Стиляги
Шрифт:
Валерий Сафонов:
И рок, и твист – плясали, можно сказать, все штатники. И все стиляги. Я не мог, к сожалению – вероятно, у меня данных не было для плясок. Вот твист я разучил – он попроще. Но редко кто умел красиво, по-настоящему, танцевать рок-н-ролл.
Рок-н-ролл танцевать не возборонялось. Я не помню, чтобы где-то это запрещали. Но и редко рок-н-ролл танцевали, потому что редко кто умел. Танец довольно сложный все-таки.
Олег Яцкевич:
И как всегда у нас: хотели как лучше, а получилось как всегда. На танцах раз – и запретили джазовую музыку. Па-де-катр танцуйте, па-д-эспань. Такие танцы бальные – я их до этого никогда не знал. Польку танцуйте. И в конце вечера, который два раза в неделю в мраморном зале ДК имени Кирова на Васильевском острове, собирался весь молодняк туда постоянно, только объявляли:
Были еще «ночники», где собирались, в том числе, и стиляги. Это уже покруче, таинственно все. В актовых залах школ – двести шестая на Фонтанке была очень известна этими «ночниками». Туда приезжал оркестр. Саксофонист Кондат, бывший утесовский. Он уже пожилой дядька тогда был, халтурил. Тромбонист Давид, который внешне – как две капли воды похож на Гленна Миллера, только, может быть, росточка меньше. Коля Носов – трубач. И так далее, и так далее. И они приходили, и попасть на этот ночник было – как на прием к Путину. Это было почти нелегально. Я точно не знаю, почему возникали эти «ночники», причем не только в школах. В кинотеатре «Художественный» – как сейчас помню. Их называли «ночники». На самом деле они кончались в час или в два, но все равно не в семь начинались, а в десять. Ну и там, конечно, была гуляй-нога.
«Мраморный» – это танцевальный зал ДК имени С. М. Кирова. Он состоял из трех частей, условно разделенных колоннами. В центральной части собирался молодняк общегородской – из любого района. Здесь же сидел эстрадный оркестр, который мог исполнить, если бы разрешили, любой фокстрот или танго, но… Но па-де-катр, па-д-эспань, краковяк и полька главенствовали в программе. Левая часть зала «принадлежала» курсантам, в основном, морским. А в правом зале собирался Васильевский остров. Самая шпана была там. Тут надо было разбираться, чтобы морду не набили, если ты не ту девушку взял. В основном, танцевали девочки, а когда в конце играли медленный и быстрый танец, тут уже включались все. Какая-то отдушина. Дадут слегка «подышать», и аут! Бывали там и молодые мужчины, прошедшие войну. Ну, относительно молодые, – тридцать, – сорок лет.
Со мной работал бывший танкист, у него было обожженное лицо. Он был холост и постоянно ездил в «Мраморный». Утром на работе спрашивает: «Ты был вчера в «Мраморном»?» – «Да, был». – «И, как тебе?» А я гляжу на него, и с моей двадцатилетней точки зрения – это пожилой человек, а он бегает на те же танцульки и клеит там кого-то и водит к себе.
После войны была катастрофическая недостача мужчин – все-таки, двадцать миллионов положили за четыре года. Со мной работали молодые ещё женщины, потенциальные мужья которых полегли на полях войны.
Анатолий Кальварский:
Были несколько человек – устроителей вечеринок. В основном, это было в политехническом институте. Очень часто там было. Или в помещении школы – я не помню номер, напротив училища Штиглица. Потом – в двести шестой школе на Фонтанке. И еще какие-то техникумы. Потому что во дворцах или домах культуры такое нельзя было проводить. Под видом комсомольских вечеринок – придумывали какие-то подоплеки. Это все халтуры были левые, конечно. Я не помню, за счет чего мы получали какие-то небольшие деньги. Видимо, устроители продавали какие-то билеты. Все это стоило очень дешево, и мы тоже зарабатывали какие-то смешные деньги. Но дело было не в деньгах, нам хотелось поиграть джаз, а тем, кто нас слушал, получить удовольствие и потанцевать. Это не могло быть полностью подпольно, потому что [среди приходивших] была масса осведомителей, которые об этом говорили. Но, видимо, как-то не доходили руки, не считали все это серьезным. Но потом – мы не играли откровенно американскую музыку. Мы играли танцевальную музыку. Просто, мы, может, играли чуть-чуть лучше, чем все эти ужасные оркестры, которые работали в «отделе музыкальных ансамблей». Была такая система «отделе музыкальных ансамблей» при ленгосэстраде. Это был целый отдел, который находился в доме культуры работников связи. У них был свой штат оркестров, которые работали по домам культуры или по танцевальным площадкам. Они получали зарплату, там продавались билеты. Но тогда они играли только сплошные бальные танцы и, если мне не изменяет память, за танцевальный вечер можно было исполнить один быстрый фокстрот и два медленных. Все остальное были польки, шмольки, краковяки и какие-то придуманные танцы типа па-де-гра. Какие-то чудовищные названия. А оркестры левого толка играли просто или медленные фокстроты, или быстрые фокстроты. И никаких бальных танцев. Бальные танцы – только, может, для проформы, в первом отделении.
