Стихотворения и поэмы

Полежаев Александр Иванович

24

В его пирах не проливались Ни Дон, ни Рейн и ни Ямай! Но сильно, сильно разливались Иль пунш, иль грозный сиволдай. Ах, время, времячко лихое! Тебя опять не наживу, Когда, бывало, с Сашей двое Вверх дном мы ставили Москву! Пока я жив на свете буду, В каких бы ни был я странах, Нет, никогда не позабуду О наших буйственных делах.

25

Деру «завесу черной нощи» С прошедших, милых сердцу дней И вижу: в Марьиной мы роще Блистаем славою своей! Ермолки, взоры и походка — Всё дышит жизнью и поет; Табак, ерофа, пиво, водка Разит,

и пышет, и несет… Идем, волнуясь величаво,— И все дорогу нам дают, А девки влево и направо От нас со трепетом бегут.

26

Идем… и горе тебе, дерзкий, Взглянувший искоса на нас! «Молчать, — кричим, насупясь зверски,— Иль выбьем потроха тотчас!» Толпа ль блядей иль дев стыдливых Попалась в давке тесной нам, Целуем, лапаем смазливых И харкаем в глаза каргам. Кричим, поем, танцуем, свищем — Пусть дураки на нас глядят! Нам всё равно: хвалы не ищем, Пусть как угодно говорят!

27

Но вот… темнее и темнее. Народ разбрелся по домам. «Извозчик!» — «Здесь, сударь!» — «Живее, Пошел на Сретенку к блядям!» — «Но, но!» И дрожки задрожали; Летим, Москва летит — и вот К знакомым девкам прискакали, Запор сломали у ворот. Идем по-матерно ругаясь Врастяжку банты на штанах, И, боязливо извиняясь, Нам светит бандерша в сенях.

28

«Мне Танька, а тебе Анюта», — Скосившись, Саша говорит. Неоценимая минута, Тебя никто не изъяснит! Приап, Приап! Плещи мудями! Тебя достойный фимиам Твоими верными сынами Сейчас вскурится к облакам! О любожопы, мизогины! Вам слова два теперь скажу, Какой божественной картины Вам легкий абрис покажу!

29

Растянута, полувоздушна, Калипса юная лежит, Студенту грозному послушна, Она и млеет, и дрожит. Одна нога коснулась полу, Другая — нежно, на отлет, Одна рука спустилась долу, Другая друга к персям жмет, И вьется жопкою атласной, И извивается кольцом, И изнывает сладострастно В томленье пылком и живом.

30

Нет, нет! И абрис невозможно Такой картины начертать. Чтоб это чувствовать, то должно Самим собою испытать. Но вот под гибкими перстами Поет гитара контроданс, И по-козлиному с блядями Прекрасный сочинился танц! Возись! Пунш плещет, брызжет пиво, Полштофы с рюмками летят, А колокольчик несонливый Уж бьет заутрени набат…

31

Дым каждую туманил кровлю, Ползли ерыги к кабакам, Мохнатых полчища — на ловлю, И шайки нищих там и сям. Вот те, которые в бордели, Как мы, ночь в пьянстве провели, Покинув смятые постели, Домой в пуху и пятнах шли. Прощайте ж, милые красотки! Теперь нам нечего зевать! Итак, допив остаток водки, Пошли домой мы с Сашкой спать.

32

Ах, много, много мы шалили! Быть может, пошалим опять; И много, много старой были Друзьям найдется рассказать Во славу университета. Как будто вижу я теперь Осаду нашу комитета: Вот Сашка мой стучится в дверь… «Кто наглый там шуметь изволит?» — Оттуда голос закричал. «Увидит тот, кто дверь отворит»,— Сердито Саша отвечал.

33

Сказав, как вихорь устремился — И дверь низверглася с крючком, И, заревевши,

покатился Лакей с железным фонарем. Се ты, о Сомов незабвенный! Твоею мощной пятерней Гигант, в затылок пораженный, Слетел по лестнице крутой! Как лютый волк стремится Сашка На девку бледную одну, И распростерлася Дуняшка, Облившись кровью, на полу.

34

Какое страшное смятенье, И дикий вопль, и крик, и рев, И стон, и жалкое моленье Нещадно избиенных дев! Но вдруг огнями осветился Пространный комитета двор, И с кучерами появился Свирепых буфелей дозор. «Держи!» — повсюду крик раздался, И быстро бросились на нас; И бой ужасный завязался… О грозный день, о лютый час!

35

Капоты, шляпы и фуражки С героев буйственных летят, И — что я зрю? — о небо! Сашке Веревкой руки уж крутят!.. «Mon cher! [69] — кричит он, задыхаясь.— Сюда! Здесь всех не перебью!» Народ же, больше собираясь, На жертву кинулся свою. Ах, Сашка! Что с тобою будет? Тебя в рогатку закуют, И рой друзей тебя забудет… Нет, нет! Уж Калайдович тут!

69

Мой дорогой! (фр.) — Ред.

36

Он тут! И нет тебе злодея! Твою веревку он сорвал И, как медведь, всё свирепея, Во прах всех буфелей поклал. Одной своей телячьей шапки Уже вовек ты не узришь, А сам, безвреден после схватки, Опять за пуншем ты сидишь; Пируй теперь, мой Жданов милый, Твоя обида отмщена, И проясни свой лик унылый Стаканом пенного вина.

37

И ты, мой друг в тогдашни годы, Теперь — подлец и негодяй, Настрой-ка, Лузин, брат, аккорды, Возьми гитару и взыграй. Прочь, прочь, Надеждин, от бильярда: Коль проиграл, так не робей! Donnez-nous, Jean, un peu [70] гишарда! Коврайский! Вот сивуха — пей! А ты, наш чайный разливатель, О Кушенский, не отходи И, как порядка наблюдатель, За пиром радостным гляди!

70

Жан, дайте нам немного (фр). — Ред.

38

Засядем дружеским собором За стол, уставленный вином, И звучным, громогласным хором Лихую песню запоем… Летите грусти и печали К ебене матери в пизду! Давно, давно мы не ебали В таком божественном кругу! Скажите, блядиприпевая: «Виват наш Саша, молодец!» А я, главу сию кончая, Скажу: «Ей-богу, удалец!»

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Чуть освещаемый луною, Дремал в тумане Петербург Когда с уныньем и тоскою Узрел верхи его мой друг. На облучке, спустивши ноги, В забытье жалком он сидел И об оконченной дороге В сердечной думе сожалел. Стакан последний сиволдая Перед заставой осушил, И, из телеги вылезая, Он молчалив и страшен был.

2

Нева широкая струилась Близ постоялого двора, И недалёко серебрилось Изображение Петра. Всё было тихо; не спокойно В душе лишь Саши моего, И не смыкалися невольно Глаза померкшие его, Недавно буйного студента. С дымящимся от трубки ртом, Он, прислонясь у монумента, Стоял с потупленным челом.