Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
– Что-то ведьмовское таится в женском молчании, - заявил Гарелко.
– Притяжение еще нескольких мгновений в постели, - кивнул Реваст.
– Она забыла нас? Пропалывает сад, не ведая, что утро просветлело? К чему отягощать сон - столь радостно пойманный - проклятиями? В чем мы виноваты? Я спал беспокойно.
Татенал засмеялся сзади.
– Но так и не открыл глаз! Чтобы оглядеться, удивляясь, и задрожать от вида погасшего очага, и услышать - с растущим негодованием -
– А, к нему я привык. Раздражает не сильнее, чем твое звериное сопенье. Но ты сказал верно: мы не замечали знаков неудачи.
– Мужья живут в облаке вечного трепета, - сказал Гарелко. Именно он вел отряд по уступам скальной тропы.
– Как на замерзшем озере, когда неведома толщина льда под ногами. Как на лесной тропке, когда вокруг запах котов и любая ягода кажется распаленному воображению горящими глазами. Как на краю утеса, когда над головой скользит жуткая тень крылатого чудища.
Тут Реваст шумно фыркнул.
– Снова ты о нем. Ни я, ни Татенал ничего не видели. Небо было ясным, утро свежим, и если была тень, так это кондор перепутал твою макушку с гнездом соперника. Однако при ближайшем рассмотрении - отсюда и напугавшая тебя тень - мудрая птица не увидела достойных внимания яиц.
– Мы мужчины, такие, - пропыхтел Гарелко.
– Разбиваем яйца.
– Мы мужья, - поправил Татенал.
– Нам крутят яйца.
Реваст вздохнул: - Аминь.
– Я говорил о ведьмовстве женского молчания, озабоченные мои братья. Неужели вы не видели ее стоящей у двери, спиной к вам? Ваши колени не дрожали, ваши умы не скользили горностаями, вспоминая последний день или неделю? Когда это вы могли свершить некое прегрешение, по какой слепой ошибке?
Реваст фыркнул: - Сердце, усомнившееся в любви, сварится даже осенью. А наши животы поджариваются в огне уже многие месяцы.
– Снова начал?
– Татенал приблизился и хлопнул Реваста по плечу - не по тому, конечно, которое держало вес боевой секиры.
– Пропала ее любовь к нам! Твои стоны будут слышны даже сквозь тюк шерсти, и конец добродетели молчания, смерти коей ты так боишься.
– Лучше бы ты не поминал шерсть, - зарычал Реваст.
– Степ слишком охотно взялся стеречь наши стада. Я ему не верю.
– А когда она встает перед тобой, - не унимался Гарелко, - но молчит? В этом ли тепло и утешение близости? Мы купаемся в мгновении сентиментальной глупости? В том громоподобном, невероятном мгновении, в которое она забудет наши прошлые преступления? Не говоря, она сражает нас, показывает силу. Ну, лично я предпочел бы кнут слов, раскаты гнева, треск разбитого о висок глиняного горшка.
– Ты как побитый пес, - снова засмеялся Татенал.
– Гарелко, первый из мужей, первый в постели. Первым трясущийся и сдувающийся под малейшим ветром ее неудовольствия.
– Давай не будем о ветрах неудовольствия.
–
– удивился Татенал.
– Такую тему мы можем разделить, породив фонтан взаимного сочувствия! Истинное проклятие для нашего союза - ее страсть готовить, столь несоразмерная поварским талантам. Не лучше ли питаемся мы все три ночи в дороге? Не потому ли никто не поднимает голоса, требуя ускорить шаг и догнать ее? Не наслаждаемся ли мы сиянием своевременного отдыха? Мой желудок слишком туп, чтобы врать и ох, как ему сейчас полегчало!
– Женщин, - сказал Гарелко, - следовало бы отлучить от кухонь. Энтузиазм помогает жене сохранять стройность, а лучше бы она каталась в жире, блестя толстыми губами.
– Ха, - прогудел Татенал.
– Даже Лейза не может проглотить слишком много кушаний Лейзы. Тут ты прав, Гарелко. Если догоним ее, перевернем стол. Свяжем ее, скуем цепями и не пустим к готовке. Дадим вкусить достойной пищи и поглядим, как она раздуется от нашего лечения.
– Кажется, это достойная месть, - согласился Реваст.
– Ну, голосуем за такой план действий?
Гарелко резко остановился, вынудив замереть и спутников. Развернулся к ним, являя на лице недоумение.
– Послушать вас, смелых щенков! Голосовать, не иначе! План действий! Да с такой решимостью мы могли бы разогнать тысячу бешеных Джеларканов. Но едва ее взор скользнет в нашу сторону, и решимость рассыплется, будто перепеченый пирог!
– Он снова повернулся и покачал головой, трогаясь в путь.
– Храбрость мужей прямо пропорциональная отдаленности жены.
– Так быть не должно!
– Ах, Реваст, ты дурак! Как должно быть, не бывает никогда. Отсюда наша привычка клонить спины, беготня мыслей, порхающие будто птички взгляды.
– Ну, у тебя и гнездо вместо волос.
– И это тоже, Татенал. Чудо, что волосы еще остались.
– Не чудо, а кошмар. Ты был красивее в юности, Гарелко? Должно быть так, ведь я еще не дождался от жены даже мгновенной жалости.
– До брака меня желали все и везде. Я ловил взгляды дев и матерей. Даже наш король-мужелюб не мог от меня оторваться, а кто станет отрицать его вкус к прекрасным мужчинам?
– Он везунчик, - буркнул Реваст.
– Точнее, был везунчиком. Знаменитым любовникам лучше не стариться. Им лучше помирать от разрыва сердца, в переплетении ног и рук, в сальном поту. Старый лебедь кажется жалким.
– А он до сих пор перебирает перышки, раздражая всех.
Гарелко пренебрежительно махнул рукой.
– Судьба любого стареющего короля. Или королевы. Точнее, любого героя.
– Ба!
– вспыхнул Татенал.
– Это судьба всех теряющих юность. А значит, и наша.
– Это и тревожит жену?
– спросил Реваст.
– Так страшится потерять дикую красу, что готова костьми лечь, сражаясь со старением?