваясь в окоем стремглав, Гигантских бомб свисают веретена. Пусть валит сталью и огнем разрыв, Пускай осколки рыщут оголтело — Встает боец, собой от них укрыв Той хрупкой женщины живое тело. Мужчина он из рода своего, Шагал и жил он этим нежным телом, Его страданьем, горем онемелым И каждою кровинкою его. Он отомстит. И грозно жизнь свою Метнет он в людореза, как гранату, Он вырвет с сердцем у врага отплату. Он — воин. Да! Он отомстит в бою. Перевод П. Жура

7

НА КОМАНДНОМ ПУНКТЕ

Как тонкие струйки, сквозь щель блиндажа По глиняной мокрой стене катакомбы Земля осыпается, глухо шурша В тиши, после грома взорвавшейся бомбы. Но, с карт разноцветных песок отряхнув, Где желто-зеленые стынут просторы, Он вдруг улыбается, мирно вздохнув, Удачному слову, клочку разговора. И вновь над столом тонконогим своим Наклонится, среброволосый и сивый, И смотрит на карту земного массива, Раскрытого в знаках скупых перед ним. Там желтые степи, и черные зерна Селений, и синие линии рек — Весь будущий бой отмечает упорно И точно на карте седой человек. Все грозные сдвиги и все измененья, Приливы, отливы, удар и отпор — Всё видит в своем напряженном прозренье Его утомленный и пристальный взор. Он видит просторы равнины бескрайной, Движенье колонн молчаливых в ночи И тропы, где груз свой, громадный и тайный, Без устали тянут, искрясь, тягачи. И танки, которые сталью своею Тревожат молчанье полночных пустынь, И вросшую в свежие комья траншеи Пахучую и голубую полынь. Он слышит шуршанье змеистой дороги, И взлеты ракет средь глухой тишины, И молнии залпов ночных, и тревоги, Спокойствие тяжкой работы войны. Оно в эту ночь прогоняет дремоту, Душе открывает по-новому мир. Спокойно и тихо встает командир, Окончив своих вычислений работу. Метнулись связные. Гудит телефон. И провод зудит, словно нерв воспаленный, И серые взводы походных колонн Спешат занимать отведенные склоны. И зуммер жужжит. И отрывисто так Звучат донесенья полков и дивизий. Желтеет фонарик. Рассеялся мрак, И степь посветлела во мгле рдяно-сизой. Уже из окопов пришел кашевар, И первый снаряд прогудел спозаранку, И стал из багрового черным пожар, А зуммер жужжит и стрекочет в землянке. Так яростно небо пылает в огне, Так с полночью прожитый день перепутан, Что он не задремлет хотя б на минуту На бурке, разостланной на топчане. Всё ясно. С последним ударом печати Последний связной ускоряет свой бег. За стрелкой медлительной на циферблате Следит напряженно седой человек. Вот, дрогнувши, стрелка разделит собою Кружок светлых цифр. И тогда настает День новый гигантского грозного боя. День гнева. Упорства. Движенья вперед. Удар — и обрушился вал канонады На склоны холмистых приволжских равнин. На пункте командном в земле Сталинграда Пульсирует сердце бессмертных руин. 1942 Перевод М. Зенкевича