Трофейное кино
Западные фильмы, такие как «Серенада Солнечной Долины» Брюса Хамберстоуна, «Джордж из Динки-джаза» Марселя Варнеля, «Девушка моей мечты» Георга Якоби, во многом способствовали появлению стиляжного движения, показав советской молодежи какой-то другой мир, казавшийся «волшебным» по сравнению с убогой советской послевоенной реальностью.
Конечно, реальная жизнь в Америке и Европе отличалась от мира, созданного «фабрикой грез», как отличались от реальной жизни в Советском Союзе фильмы, снятые в тридцатые годы – «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга». И все же, мир, созданный Голливудом, оказался более привлекательным не только для американцев, но и для зрителей во всем мире, включая СССР.
Интересно, что среди фильмов, которые попали в СССР во время войны и сразу после нее, были не только американские и британские, но и немецкие – те, конечно, в которых не содержалось никакой нацистской пропаганды, как например, «Девушка моей мечты». Ирония в том, что искусство смогло сделать то, что не удалось армии: завоевать советских людей.
Валерий Попов:
Один из любимых фильмов – «Серенада солнечной долины». «Читанога Чуча». «Скажи мне, друг, когда поезд на Читанога Чуча»… Даже не зная английского, было упоительно повторять эти звуки. Даже без смысла было лучше. Таинственнее.
Это была глупость советской власти – очень много фильмов было взято в качестве трофея – американские фильмы, взятые у немцев в качестве трофея. Под такой лояльной подкладкой, например, прорвался «Тарзан». Я помню, что даже раньше «Серенады Солнечной Долины» – мы еще школьниками ходили. Тоже идеологический враг номер один, а как у нас его полюбили. Эти «тарзаньи» прически – слово нарицательным стало. «Зарос, как Тарзан». И огромное количество появилось этих лиан. На деревья вешали веревки и прыгали с них в воду – как обезьяны.
Первый враг Хрущева – Тарзан. Гораздо больше урона нанес… Вестмюллер, чемпион по плаванью, и девушка его – Джейн. Потом фильм переделывали несколько раз, но это все было не то. И обезьяна Чита. Разбился самолет, Джейн попала к Тарзану, начинается красивая любовь – и тут Чита, обычная макака. Она тоже была очень в моде – ей подражали в жестах. Даже у меня в институте был один друг по кличке Чита. До чего разложили советскую идеологию – что даже обезьяне стали подражать американской. Фильм чрезвычайно подействовал. Там серий десять было «Тарзана». Это была диверсия настоящая. Были очень хорошие военные фильмы, но мы их уже отсмотрели, а потом пошла эпоха Тарзана и «морального разложения». Тогда был гениальный Голливуд, совсем не такой, как сейчас. И он нам ударил по мозгам чрезвычайно сильно. Когда Тарзан приехал в Нью-Йорк, одел галстук – все одевались только как он. Он галстук одел какой-то обезьяний – и мы все одели такие же галстуки. То есть кино – это было да, сильнее всего. Потом «Судьба солдата в Америке» – такой был знаменитый фильм. Эдди Нельсон – такой мужественный, небритый. Тогда как раз небритость входила в моду. И он там бил всех негодяев. Американское кино – это было наше все. Важнее ничего не было. И оно было позитивным в целом там не было какой-то чернухи в те годы, там были мужички такие мощные, красавицы… Добрые чувства, не было такой резни, как сейчас. И это, в общем-то было и хорошо. Может быть, его и пустили, чтобы нас как-то воспитать. Своего кино не было, а вот эти фильмы шли потрясающие просто.
Мы жили у брата в деревне под Москвой и шли километров двенадцать до клуба – посмотреть «Тарзана». И туда толпы шли просто – с разных деревень стекались. Это было Внуково, дом отдыха летчиков. Это – то, что нас сложило. Все остальное плохо помню – что там в школе проходили. А Тарзан – это навсегда.
Олег Яцкевич:
В пятьдесят шестом году, на олимпийских играх в Мельбурне, американцы исполнили буги-вуги. И у нас все сошли с ума. Наши [газеты] тут же написали: это очень похоже на тренировку упражнений барьеристов – чтобы как-то унять. Но тут вышел фильм «Чайки умирают в гавани». Пустяковый такой супер-модернистский фильм, где нету текста вообще, никто ничего не говорит, чайка, обмакнутая в нефть, умирает в гавани, и пара, по моему, гомосеков, танцует в баре буги-вуги. А мы уже были киношкой избалованы, потому что начиная с сорок третьего года у нас пошли в кинотеатрах американские фильмы. Первый фильм американский, который я увидел, это – «Северная звезда» с Робертом Тейлором, а он – звезда первой величины голливудская. А потом пошли «Серенада Солнечной Долины», «Джордж из Динки-Джаза», «Сестра его дворецкого», «Девушка моей мечты», «Большой вальс», где великолепная штрауссовская музыка. То есть, мы уже много видели. Мы смотрели и «Пархоменко», и «Котовский», и «Секретарь райкома».