8

В ЯРУ

Дома качаются над яром, Как черные кусты в глуши. Врывайся, бей, громи, круши Могучим, яростным ударом! Гранату — в двери. Взмах один — Чтоб дымный взрыв навстречу бухнул, Чтоб стекла брызнули, чтоб рухнул Кирпичный щебень стен-руин. И вниз, во тьму, в подвал куда-то… Короткий блеск и хриплый крик. За дверью вдруг припасть на миг, Швырнувши в дым кулак гранаты. И после кинуться вперед, Направив грозно штык блеснувший, Чтоб враг жестокий мертвой тушей Упал, накрывши пулемет. Дым стлался в дыры окон. Хрип. А в потолке разбитом к щели Оторванный лоскут шинели Кровавым пластырем прилип. Боец увидел в мглистом дыме Жилья уютного разгром И за игрушками цветными Сухие ветви под окном. Кроватка голубой железкой От взрыва скрючилась в углу, И сквозь курившуюся мглу Поплыл известки запах резкий. Тут жили люди. Здесь был дом, Уют, спокойствие, отрада Счастливых граждан Сталинграда. Теперь здесь гибель и разгром. Сильнее бейся, сердце! Гуще Всё тело злым огнем насыть, Пройди сквозь гибель, чтобы жить Своей победою грядущей! И жажду утолит родник, Но наша месть — ненасыт има, Пусть пуля не просвищет мимо, Пускай не промахнется штык! Игрушку тронул он рукою: Разбитый глиняный конек. Такую ж и его сынок Таскал, наверно, за собою. Где он, ребенок тот чужой? Где ты, сынок мой синеглазый? Вдруг смолкли пулеметы сразу, Раздался мин протяжный вой. Что там?.. Наверно, гадам жарко. Взглянул — и от оконных дыр Бежит в подвал, где командир Махорку насыпал в цигарку. «Ты, Антонюк? Бери, крути,— А самокрутка уж дымится.— С полсотни потеряли фрицы. Другим пришлось в овраг ползти. Для нас работа. Что ж, покурим И снова созовем ребят. Начнем их выбивать подряд, Покажем тем проклятым шкурам!..» И, на цементный пол садясь, Григорий закурил устало, В дремоте. Силы не хватало С лица стереть и пот, и грязь. Так, черную сдирая корку С больших своих тяжелых рук, Сидит Григорий Антонюк,— Он жив, дымит себе махоркой. Он слышит сердца мерный стук. Оно волною теплокровной В усталом теле бьется ровно… И словно задремал он вдруг. Изнеможенье и усталость. Но только прозвучал приказ — Дремота отошла от глаз И в теле ярость лишь осталась, Та ярость, что живет века, Да ненависть к врагам свободы, К убийцам своего народа, Да холод верного штыка… На склонах яра щебня груды. Там огневые рубежи, Дымятся ржаво блиндажи, И выстрелы гремят оттуда. Враги там где-то. Залегли, Забились, словно в норы, в ямы. В окопы, вырытые нами, Стреляют из глубин земли. Нет, не спасут фашистов доты, Оттуда выкурим мы их! Встают, как гребни волн морских, Броски стремительной пехоты. Атака в лоб. Григорий сам Обходит их обходом смелым И легким, злым, как пламя, телом Скользит между холмов и ям. Плашмя прополз он вплоть до яра, Под кручу, под сыпучий склон, И вот уже увидел он Всю сбившуюся их отару. Враги кричат, стреляют, рвут Сухую землю Сталинграда, Не чуют и не видят, гады, Что всюду смерть — и там и тут. Скорей в овраг! Земля от гула Вдруг вздрогнула за взрывом вслед. Замри! Назад взглянули? Нет! Трясутся пулеметов дула. Враги шалеют. Грохот, крик. Тогда — на животе по склону, По глыбам глины обожженной Сползти. И выждать точный миг. Короткий холод беспокойства. Но надо ждать. Без суеты Наверняка уловишь ты Миг подвига и миг геройства. Приди же, грозный миг, скорей! Рванись вперед, боец отважный, И смерть швырни в пролом блиндажный, Убей взбесившихся зверей! Трясет землянку взрыв гранаты. Огонь и дым, свистя, взвились. И, выкурены, сворой крыс Из ямы прыгают солдаты. Вдруг, бросившись вперед рывком, Быстрее молнии Григорий Встает на сером косогоре И твердо бьет вперед штыком. Удар. Еще удар. И крик. И враг повержен, бездыханный. И смертную печать трехгранный Пробил в зеленой куртке штык. Взмах беспощадного приклада И отблеск лютого штыка. Разит, разит он без пощады… Вдруг в голову Антонюка Ударило. Обвал. Под ноги Багрянцем небо поползло… Не падать! Всем чертям назло Стоять, и бить, и ждать подмоги! Всё кружится. А там, во мгле, Кривится враг остервенело. Не пригвоздил штыком к земле? — Бей сапогом во вражье тело! Свалил… И тишина вокруг. Конец. Победа или гибель?.. Плывет по телу слабость зыбью. И замирает сердце вдруг. Кричат. Знакомый голос снова? Свои? Они бегут сюда. Уж слышен громкий бас Ершова, Зовет охрипший Абдильда. Свои!.. Кругом родные лица, Тепло и ласка братских рук. «Ты жив, не ранен, Антонюк?» — «Живой, как видишь. Дай напиться». Он пьет. И тело вновь окрепло. Он озирается кругом, И небо — уж не цвета пепла — Светлеет в блеске голубом. И рядом друг стоит любимый, И бой затих. Он поглядел: Одиннадцать фашистских тел Валялись рядом недвижимо. Он их убил. Штыком, прикладом, Всем телом бил, всем гневом бил. И одолел. И защитил Он пядь земли под Сталинградом. 1942 Перевод М. Зенкевича